Неточные совпадения
В длинные зимние ночи он пишет либеральные повести, но при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор и занимает должность Х класса; когда одна баба,
придя к нему по делу, назвала его господином Д., то он обиделся и сердито крикнул ей: «Я тебе
не господин Д., а ваше благородие!» По пути к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской жизни, как и что, а он зловеще вздыхал и говорил: «А вот вы увидите!» Солнце стояло уже высоко.
Она девушкой
пришла сюда с матерью за отцом-каторжным, который до сих пор еще
не отбыл своего срока; теперь она замужем за крестьянином из ссыльных, мрачным стариком, которого я мельком видел, проходя по двору; он был болен чем-то, лежал на дворе под навесом и кряхтел.
Или
придешь к знакомому и,
не заставши дома, сядешь писать ему записку, а сзади в это время стоит и ждет его слуга — каторжный с ножом, которым он только что чистил в кухне картофель.
Один корреспондент пишет, что вначале он трусил чуть
не каждого куста, а при встречах на дороге и тропинках с арестантом ощупывал под пальто револьвер, потом успокоился,
придя к заключению, что «каторга в общем — стадо баранов, трусливых, ленивых, полуголодных и заискивающих». Чтобы думать, что русские арестанты
не убивают и
не грабят встречного только из трусости и лени, надо быть очень плохого мнения о человеке вообще или
не знать человека.
Для меня было особенно важно получать верные ответы от тех, которые
пришли сюда в шестидесятых и семидесятых годах; мне хотелось
не пропустить ни одного из них, что, по всей вероятности,
не удалось мне.
Он
не может сидеть без работы ни одной минуты и находит ее всюду, куда бы ни
пришел.
Чем выше поднимаешься, тем свободнее дышится; море раскидывается перед глазами,
приходят мало-помалу мысли, ничего общего
не имеющее ни с тюрьмой, ни с каторгой, ни с ссыльною колонией, и тут только сознаешь, как скучно и трудно живется внизу.
Не знаю, за что его
прислали на Сахалин, да и
не спрашивал я об этом; когда человек, которого еще так недавно звали отцом Иоанном и батюшкой и которому целовали руку, стоит перед вами навытяжку, в жалком поношенном пиджаке, то думаешь
не о преступлении.
У спутников моих было с собою сухое платье для перемены, и они,
придя в надзирательскую, поспешили переодеться, у меня же с собою ничего
не было, хотя я промок буквально насквозь.
В «Истории Сибири» И. Фишера говорится, что известный Поярков
приходил к гилякам, которые тогда «ни под какою чужою властью
не состояли».
Быков
прислали осенью 1869 г. в Кусуннай, но изнуренных, полуживых, и в Кусуннае вовсе
не было заготовлено сена, и из 41 околело за зиму 25 быков.
[Этот опыт касается одного только Сахалина, между тем Д. Г. Тальберг, в своем очерке «Ссылка на Сахалин» («Вестник Европы», 1879 г., V), придает ему общее значение и, говоря по поводу его вообще о нашей неспособности к колонизации,
приходит даже к такому выводу: «
Не пора ли нам отказаться от всяких колонизационных попыток на Востоке?» В своем примечании к статье проф.
В одной корреспонденции («Голос», 1876 г., № 16) я прочел, будто бы депутация от айно
приходила в Корсаковский пост и просила дать работы или по крайней мере семян для разводки картофеля и научить их возделывать под картофель землю; в работе будто бы было отказано, и семена картофеля обещали
прислать, но обещания
не исполнили, и айно, бедствуя, продолжали переселяться на Матсмай.
Крузенштерн
пришел от них в совершенный восторг; перечислив их прекрасные душевные качества, он заключает: «Такие подлинно редкие качества, коими обязаны они
не возвышенному образованию, но одной только природе, возбудили во мне то чувствование, что я народ сей почитаю лучшим из всех прочих, которые доныне мне известны».
Мне рассказывали, что когда одна женщина во Владимировке
не захотела идти в сожительницы и заявила, что она
пришла сюда на каторгу, чтобы работать, а
не для чего-нибудь другого, то ее слова будто бы привели всех в недоумение.
— Нехорошо, что женщин
присылают сюда из России
не весной, а осенью, — говорил мне один чиновник. — Зимою бабе нечего делать, она
не помощница мужику, а только лишний рот. Потому-то хорошие хозяева берут их осенью неохотно.
Говорят, что вещи эти пропиваются и проигрываются отцами, что лучше бы вместо гармоники
прислали хлеба и т. д., но подобные замечания
не должны смущать великодушных людей.
Носило по волнам и мотало чуть ли
не двое суток, и сам г. Белый, каторжный-рулевой и солдат, случайно находившийся на вельботе, решили, что им
пришел конец.
Белый,
придя к смотрителю маяка, поглядел на себя в зеркало, то заметил на голове седину, которой раньше
не было; солдат уснул, и его никак
не могли разбудить в продолжение 40 часов.]
Другие же поражают своим малодушием и унылым видом, ропщут, плачут,
приходят в отчаяние и клянутся, что они
не виновны.
Одна старушка, каторжная, бывшая некоторое время моею прислугой, восторгалась моими чемоданами, книгами, одеялом, и потому только, что всё это
не сахалинское, а из нашей стороны; когда ко мне
приходили в гости священники, она
не шла под благословение и смотрела на них с усмешкой, потому что на Сахалине
не могут быть настоящие священники.