Цитаты со словом «Матвей»
На станции Прогонной служили всенощную. Перед большим образом, написанным ярко, на золотом фоне, стояла толпа станционных служащих, их жен и детей, а также дровосеков и пильщиков, работавших вблизи по линии. Все стояли в безмолвии, очарованные блеском огней и воем метели, которая ни с того, ни с сего разыгралась на дворе, несмотря на канун Благовещения. Служил старик священник из Веденяпина; пели псаломщик и
Матвей Терехов.
Матвей жил недалеко от станции, в трактире своего двоюродного брата. Но ему не хотелось домой. Он сидел у буфетчика за прилавком и рассказывал вполголоса...
Хорошо было! — вздохнул
Матвей.
Матвей Терехов был еще не стар, лет 45, но выражение у него было болезненное, лицо в морщинах; и жидкая, прозрачная бородка совсем уже поседела, и это старило его на много лет.
— А весна в этом году поздняя, — сказал
Матвей, прислушиваясь. — Оно и лучше, я не люблю весны. Весной грязно очень, Сергей Никанорыч. В книжках пишут: весна, птицы поют, солнце заходит, а что тут приятного? Птица и есть птица и больше ничего. Я люблю хорошее общество, чтоб людей послушать, об леригии поговорить или хором спеть что-нибудь приятное, а эти там соловьи да цветочки — бог с ними!
Он опять начал об изразцовом заводе, о хоре, но оскорбленный Сергеи Никанорыч никак не мог успокоиться и всё пожимал плечами и бормотал что-то.
Матвей простился и пошел домой.
Матвей шел по шоссе вдоль линии, пряча лицо и руки, и ветер толкал его в спину.
Матвей оглянулся, но уже не было ни саней, ни мужика, как будто всё это ему только примерещилось, и он ускорил шаги, вдруг испугавшись, сам не зная чего.
Когда
Матвей пришел домой, во всех комнатах и даже в сенях сильно пахло ладаном.
Проходя мимо молельной,
Матвей остановился и заглянул в дверь.
Половина нижнего этажа была занята под трактир, в другой помещалась семья Терехова, так что когда в трактире шумели пьяные проезжие, то было слышно в комнатах всё до одного слова.
Матвей жил рядом с кухней, в комнате с большою печью, где прежде, когда тут был постоялый двор, каждый день пекли хлеб. В этой же комнате, за печкой помещалась и Дашутка, у которой не было своей комнаты. Всегда тут по ночам кричал сверчок и суетились мыши.
Матвей зажег свечу и стал читать книгу, взятую им у станционного жандарма. Пока он сидел над ней, моление кончилось и все легли спать. Дашутка тоже легла. Она захрапела тотчас же, но скоро проснулась и сказала, зевая...
— Ты, дядя
Матвей, зря бы свечку не жег.
— Это моя свечка, — ответил
Матвей. — Я ее за свои деньги купил.
Дашутка поворочалась немного и опять заснула.
Матвей сидел еще долго — ему не хотелось спать — и, кончив последнюю страницу, достал из сундука карандаш и написал на книге: «Сию книгу читал я, Матвей Терехов, и нахожу ее из всех читанных мною книг самою лутшею, в чем и приношу мою признательность унтер-офицеру жандармского управления железных дорог Кузьме Николаеву Жукову, как владельцу оной бесценной книгы». Делать подобные надписи на чужих книгах он считал долгом вежливости.
В самый день Благовещения, после того, как проводили почтовый поезд,
Матвей сидел в буфете, пил чай с лимоном и говорил.
— Я, надо нам заметить, — рассказывал
Матвей, — еще в малолетстве был привержен к леригии.
Ну, пошло по городу:
Матвей святой, Матвей больных и безумных исцеляет.
— Но не убило меня громом, — продолжал
Матвей, перекрестясь на образ и пошевелив губами.
Отпускал меня Осип Варламыч домой и наставлял: «Помни же,
Матвей, что сверх обыкновения, то от беса».
Матвей стал уверять, что у него вовсе нет денег, но Сергей Никанорыч уже не слушал; воспоминания о прошлом, об оскорблениях, которые он терпел каждый день, нахлынули на него; лысая голова его вспотела, он покраснел и замигал глазами.
Правнук Авдотьи,
Матвей, с самого детства боролся с мечтаниями и едва не погиб, другой правнук, Яков Иваныч, был православным, но после смерти жены вдруг перестал ходить в церковь и молился дома.
Брат
Матвей, приехавший неожиданно из завода и поселившийся в трактире, как дома, с первых же дней стал нарушать порядок.
Или ночью, подкравшись,
Матвей входил в молельную и говорил тихо: «Братец, ваша молитва не угодна богу.
А всё же он был взволнован и уже не мог молиться, как прежде. Едва он входил в молельную и раскрывал книгу, как уже начинал бояться, что вот-вот войдет брат и помешает ему; и в самом деле,
Матвей появлялся скоро и кричал дрожащим голосом: «Образумьтесь, братец! Покайтесь, братец!» Сестра бранилась, и Яков тоже выходил из себя и кричал: «Пошел вон из моего дома!» А тот ему: «Этот дом наш общий».
По ночам он спал теперь нехорошо, чутко, и ему слышно было, как
Матвей тоже не спал и всё вздыхал, скучая по своем изразцовом заводе. И Якову ночью, пока он ворочался с боку на бок, вспоминались и краденая лошадь, и пьяница, и евангельские слова о верблюде.
Утром в Страстной понедельник
Матвей слышал из своей комнаты, как Дашутка сказала Аглае...
— Дядя
Матвей говорил надысь, поститься, говорил, не надо.
Матвей припомнил весь разговор, какой у него был накануне с Дашуткой, и ему вдруг стало обидно.
Матвей тщательно, как неопрятную рану, скрывал ото всех, что в тот самый период своей жизни, когда во время молений с ним вместе прыгали и бегали старухи и девки, он вступил в связь с одною мещанкой и имел от нее ребенка.
— Татарин в Щепове сдает свое дело за полторы тысячи. Можно дать ему теперь пятьсот, а на остальные вексель. Так вот,
Матвей Васильич, будьте столь благонадежны, одолжите мне эти пятьсот рублей. Я вам два процента в месяц.
— Какие у меня деньги! — изумился
Матвей. — Какие у меня деньги!
Это был
Матвей. И у Якова на душе стало опять непокойно.
— Братец, почему это вы можете распоряжаться лошадями, а я нет? — спросил с раздражением
Матвей.
Наступило молчание. Яков не молился и ждал, когда отойдет от двери
Матвей.
— Братец, — говорил
Матвей, — я человек больной, не хочу я имения, бог с ним, владейте, но дайте хоть малую часть на пропитание в моей болезни. Дайте, и я уйду.
Яков молчал и всё ждал, когда уйдет
Матвей, и всё смотрел на сестру, боясь, как бы она не вмешалась и не началась бы опять брань, какая была утром. Когда, наконец, Матвей ушел, он продолжал читать, но уже удовольствия не было, от земных поклонов тяжелела голова и темнело в глазах, и било скучно слушать свой тихий, заунывный голос. Когда такой упадок духа бывал у него по ночам, то он объяснял ею тем, что не было сна, днем же это его пугало и ему начинало казаться, что на голове и на плечах у него сидят бесы.
Матвей, голодный и грустный, сидел и читал или же подходил к голландской печке и подолгу осматривал изразцы, которые напоминали ему завод.
Потом
Матвей пришел в кухню и стал чистить вареный картофель, который он припрятал, вероятно, со вчерашнего дня.
Он боялся, что войдет
Матвей, и был уверен, что он войдет и чувствовал против чего злобу, которой не мог одолеть ни молитвой, ни частыми поклонами.
Матвей тихо-тихо отворил дверь и вошел в молельную.
Он остановился и, взявшись за голову, стал думать, но то, что близко находился
Матвей, мешало ему спокойно соображать.
Матвей сидел в кухне перед чашкой с картофелем и ел. Тут же около печи сидели друг против друга Аглая и Дашутка и мотали нитки. Между печью и столом, за которым сидел Матвей, была протянута гладильная доска; на ней стоял холодный утюг.
— Сестрина, — попросил
Матвей, — позвольте мне маслица!
Аглая и Дашутка вздрогнули, а
Матвей, точно не слышал, налил себе масла в чашку и продолжал есть.
— А я тебе говорю, ты не можешь есть масло! — крикнул Яков еще громче, покраснел весь и вдруг схватил чашку, поднял ее выше головы и изо всей силы ударил оземь, так что полетели черепки. — Не смей говорить! — крикнул он неистовым голосом, хотя
Матвей не сказал ни слова. — Не смей! — повторил он и ударил кулаком по столу.
Матвей побледнел и встал.
— Вы, ежели желаете знать, — продолжал
Матвей громко, тоже начиная сердиться, — вы богоотступник и еретик. Бесы окаянные заслонили от вас истинный свет, ваша молитва не угодна богу. Покайтесь, пока не поздно! Смерть грешника люта! Покайтесь, братец!
Матвей пошатнулся, и лицо его в одно мгновение стало спокойным, равнодушным; Яков, тяжело дыша, возбужденный и испытывая удовольствие оттого, что бутылка, ударившись о голову, крякнула, как живая, не давал ему упасть и несколько раз (это он помнил очень хорошо) указал Аглае пальцем на утюг, и только когда полилась по его рукам кровь и послышался громкий плач Дашутки, и когда с шумом упала гладильная доска и на нее грузно повалился Матвей, Яков перестал чувствовать злобу и понял, что произошло.
Яков проводил его до станции молча, потом вернулся домой и запряг лошадь, чтобы везти Матвея в Лимарово. Он решил, что свезет его в Лимаровский лес и оставит там на дороге, а потом будет говорить всем, что
Матвей ушел в Веденяпино и не возвращался, и все тогда подумают, что его убили прохожие. Он знал, что этим никого не обманешь, но двигаться, делать что-нибудь, хлопотать было не так мучительно, как сидеть и ждать. Он кликнул Дашутку и вместе с ней повез Матвея. А Аглая осталась убирать в кухне.
Цитаты из русской классики со словом «Матвей»
Ассоциации к слову «Матвей»
Синонимы к слову «Матвей»
Синонимы к слову «матвей»
Предложения со словом «матвей»
- Матвей внезапно стал частью плана, заменив собой главного исполнителя, и спас всех.
- – Матвей, если ты не откроешь дверь, папа замёрзнет и заболеет, – голос мамы звучал спокойно и уверенно.
- – Матвей, знаешь, чему я рад больше всего?
- (все предложения)
Значение слова «Матвей»
Матве́й (от ивр. מתתיהו matityāhū, matityāh, греч. Ματθαῖος — дар Яхве (Бога); Божий человек, дарованный Богом) — мужское имя древнееврейского происхождения. Старые формы имени: Матфей, Матфий. (Википедия)
Все значения слова МАТВЕЙ
Дополнительно