Неточные совпадения
Было еще темно, но кое-где в домах уже засветились огни и в конце улицы из-за казармы стала подниматься бледная луна. Лаптев
сидел у ворот на лавочке и ждал, когда кончится всенощная в церкви Петра и Павла. Он рассчитывал, что Юлия Сергеевна, возвращаясь от всенощной,
будет проходить мимо, и тогда он заговорит с ней и,
быть может, проведет с ней весь вечер.
Дома он пошел к сестре. Нина Федоровна
была еще крепка на вид и производила впечатление хорошо сложенной, сильной женщины, но резкая бледность делала ее похожей на мертвую, особенно когда она, как теперь, лежала на спине, с закрытыми глазами; возле нее
сидела ее старшая дочь, Саша, десяти лет, и читала ей что-то из своей хрестоматии.
И страшное значение всех этих примет
было уже известно детям; старшая девочка, Саша, худенькая брюнетка,
сидела за столом неподвижно, и лицо у нее
было испуганное, скорбное, а младшая, Лида, семи лет, полная блондинка, стояла возле сестры и смотрела на огонь исподлобья.
Лаптев спустился к себе в нижний этаж, в комнаты с низкими потолками, где постоянно пахло геранью и
было душно. В гостиной у него
сидел Панауров, муж Нины Федоровны, и читал газету. Лаптев кивнул ему головой и сел против. Оба
сидели и молчали. Случалось, что так молча они проводили целые вечера, и это молчание не стесняло их.
Он
сидел теперь в гостиной, и эта комната производила странное впечатление своею бедною, мещанскою обстановкой, своими плохими картинами, и хотя в ней
были и кресла, и громадная лампа с абажуром, она все же походила на нежилое помещение, на просторный сарай, и
было очевидно, что в этой комнате мог чувствовать себя дома только такой человек, как доктор; другая комната, почти вдвое больше, называлась залой, и тут стояли одни только стулья, как в танцклассе.
Сидя потом у сестры и читая исторический роман, он вспоминал все это, и ему
было обидно, что на его великолепное, чистое, широкое чувство ответили так мелко; его не любили, но предложение его приняли, вероятно, только потому, что он богат, то
есть предпочли в нем то, что сам он ценил в себе меньше всего.
Они ехали в отдельном купе. Обоим
было грустно и неловко. Она
сидела в углу, не снимая шляпы, и делала вид, что дремлет, а он лежал против нее на диване, и его беспокоили разные мысли: об отце, об «особе», о том, понравится ли Юлии его московская квартира. И, поглядывая на жену, которая не любила его, он думал уныло: «Зачем это произошло?»
Приказчики поздравляли и говорили что-то, но певчие
пели так громко, что ничего нельзя
было расслышать. Потом завтракали и
пили шампанское. Она
сидела рядом со стариком, и он говорил ей о том, что нехорошо жить врозь, надо жить вместе, в одном доме, а разделы и несогласия ведут к разорению.
Когда жена,
сидя с ним рядом в театре, вздыхала или искренно хохотала, ему
было горько, что она наслаждается одна и не хочет поделиться с ним своим восторгом.
Был лунный, ясный вечер, на улице катались по свежему снегу, и в комнату с улицы доносился шум. Нина Федоровна лежала в постели на спине, а Саша, которую уже некому
было сменить,
сидела возле и дремала.
Саша бегала по всем комнатам и звала, но во всем доме не
было никого из прислуги, и только в столовой на сундуке спала Лида в одеже и без подушки. Саша, как
была, без калош выбежала на двор, потом на улицу. За воротами на лавочке
сидела няня и смотрела на катанье. С реки, где
был каток, доносились звуки военной музыки.
Когда приехали домой, Нина Федоровна
сидела обложенная подушками, со свечой в руке. Лицо потемнело, и глаза
были уже закрыты. В спальне стояли, столпившись у двери, няня, кухарка, горничная, мужик Прокофий и еще какие-то незнакомые простые люди. Няня что-то приказывала шепотом, и ее не понимали. В глубине комнаты у окна стояла Лида, бледная, заспанная, и сурово глядела оттуда на мать.
Девочки
сидели в кресле, молча, прижавшись друг к другу, как зверки, которым холодно, а он все ходил по комнатам и с нетерпением посматривал на часы. В доме
было тихо. Но вот уже в конце девятого часа кто-то позвонил. Петр пошел отворять.
Он три года
был на медицинском факультете, потом перешел на математический и
сидел здесь на каждом курсе по два года.
Прошло больше года. В Сокольниках, недалеко от полотна Ярославской дороги,
сидели на траве Юлия и Ярцев; немного в стороне лежал Кочевой, подложив руки под голову, и смотрел на небо. Все трое уже нагулялись и ждали, когда пройдет дачный шестичасовой поезд, чтоб идти домой
пить чай.
После чаю Ярцев
пел романсы, аккомпанируя себе на рояле, а Юлия и Кочевой
сидели молча и слушали, и только Юлия изредка вставала и тихо выходила, чтобы взглянуть на ребенка и на Лиду, которая вот уже два дня лежала вся в жару и ничего не
ела.
Ярцева дома не
было. Рассудина села за рояль и принялась за скучные, трудные экзерцисы, приказав Лаптеву не мешать ей. И он не развлекал ее разговорами, а
сидел в стороне и перелистывал «Вестник Европы». Проиграв два часа, — это
была ее дневная порция, — она
поела чего-то в кухне и ушла на уроки. Лаптев прочел продолжение какого-то романа, потом долго
сидел, не читая и не испытывая скуки и довольный, что уже опоздал домой к обеду.
Он пошел в гостиную и как ни в чем не бывало
пел романсы, а Лаптев
сидел у себя в кабинете, закрывши глаза, старался понять, почему Рассудина сошлась с Ярцевым. А потом он все грустил, что нет прочных, постоянных привязанностей, и ему
было досадно, что Полина Николаевна сошлась с Ярцевым, и досадно на себя, что чувство его к жене
было уже совсем не то, что раньше.
Лаптев
сидел в кресле и читал, покачиваясь; Юлия
была тут же в кабинете и тоже читала. Казалось, говорить
было не о чем, и оба с утра молчали. Изредка он посматривал на нее через книгу и думал: женишься по страстной любви или совсем без любви — не все ли равно? И то время, когда он ревновал, волновался, страдал, представлялось ему теперь далеким. Он успел уже побывать за границей и теперь отдыхал от поездки и рассчитывал с наступлением весны опять поехать в Англию, где ему очень понравилось.
По случаю праздника все приказчики
были дома и
сидели у себя на кроватях в ожидании обеда.
Потом оба
сидели в кабинете рядом и молчали. У него
было тяжело на душе, и не хотелось ему ни на Пятницкую, ни в амбар, но он угадывал, о чем думает жена, и
был не в силах противоречить ей. Он погладил ее по щеке и сказал...
— Как бы то ни
было, приходится проститься с мыслями о счастье, — сказал он, глядя на улицу. — Его нет. Его не
было никогда у меня и, должно
быть, его не бывает вовсе. Впрочем, раз в жизни я
был счастлив, когда
сидел ночью под твоим зонтиком. Помнишь, как-то у сестры Нины ты забыла свой зонтик? — спросил он, обернувшись к жене. — Я тогда
был влюблен в тебя и, помню, всю ночь просидел под этим зонтиком и испытывал блаженное состояние.
— Отчего ты так долго не
был? — спросила она, не выпуская его руки. — Я целые дни все
сижу здесь и смотрю: не едешь ли ты. Мне без тебя скучно.