Неточные совпадения
За обедом же была рассказана такая легенда: когда русские заняли остров и затем стали обижать гиляков,
то гиляцкий шаман проклял Сахалин и предсказал, что из него не
выйдет никакого толку.
Чаще всего я встречал в избе самого хозяина, одинокого, скучающего бобыля, который, казалось, окоченел от вынужденного безделья и скуки; на нем вольное платье, но по привычке шинель накинута на плечи по-арестантски, и если он недавно
вышел из тюрьмы,
то на столе у него валяется фуражка без козырька.
При системе общих камер соблюдение чистоты в тюрьме невозможно, и гигиена никогда не
выйдет здесь из
той тесной рамки, какую ограничили для нее сахалинский климат и рабочая обстановка каторжного, и какими бы благими намерениями ни была проникнута администрация, она будет бессильна и никогда не избавится от нареканий.
Когда усковцы со своими семьями собрались около надзирательской, где мы пили чай, и когда женщины и дети, как более любопытные,
вышли вперед,
то толпа стала походить на цыганский табор.
Когда Микрюков отправился в свою половину, где спали его жена и дети, я
вышел на улицу. Была очень тихая, звездная ночь. Стучал сторож, где-то вблизи журчал ручей. Я долго стоял и смотрел
то на небо,
то на избы, и мне казалось каким-то чудом, что я нахожусь за десять тысяч верст от дому, где-то в Палеве, в этом конце света, где не помнят дней недели, да и едва ли нужно помнить, так как здесь решительно всё равно — среда сегодня или четверг…
Весною и осенью, да и летом в дождливую погоду, Найба, капризная, как все вообще горные реки, разливается и затопляет Сиянчу; сильное течение запирает вход для Такоэ, и эта тоже
выходит из берегов;
то же происходит и с мелкими речками, впадающими в Такоэ.
Жизнь в общих камерах порабощает и с течением времени перерождает арестанта; инстинкты оседлого человека, домовитого хозяина, семьянина заглушаются в нем привычками стадной жизни, он теряет здоровье, старится, слабеет морально, и чем позже он покидает тюрьму,
тем больше причин опасаться, что из него
выйдет не деятельный, полезный член колонии, а лишь бремя для нее.
При мне один чиновник со свитой поехал за 15–20 верст осматривать новое место и вернулся домой в
тот же день, успевши в два-три часа подробно осмотреть место и одобрить его; он говорил, что прогулка
вышла очень милая.
Она плачет день и ночь с причитываниями, поминая своих покинутых родных, как усопших, а муж, сознавая свою великую вину перед ней, молчит угрюмо, но, наконец,
выйдя из себя, начинает бить ее и бранить за
то, что она приехала сюда.
Когда его родителей присылают на Сахалин,
то ему бывает уже 5-8-10 лет; пока они отбывают каторгу и поселение, он
выходит из детского возраста, и пока потом родители хлопочут о крестьянских правах, становится уже работником, и прежде чем совсем уехать на материк, успевает несколько раз побывать на заработках во Владивостоке и в Николаевске.
[Г-н Каморский, тюремный инспектор при здешнем генерал-губернаторе, сказал мне: «Если в конце концов из 100 каторжных
выходит 15–20 порядочных,
то этим мы обязаны не столько исправительным мерам, которые мы употребляем, сколько нашим русским судам, присылающим на каторгу так много хорошего, надежного элемента».]
Если сегодня не удалось уйти из тюрьмы через открытые ворота,
то завтра можно будет бежать из тайги, когда
выйдут на работу 20–30 человек под надзором одного солдата; кто не бежал из тайги,
тот подождет месяц-другой, когда отдадут к какому-нибудь чиновнику в прислуги или к поселенцу в работники.
Случается, что беглые, не зная, где север, начинают кружить и попадают обратно в
то место, из которого
вышли.
В метрических книгах записаны только христиане, но если прибавить еще магометан, умирающих обыкновенно от чахотки,
то процент
выйдет внушительный.
По мере чтения, в особенности при частом и быстром повторении тех же слов: «Господи помилуй», которые звучали как «помилос, помилос», Левин чувствовал, что мысль его заперта и запечатана и что трогать и шевелить ее теперь не следует, а
то выйдет путаница, и потому он, стоя позади дьякона, продолжал, не слушая и не вникая, думать о своем.
Остапу и Андрию казалось чрезвычайно странным, что при них же приходила на Сечь гибель народа, и хоть бы кто-нибудь спросил: откуда эти люди, кто они и как их зовут. Они приходили сюда, как будто бы возвращаясь в свой собственный дом, из которого только за час пред
тем вышли. Пришедший являлся только к кошевому, [Кошевой — руководитель коша (стана), выбиравшийся ежегодно.] который обыкновенно говорил:
Неточные совпадения
В это время слышны шаги и откашливания в комнате Хлестакова. Все спешат наперерыв к дверям, толпятся и стараются
выйти, что происходит не без
того, чтобы не притиснули кое-кого. Раздаются вполголоса восклицания:
Осип (
выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а не
то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо не готово.
Как только имел я удовольствие
выйти от вас после
того, как вы изволили смутиться полученным письмом, да-с, — так я тогда же забежал… уж, пожалуйста, не перебивайте, Петр Иванович!
Здесь есть один помещик, Добчинский, которого вы изволили видеть; и как только этот Добчинский куда-нибудь
выйдет из дому,
то он там уж и сидит у жены его, я присягнуть готов…
— Мы рады и таким! // Бродили долго по́ саду: // «Затей-то! горы, пропасти! // И пруд опять… Чай, лебеди // Гуляли по пруду?.. // Беседка… стойте! с надписью!..» // Демьян, крестьянин грамотный, // Читает по складам. // «Эй, врешь!» Хохочут странники… // Опять — и
то же самое // Читает им Демьян. // (Насилу догадалися, // Что надпись переправлена: // Затерты две-три литеры. // Из слова благородного // Такая
вышла дрянь!)