Стало быть, если, как говорят, представителей общества, живущих в Петербурге, только пять, то охранение доходов каждого из них обходится ежегодно казне в 30 тысяч,
не говоря уже о том, что из-за этих доходов приходится, вопреки задачам сельскохозяйственной колонии и точно в насмешку над гигиеной, держать более 700 каторжных, их семьи, солдат и служащих в таких ужасных ямах, как Воеводская и Дуйская пади, и не говоря уже о том, что, отдавая каторжных в услужение частному обществу за деньги, администрация исправительные цели наказания приносит в жертву промышленным соображениям, то есть повторяет старую ошибку, которую сама же осудила.
Неточные совпадения
Как раз против города, в двух-трех верстах от берега, стоит пароход «Байкал», на котором я пойду в Татарский пролив, но
говорят, что он отойдет дня через четыре или пять,
не раньше, хотя на его мачте
уже развевается отходный флаг.
В длинные зимние ночи он пишет либеральные повести, но при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор и занимает должность Х класса; когда одна баба, придя к нему по делу, назвала его господином Д., то он обиделся и сердито крикнул ей: «Я тебе
не господин Д., а ваше благородие!» По пути к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской жизни, как и что, а он зловеще вздыхал и
говорил: «А вот вы увидите!» Солнце стояло
уже высоко.
Если есть собаки, то вялые,
не злые, которые, как я
говорил уже, лают на одних только гиляков, вероятно, потому, что те носят обувь из собачьей шкуры.
Говорит, что
уже всякие способы перепробовал, но никакого толку
не выходит; остается одно: махнуть на всё рукой.
Одни
говорили, что, вероятно, высшее начальство хочет распределить пособие между ссыльными, другие — что, должно быть,
уж решили наконец переселять всех на материк, — а здесь упорно и крепко держится убеждение, что рано или поздно каторга с поселениями будет переведена на материк, — третьи, прикидываясь скептиками,
говорили, что они
не ждут
уже ничего хорошего, так как от них сам бог отказался, и это для того, чтобы вызвать с моей стороны возражение.
Один чиновник, который живет на Сахалине
уже 10 лет,
говорил мне, что когда он в первый раз приехал в Александровский пост, то едва
не утонул в болоте.
На Сахалине я застал разговор о новом проектированном округе;
говорили о нем, как о земле Ханаанской, потому что на плане через весь этот округ вдоль реки Пороная лежала дорога на юг; и предполагалось, что в новый округ будут переведены каторжники, живущие теперь в Дуэ и в Воеводской тюрьме, что после переселения останется одно только воспоминание об этих ужасных местах, что угольные копи отойдут от общества «Сахалин», которое давно
уже нарушило контракт, и добыча угля будет производиться
уже не каторжными, а поселенцами на артельных началах.
Кормиться, подобно гилякам, одною рыбой и мясом они
уже не могли, — нужен был рис, и вот, несмотря на свое нерасположение к японцам, побуждаемые голодом, начали они, как
говорят, выселяться на Матсмай.
Взрослых уроженцев Сахалина, для которых остров был бы родиной, еще нет, старожилов очень мало, большинство составляют новички; население меняется каждый год; одни прибывают, другие выбывают; и во многих селениях, как я
говорил уже, жители производят впечатление
не сельского общества, а случайного сброда.
При распределении вовсе
не думают о сельскохозяйственной колонии, и потому на Сахалине, как я
уже говорил, женщины распределены по округам крайне неравномерно, и притом чем хуже округ, чем меньше надежды на успехи колонизации, тем больше в нем женщин: в худшем, Александровском, на 100 мужчин приходится 69 женщин, в среднем, Тымовском — 47, и в лучшем, Корсаковском — только 36.
Поселенец Игнатьев в Ново-Михайловке жаловался мне, что его
не венчают с сожительницей потому, что за давностью лет
не могут определить его семейного положения; сожительница его умоляла меня похлопотать и при этом
говорила: «Грех так жить, мы
уже немолодые».
Говорят, что на Сахалине самый климат располагает женщин к беременности; рожают старухи и даже такие, которые в России были бесплодны и
не надеялись
уже иметь когда-либо детей.
Из двадцатилетков, родившихся на Сахалине, как я
говорил уже,
не осталось ни одного.
Одни находили Сахалин плодороднейшим островом и называли его так в своих отчетах и корреспонденциях и даже, как
говорят, посылали восторженные телеграммы о том, что ссыльные наконец в состоянии сами прокормить себя и
уже не нуждаются в затратах со стороны государства, другие же относились к сахалинскому земледелию скептически и решительно заявляли, что сельскохозяйственная культура на острове немыслима.
Зажиточные ссыльные, которые
не нуждаются в пособиях, тоже
не говорили правды, но эти
уже не из страха, а из тех самых побуждений, которые заставляли Полония соглашаться, что облако в одно и то же время похоже и на верблюда и на хорька.
Помощник командира на одном пароходе
говорил мне: «
Не успеешь оглянуться, как
уже разокрали целое место.
Наказание розгами от слишком частого употребления в высшей степени опошлилось на Сахалине, так что
уже не вызывает во многих ни отвращения, ни страха, и
говорят, что между арестантами
уже немало таких, которые во время экзекуции
не чувствуют даже боли.
О Сахалине, о здешней земле, людях, деревьях, о климате
говорят с презрительным смехом, отвращением и досадой, а в России всё прекрасно и упоительно; самая смелая мысль
не может допустить, чтобы в России могли быть несчастные люди, так как жить где-нибудь в Тульской или Курской губернии, видеть каждый день избы, дышать русским воздухом само по себе есть
уже высшее счастье.
Психические больные, как я
говорил уже, на Сахалине
не имеют отдельного помещения; при мне одни из них помещались в селении Корсаковском, вместе с сифилитиками, причем один даже, как мне рассказывали, заразился сифилисом, другие, живя на воле, работали наравне со здоровыми, сожительствовали, убегали, были судимы.
В коротких, но определительных словах изъяснил, что уже издавна ездит он по России, побуждаемый и потребностями, и любознательностью; что государство наше преизобилует предметами замечательными,
не говоря уже о красоте мест, обилии промыслов и разнообразии почв; что он увлекся картинностью местоположенья его деревни; что, несмотря, однако же, на картинность местоположенья, он не дерзнул бы никак обеспокоить его неуместным заездом своим, если бы не случилось что-то в бричке его, требующее руки помощи со стороны кузнецов и мастеров; что при всем том, однако же, если бы даже и ничего не случилось в его бричке, он бы не мог отказать себе в удовольствии засвидетельствовать ему лично свое почтенье.
Неточные совпадения
Хлестаков. Я
уж не помню твоих глупых счетов.
Говори, сколько там?
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и
говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович
уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая,
не знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
«На что,
говорит, тебе муж? он
уж тебе
не годится».
Купцы. Ей-богу! такого никто
не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть,
не то
уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет
уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец
не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и
уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем
не нуждается; нет, ему еще подавай:
говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего
не могу сказать. Да и странно
говорить: нет человека, который бы за собою
не имел каких-нибудь грехов. Это
уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого
говорят.