Неточные совпадения
В начале апреля 1870 года моя матушка Клавдия Архиповна, вдова поручика, получила из Петербурга, от своего брата Ивана, тайного советника, письмо, в котором, между прочим, было написано: «Болезнь печени вынуждает меня каждое лето жить за границей, а
так как в настоящее время у меня нет свободных денег для поездки в Мариенбад, то весьма возможно,
что этим летом я буду жить у тебя в твоей Кочуевке, дорогая сестра…»
Мы щеголяли в невозможно узких брюках и в
таких коротких пиджаках,
что в присутствии барышень нам всегда становилось совестно.
Нос был
так велик,
что мой учитель, разглядывая что-нибудь, должен был наклонять голову набок по-птичьи.
Гостя недолго ждали. В начале мая на двух возах прибыли со станции большие чемоданы. Эти чемоданы глядели
так величественно,
что, снимая их с возов, кучера машинально поснимали шапки.
Вид этого Петра, одетого гораздо богаче,
чем я и Победимский, поверг меня в крайнее изумление, не оставляющее меня, говоря по правде, и до сегодня: неужели
такие солидные, почтенные люди, с умными и строгими лицами, могут быть лакеями?
— Какой у тебя здесь восторг, Кладя! — говорил дядя. — Как мило и хорошо! Знай я раньше,
что у тебя здесь
такая прелесть, ни за
что бы в те годы не ездил за границу.
Появление его было
так неожиданно,
что дядя вздрогнул и отступил шаг назад.
Такая учтивость учителя очень понравилась моей матушке. Она улыбнулась и замерла от сладкого ожидания,
что он скажет еще что-нибудь умное, но мой учитель, ожидавший,
что на его величественное обращение ему и ответят величественно, то есть скажут по-генеральски «гм» и протянут два пальца, сильно сконфузился и оробел, когда дядя приветливо засмеялся и крепко пожал ему руку. Он пробормотал еще что-то несвязное, закашлялся и отошел в сторону.
— А у меня, голубчики, горе! — начала она, задыхаясь. — Ведь братец с лакеем приехал, а лакей
такой, бог с ним,
что ни в кухню его не сунешь, ни в сени, а непременно особую комнату ему подавай. Ума не приложу,
что мне делать! Вот
что разве, деточки, не перебраться ли вам покуда во флигель к Федору? А вашу комнату лакею бы отдали, а?
— Не пойму я братца! — жаловалась на него матушка. — Каждый день нарочно для него режем индейку и голубей, сама своими руками делаю компот, а он скушает тарелочку бульону да кусочек мясца с палец и идет из-за стола. Стану умолять его, чтоб ел, он воротится к столу и выпьет молочка. А
что в нем, в молоке-то? Те же помои! Умрешь от
такой еды… Начнешь его уговаривать, а он только смеется да шутит… Нет, не нравятся ему, голубчику, наши кушанья!
Когда всё небо покрывалось звездами и умолкали лягушки, из кухни приносили нам ужин. Мы шли во флигель и принимались за еду. Учитель и цыган ели с жадностью, с треском,
так что трудно было понять, хрустели то кости или их скулы, и мы с Татьяной Ивановной едва успевали съесть свои доли. После ужина флигель погружался в глубокий сон.
Случается,
что когда вы попадаете в тысячную толпу, вам почему-то из тысячи физиономий врезывается надолго в память только одна какая-нибудь,
так и Победимский из всего того,
что он успел услышать в ветеринарном институте за полгода, помнил только одно место...
— Ей-богу, это мило… — пробормотал он, разглядывая нас, как манекенов. — Это именно и есть жизнь…
Такою в сущности и должна быть действительность. А вы
что же молчите, Пелагея Ивановна? — обратился он к Татьяне Ивановне.
Такую перемену в обоих я объяснял себе тем,
что они обиделись на дядю. Рассеянный дядя путал их имена, до самого отъезда не научился различать, кто из них учитель, а кто муж Татьяны Ивановны, самое Татьяну Ивановну величал то Настасьей, то Пелагеей, то Евдокией. Умиляясь и восторгаясь нами, он смеялся и держал себя словно с малыми ребятами… Всё это, конечно, могло оскорблять молодых людей. Но дело было не в обиде, а, как теперь я понимаю, в более тонких чувствах.
—
Такие вы все молодые, свежие, хорошие,
так безмятежно живется вам в этой тишине,
что я завидую вам. Я привязался к этой вашей жизни, у меня сердце сжимается, когда вспоминаю,
что нужно уехать отсюда… Верьте моей искренности!
Я глядел на телеграфные столбы, около которых кружились облака пыли, на сонных птиц, сидевших на проволоках, и мне вдруг стало
так скучно,
что я заплакал.
Но загадку не
так легко было решить. Становой и исправник были только предтечи, потому
что не прошло и пяти минут, как к нам в ворота въехала карета. Она
так быстро мелькнула мимо меня,
что, заглянув в каретное окно, я увидел одну только рыжую бороду.
— Извини, сестра, но
так нельзя… — брюзжал дядя, морща лицо. — Я представляю тебе губернатора, а ты ему руки не подаешь! Ты его сконфузила, несчастного! Нет, это не годится… Простота хорошая вещь, но ведь и она должна иметь пределы… клянусь богом… И потом этот обед! Разве можно
такими обедами кормить? Например,
что это за мочалку подавали на четвертое блюдо?
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья.
Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это
такой народ,
что на жизнь мою готовы покуситься.
Осип. Да
что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться,
что так замешкались.
Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не
такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал
такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)
Что это за жаркое? Это не жаркое.
Хлестаков. Нет, на коленях, непременно на коленях! Я хочу знать,
что такое мне суждено: жизнь или смерть.
Лука Лукич. Не могу, не могу, господа. Я, признаюсь,
так воспитан,
что, заговори со мною одним чином кто-нибудь повыше, у меня просто и души нет и язык как в грязь завязнул. Нет, господа, увольте, право, увольте!