Неточные совпадения
Плыл он
к северу до
тех пор, пока ему позволяли размеры его корабля, и, дойдя до глубины 9 сажен, остановился.
Постепенное равномерное повышение дна и
то, что в проливе течение было почти незаметно, привели его
к убеждению, что он находится не в проливе, а в заливе и что, стало быть, Сахалин соединен с материком перешейком.
[Тут кстати привести одно наблюдение Невельского: туземцы проводят обыкновенно между берегами черту для
того, чтобы показать, что от берега
к берегу можно проплыть на лодке,
то есть что существует между берегами пролив.]
Остановившись на глубине двух сажен, он послал
к северу для промера своего помощника; этот на пути своем встречал среди мелей глубины, но они постепенно уменьшались и приводили его
то к сахалинскому берегу,
то к низменным песчаным берегам другой стороны, и при этом получалась такая картина, как будто оба берега сливались; казалось, залив оканчивался здесь и никакого прохода не было.
Авторитет его предшественников, однако, был еще так велик, что когда он донес о своих открытиях в Петербург,
то ему не поверили, сочли его поступок дерзким и подлежащим наказанию и «заключили» его разжаловать, и неизвестно,
к чему бы это повело, если бы не заступничество самого государя, который нашел его поступок молодецким, благородным и патриотическим.
Но настроение духа, признаюсь, было невеселое, и чем ближе
к Сахалину,
тем хуже.
В длинные зимние ночи он пишет либеральные повести, но при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор и занимает должность Х класса; когда одна баба, придя
к нему по делу, назвала его господином Д.,
то он обиделся и сердито крикнул ей: «Я тебе не господин Д., а ваше благородие!» По пути
к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской жизни, как и что, а он зловеще вздыхал и говорил: «А вот вы увидите!» Солнце стояло уже высоко.
Доктор пригласил меня переехать
к нему, и в
тот же день вечером я поселился на главной улице поста, в одном из домов, ближайших
к присутственным местам.
Я не могу забыть о
том удовольствии, какое доставляли мне беседы с ним, и как приятно в первое время поражало постоянно высказываемое им отвращение
к телесным наказаниям.
К сожалению, далеко не все, обращавшиеся
к барону А. Н. Корфу, просили
того, что нужно.
Свободных я записывал только в
тех случаях, если они принимали непосредственное участие в хозяйстве ссыльного, например, состояли с ним в браке, законном или незаконном, и вообще принадлежали
к семье его или проживали в его избе в качестве работника или жильца и т. п.
Если же до каторги он был солдатом,
то непременно добавляет еще
к этому: «из солдат, ваше высокоблагородие».
Земляки заметно держатся друг друга, вместе ведут компанию, и, коли бегут,
то тоже вместе; туляк предпочитает идти в совладельцы
к туляку, бакинец
к бакинцу.
Когда я обращался
к нему с каким-нибудь вопросом,
то лоб у него мгновенно покрывался потом и он отвечал: «Не могу знать, ваше высокоблагородие!» Обыкновенно спутник мой, босой и без шапки, с моею чернильницей в руках, забегал вперед, шумно отворял дверь и в сенях успевал что-то шепнуть хозяину — вероятно, свои предположения насчет моей переписи.
Ссыльное население смотрело на меня, как на лицо официальное, а на перепись — как на одну из
тех формальных процедур, которые здесь так часты и обыкновенно ни
к чему не ведут. Впрочем,
то обстоятельство, что я не здешний, не сахалинский чиновник, возбуждало в ссыльных некоторое любопытство. Меня спрашивали...
Я начну с Александровской долины, с селений, расположенных на реке Дуйке. На Северном Сахалине эта долина была первая избрана для поселений не потому, что она лучше всех исследована или отвечает целям колонизации, а просто случайно, благодаря
тому обстоятельству, что она была ближайшей
к Дуэ, где впервые возникла каторга.
В настоящее время Александровск занимает на плане площадь около двух квадратных верст; но так как он уже слился со Слободкой и одною своею улицей подходит
к селению Корсаковскому, чтобы в самом недалеком будущем слиться с ним,
то размеры его в самом деле более внушительны.
Сравнительно большое количество семейных объясняется не какими-либо особенностями хозяйств, располагающими
к семейной, домовитой жизни, а случайностями: легкомыслием местной администрации, сажающей семейных на участки в Александровске, а не в более подходящем для этого месте, и
тою сравнительною легкостью, с какою здешний поселенец, благодаря своей близости
к начальству и тюрьме, получает женщину.
Его белье, пропитанное насквозь кожными отделениями, не просушенное и давно не мытое, перемешанное со старыми мешками и гниющими обносками, его портянки с удушливым запахом пота, сам он, давно не бывший в бане, полный вшей, курящий дешевый табак, постоянно страдающий метеоризмом; его хлеб, мясо, соленая рыба, которую он часто вялит тут же в тюрьме, крошки, кусочки, косточки, остатки щей в котелке; клопы, которых он давит пальцами тут же на нарах, — всё это делает казарменный воздух вонючим, промозглым, кислым; он насыщается водяными парами до крайней степени, так что во время сильных морозов окна
к утру покрываются изнутри слоем льда и в казарме становится темно; сероводород, аммиачные и всякие другие соединения мешаются в воздухе с водяными парами и происходит
то самое, от чего, по словам надзирателей, «душу воротит».
Каторжным трудом пользуются также военное и телеграфное ведомства, землемер; около 50 человек прикомандировано
к тюремному лазарету, неизвестно в качестве кого и для чего, и не сочтешь
тех, которые находятся в услужении у гг. чиновников.
А так как казенные здания и службы при них не могут оставаться без надзора и без удовлетворения,
то к каждому таковому зданию разрешаю назначать потребное число мужчин и женщин, показывая их по наряду по этим назначениям как сторожей, дровотасков, поломоек и проч., смотря по потребности» (приказ № 276).
Каторжные и поселенцы изо дня в день несут наказание, а свободные от утра до вечера говорят только о
том, кого драли, кто бежал, кого поймали и будут драть; и странно, что
к этим разговорам и интересам сам привыкаешь в одну неделю и, проснувшись утром, принимаешься прежде всего за печатные генеральские приказы — местную ежедневную газету, и потом целый день слушаешь и говоришь о
том, кто бежал, кого подстрелили и т. п.
У меня нет точных цифр относительно урожаев, а показаниям самих корсаковцев верить нельзя, но по некоторым признакам, как, например, большое количество скота, внешняя обстановка жизни и
то, что здешние крестьяне не торопятся уезжать на материк, хотя давно уже имеют на это право, следует заключить, что урожаи здесь не только кормят, но и дают некоторый избыток, располагающий поселенца
к оседлой жизни.
Если не бояться упрека в поспешности вывода и данными, относящимися
к Корсаковке, воспользоваться для всей колонии,
то, пожалуй, можно сказать, что при ничтожных сахалинских урожаях, чтобы не работать в убыток и быть сытым, каждый хозяин должен иметь более двух десятин пахотной земли, не считая сенокосов и земли под овощами и картофелем.
Это
тот самый Кисляков, из военных писарей, который в Петербурге на Николаевской убил молотком свою жену и сам явился
к градоначальнику объявить о своем преступлении.
Вся его каторга заключается в
том, что в тюрьме ему поручено делать колышки для прикрепления привесков
к хлебным порциям — работа, кажется, не трудная, но он нанимает вместо себя другого, а сам «дает уроки»,
то есть ничего не делает.
Земля здесь не служит приманкой и не располагает
к оседлой жизни. Из
тех хозяев, которые сели на участки в первые четыре года после основания селения, не осталось ни одного; с 1876 г. сидят 9, с 1877 г. — 7, с 1878 г. — 2, с 1879 г. — 4, а все остальные — новички.
Если судить по данным подворной описи, собранным смотрителем поселений,
то можно прийти
к выводу, что все три Арково в короткий срок своего существования значительно преуспели в сельском хозяйстве; недаром один анонимный автор пишет про здешнее земледелие: «Труд этот с избытком вознаграждается благодаря почвенным условиям этой местности, которые весьма благоприятны для земледелия, что сказывается в силе лесной и луговой растительности».
По описаниям ученых и путешественников, чем выше
к северу,
тем природа беднее и печальнее.
Общество всегда возмущалось тюремными порядками и в
то же время всякий шаг
к улучшению быта арестантов встречало протестом, вроде, например, такого замечания: «Нехорошо, если мужик в тюрьме или на каторге будет жить лучше, чем дома».
По контракту, заключенному в 1875 г. на 24 года, общество пользуется участком на западном берегу Сахалина на две версты вдоль берега и на одну версту в глубь острова; ему предоставляются бесплатно свободные удобные места для склада угля в Приморской области я прилегающих
к ней островах; нужный для построек и работ строительный материал общество получает также бесплатно; ввоз всех предметов, необходимых для технических и хозяйственных работ и устройства рудников, предоставляется беспошлинно; за каждый пуд угля, покупаемый морским ведомством, общество получает от 15 до 30 коп.; ежедневно в распоряжение общества командируется для работ не менее 400 каторжных; если же на работы будет выслано меньше этого числа,
то за каждого недостающего рабочего казна платит обществу штрафу один рубль в день; нужное обществу число людей может быть отпускаемо и на ночь.
Когда здешние богатейшие рыбные ловли попадут в руки капиталистов,
то, по всей вероятности, будут сделаны солидные попытки
к очистке и углублению фарватера реки; быть может, даже по берегу до устья пройдет железная дорога, и, нет сомнения, река с лихвою окупит все затраты.
Чем ближе
к морю,
тем растительность беднее. Мало-помалу исчезает тополь, ива обращается в кустарник, в общей картине уже преобладает песчаный или торфяной берег с голубикой, морошкой и мохом. Постепенно река расширяется до 75-100 саж., кругом уже тундра, берега низменны и болотисты… С моря подуло холодком.
Этот недостаток женщин и семей в селениях Тымовского округа, часто поразительный, не соответствующий общему числу женщин и семей на Сахалине, объясняется не какими-либо местными или экономическими условиями, а
тем, что все вновь прибывающие партии сортируются в Александровске и местные чиновники, по пословице «своя рубашка ближе
к телу», задерживают большинство женщин для своего округа, и притом «лучшеньких себе, а что похуже,
то нам», как говорили тымовские чиновники.
Еще южнее, по линии проектированного почтового тракта, есть селение Вальзы, основанное в 1889 г. Тут 40 мужчин и ни одной женщины. За неделю до моего приезда, из Рыковского были посланы три семьи еще южнее, для основания селения Лонгари, на одном из притоков реки Пороная. Эти два селения, в которых жизнь едва только начинается, я оставлю на долю
того автора, который будет иметь возможность проехать
к ним по хорошей дороге и видеть их близко.
Он долго не впускал меня
к себе, а впустивши, распространился на
тему о
том, что теперь много всякого народу ходит, — впусти, так, чего доброго, ограбят и т. д.
Этою очень короткою историей восьми сахалинских Робинзонов исчерпываются все данные, относящиеся
к вольной колонизации Северного Сахалина. Если необыкновенная судьба пяти хвостовских матросов и Кемца с двумя беглыми похожа на попытку
к вольной колонизации,
то эту попытку следует признать ничтожною и во всяком случае неудавшеюся. Поучительна она для нас разве в
том отношении, что все восемь человек, жившие на Сахалине долго, до конца дней своих, занимались не хлебопашеством, а рыбным и звериным промыслом.
Предполагают, что когда-то родиной гиляков был один только Сахалин и что только впоследствии они перешли оттуда на близлежащую часть материка, теснимые с юга айнами, которые двигались из Японии, в свою очередь теснимые японцами.] селения старые, и
те их названия, какие упоминаются у старых авторов, сохранились и по сие время, но жизнь все-таки нельзя назвать вполне оседлой, так как гиляки не чувствуют привязанности
к месту своего рождения и вообще
к определенному месту, часто оставляют свои юрты и уходят на промыслы, кочуя вместе с семьями и собаками по Северному Сахалину.
Ведомости об инородцах составляются канцеляристами, не имеющими ни научной, ни практической подготовки и даже не вооруженными никакими инструкциями; если сведения собираются ими на месте, в гиляцких селениях,
то делается это, конечно, начальническим тоном, грубо, с досадой, между
тем как деликатность гиляков, их этикет, не допускающий высокомерного и властного отношения
к людям, и их отвращение ко всякого рода переписям и регистрациям требуют особенного искусства в обращении с ними.
Так как этот переводчик ни одного слова не знает по-гиляцки и аински, а гиляки и айны в большинстве понимают по-русски,
то эта ненужная должность может служить хорошим pendant'ом
к вышеупомянутому смотрителю несуществующего Ведерниковского Станка.
Когда он со своею жидкою бородкой и с косичкой, с мягким, бабьим выражением стоит в профиль,
то с него можно писать Кутейкина, и отчасти становится понятным, почему некоторые путешественники относили гиляков
к кавказскому племени.
Желающих обстоятельно познакомиться с гиляками я отсылаю
к специалистам-этнографам, например
к Л. И. Шренку. [
К его превосходному сочинению «Инородцы Амурского края» приложены этнографическая карта и две таблицы с рисунками г. Дмитриева-Оренбургского; на одной из таблиц изображены гиляки.] Я же ограничусь лишь
теми частностями, которые характерны для местных естественных условий и которые могут дать прямо или косвенно указания, практически полезные для новичков-колонистов.
Вышеупомянутый приказ о разрешении принимать инородцев в окружной лазарет, выдача пособий мукой и крупой, как было в 1886 г., когда гиляки терпели почему-то голод, и приказ о
том, чтоб у них не отбирали имущества за долг, и прощение самого долга (приказ 204-й 1890 г.), — подобные меры, быть может, скорее приведут
к цели, чем выдача блях и револьверов.
Интересно, что в
то время, как сахалинские колонизаторы вот уже 35 лет сеют пшеницу на тундре и проводят хорошие дороги
к таким местам, где могут прозябать одни только низшие моллюски, самая теплая часть острова, а именно южная часть западного побережья, остается в совершенном пренебрежении.
В рапорте командира клипера «Всадник», относящемся
к 1870 г., сказано, что клипер имеет в виду, подойдя
к местечку Мауке, высадить там 10 человек солдат с
тем, чтобы они приготовили место под огороды, так как в продолжение лета в этом месте предполагалось основать новый пост.
Корреспондент «Владивостока», не дальше как 5 лет назад, сообщал, что «ни у кого не было полрюмки водки, табак маньчжурский (
то есть вроде нашей махорки) до 2 р. 50
к. за фунт; поселенцы и некоторые надзиратели курили байховый и кирпичный чай» (1886 г., № 22).]
Меня подвели
к столу, и я тоже должен был пить водку,
то есть спирт, наполовину разведенный водой, и очень плохой коньяк, и есть жесткое мясо, которое жарил и подавал
к столу ссыльнокаторжный Хоменко, хохол с черными усами.
Так, в сравнении с севером, здесь чаще прибегают
к телесным наказаниям и бывает, что в один прием секут по 50 человек, и только на юге уцелел дурной обычай, введенный когда-то каким-то давно уже забытым полковником, а именно — когда вам, свободному человеку, встречается на улице или на берегу группа арестантов,
то уже за 50 шагов вы слышите крик надзирателя: «Смир-р-рно!
Надо видеть, как тесно жмутся усадьбы одна
к другой и как живописно лепятся они по склонам и на дне оврага, образующего падь, чтобы понять, что
тот, кто выбирал место для поста, вовсе не имел в виду, что тут, кроме солдат, будут еще жить сельские хозяева.
Между
тем на
той же Аниве, но только немного восточнее Корсаковского поста, в Муравьевском, температура уже значительно ниже и скорее подходит
к дуйской, чем
к корсаковской.