Неточные совпадения
На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский — Стива, как его звали в свете, — в обычайный час,
то есть в 8 часов утра, проснулся не в спальне жены, а в своем кабинете, на сафьянном диване. Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть надолго, с другой стороны крепко обнял подушку и прижался
к ней щекой; но вдруг вскочил, сел на диван и открыл глаза.
Неприятнее всего была
та первая минута, когда он, вернувшись из театра, веселый и довольный, с огромною грушей для жены в руке, не нашел жены в гостиной;
к удивлению, не нашел ее и в кабинете и наконец увидал ее в спальне с несчастною, открывшею всё, запиской в руке.
Степан Аркадьич не избирал ни направления, ни взглядов, а эти направления и взгляды сами приходили
к нему, точно так же, как он не выбирал формы шляпы или сюртука, а брал
те, которые носят.
Если и была причина, почему он предпочитал либеральное направление консервативному, какого держались тоже многие из его круга,
то это произошло не оттого, чтоб он находил либеральное направление более разумным, но потому, что оно подходило ближе
к его образу жизни.
Либеральная партия говорила или, лучше, подразумевала, что религия есть только узда для варварской части населения, и действительно, Степан Аркадьич не мог вынести без боли в ногах даже короткого молебна и не мог понять,
к чему все эти страшные и высокопарные слова о
том свете, когда и на этом жить было бы очень весело.
Она только что пыталась сделать
то, что пыталась сделать уже десятый раз в эти три дня: отобрать детские и свои вещи, которые она увезет
к матери, — и опять не могла на это решиться; но и теперь, как в прежние раза, она говорила себе, что это не может так остаться, что она должна предпринять что-нибудь, наказать, осрамить его, отомстить ему хоть малою частью
той боли, которую он ей сделал.
Он поглядел на нее, и злоба, выразившаяся на ее лице, испугала и удивила его. Он не понимал
того, что его жалость
к ней раздражала ее. Она видела в нем
к себе сожаленье, но не любовь. «Нет, она ненавидит меня. Она не простит», подумал он.
Место это он получил чрез мужа сестры Анны, Алексея Александровича Каренина, занимавшего одно из важнейших мест в министерстве,
к которому принадлежало присутствие; но если бы Каренин не назначил своего шурина на это место,
то чрез сотню других лиц, братьев, сестер, родных, двоюродных, дядей, теток, Стива Облонский получил бы это место или другое подобное, тысяч в шесть жалованья, которые ему были нужны, так как дела его, несмотря на достаточное состояние жены, были расстроены.
— Ну, хорошо, хорошо. Погоди еще, и ты придешь
к этому. Хорошо, как у тебя три тысячи десятин в Каразинском уезде, да такие мускулы, да свежесть, как у двенадцатилетней девочки, — а придешь и ты
к нам. Да, так о
том, что ты спрашивал: перемены нет, но жаль, что ты так давно не был.
Кроме
того, его прежние отношения
к Кити — отношения взрослого
к ребенку, вследствие дружбы с ее братом, — казались ему еще новою преградой для любви.
Получив от лакея Сергея Ивановича адрес брата, Левин тотчас же собрался ехать
к нему, но, обдумав, решил отложить свою поездку до вечера. Прежде всего, для
того чтобы иметь душевное спокойствие, надо было решить
то дело, для которого он приехал в Москву. От брата Левин поехал в присутствие Облонского и, узнав о Щербацких, поехал туда, где ему сказали, что он может застать Кити.
— Я? я недавно, я вчера… нынче
то есть… приехал, — отвечал Левин, не вдруг от волнения поняв ее вопрос. — Я хотел
к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
— Ну что ж, поедешь нынче вечером
к нашим,
к Щербацким
то есть? — сказал он, отодвигая пустые шершавые раковины, придвигая сыр и значительно блестя глазами.
— Что ты! Вздор какой! Это ее манера…. Ну давай же, братец, суп!… Это ее манера, grande dame, [важной дамы,] — сказал Степан Аркадьич. — Я тоже приеду, но мне на спевку
к графине Бониной надо. Ну как же ты не дик? Чем же объяснить
то, что ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня спрашивали о тебе беспрестанно, как будто я должен знать. А я знаю только одно: ты делаешь всегда
то, что никто не делает.
При этих словах лицо Левина вдруг просияло улыбкой,
тою, которая близка
к слезам умиления.
— Ах перестань! Христос никогда бы не сказал этих слов, если бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю не
то, что думаю, а
то, что чувствую. Я имею отвращение
к падшим женщинам. Ты пауков боишься, а я этих гадин. Ты ведь, наверно, не изучал пауков и не знаешь их нравов: так и я.
Княгиня же, со свойственною женщинам привычкой обходить вопрос, говорила, что Кити слишком молода, что Левин ничем не показывает, что имеет серьезные намерения, что Кити не имеет
к нему привязанности, и другие доводы; но не говорила главного,
того, что она ждет лучшей партии для дочери, и что Левин несимпатичен ей, и что она не понимает его.
Старый князь, как и все отцы, был особенно щепетилен насчет чести и чистоты своих дочерей; он был неблагоразумно ревнив
к дочерям, и особенно
к Кити, которая была его любимица, и на каждом шагу делал сцены княгине зa
то, что она компрометирует дочь.
Она уже подходила
к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет,
то будет! Скажу правду. Да с ним не может быть неловко. Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
Это была сухая, желтая, с черными блестящими глазами, болезненная и нервная женщина. Она любила Кити, и любовь ее
к ней, как и всегда любовь замужних
к девушкам, выражалась в желании выдать Кити по своему идеалу счастья замуж, и потому желала выдать ее за Вронского. Левин, которого она в начале зимы часто у них встречала, был всегда неприятен ей. Ее постоянное и любимое занятие при встрече с ним состояло в
том, чтобы шутить над ним.
В
то время как он подходил
к ней, красивые глаза его особенно нежно заблестели, и с чуть-заметною счастливою и скромно-торжествующею улыбкой (так показалось Левину), почтительно и осторожно наклонясь над нею, он протянул ей свою небольшую, но широкую руку.
— Когда найдено было электричество, — быстро перебил Левин, —
то было только открыто явление, и неизвестно было, откуда оно происходит и что оно производит, и века прошли прежде, чем подумали о приложении его. Спириты же, напротив, начали с
того, что столики им пишут и духи
к ним приходят, а потом уже стали говорить, что это есть сила неизвестная.
Кити чувствовала, как после
того, что произошло, любезность отца была тяжела Левину. Она видела также, как холодно отец ее наконец ответил на поклон Вронского и как Вронский с дружелюбным недоумением посмотрел на ее отца, стараясь понять и не понимая, как и за что можно было быть
к нему недружелюбно расположенным, и она покраснела.
Она живо вспомнила это мужественное, твердое лицо, это благородное спокойствие и светящуюся во всем доброту ко всем; вспомнила любовь
к себе
того, кого она любила, и ей опять стало радостно на душе, и она с улыбкой счастия легла на подушку.
Она, счастливая, довольная после разговора с дочерью, пришла
к князю проститься по обыкновению, и хотя она не намерена была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на
то, что ей кажется дело с Вронским совсем конченным, что оно решится, как только приедет его мать. И тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные слова.
Несмотря на
то, что он ничего не сказал ей такого, чего не мог бы сказать при всех, он чувствовал, что она всё более и более становилась в зависимость от него, и чем больше он это чувствовал,
тем ему было приятнее, и его чувство
к ней становилось нежнее.
«
То и прелестно, — думал он, возвращаясь от Щербацких и вынося от них, как и всегда, приятное чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и оттого, что он не курил целый вечер, и вместе новое чувство умиления пред ее
к себе любовью, —
то и прелестно, что ничего не сказано ни мной, ни ею, но мы так понимали друг друга в этом невидимом разговоре взглядов и интонаций, что нынче яснее, чем когда-нибудь, она сказала мне, что любит.
— Ну, и
тем лучше для него, — сказал Вронский улыбаясь. — А, ты здесь, — обратился он
к высокому старому лакею матери, стоявшему у двери, — войди сюда.
Вронский в это последнее время, кроме общей для всех приятности Степана Аркадьича, чувствовал себя привязанным
к нему еще
тем, что он в его воображении соединялся с Кити.
Но вчера были особенные причины, — с значительною улыбкой продолжал Степан Аркадьич, совершенно забывая
то искреннее сочувствие, которое он вчера испытывал
к своему приятелю, и теперь испытывая такое же, только
к Вронскому.
Слова кондуктора разбудили его и заставили вспомнить о матери и предстоящем свидании с ней. Он в душе своей не уважал матери и, не отдавая себе в
том отчета, не любил ее, хотя по понятиям
того круга, в котором жил, по воспитанию своему, не мог себе представить других
к матери отношений, как в высшей степени покорных и почтительных, и
тем более внешне покорных и почтительных, чем менее в душе он уважал и любил ее.
— Хорошо доехали? — сказал сын, садясь подле нее и невольно прислушиваясь
к женскому голосу из-за двери. Он знал, что это был голос
той дамы, которая встретилась ему при входе.
То же самое думал ее сын. Он провожал ее глазами до
тех пор, пока не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на его лице. В окно он видел, как она подошла
к брату, положила ему руку на руку и что-то оживленно начала говорить ему, очевидно о чем-то не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему ото показалось досадным.
И опять начала рассказывать о
том, что более всего интересовало ее, о крестинах внука, для которых она ездила в Петербург, и про особенную милость Государя
к старшему сыну.
— Успокой руки, Гриша, — сказала она и опять взялась за свое одеяло, давнишнюю работу, зa которую она всегда бралась в тяжелые минуты, и теперь вязала нервно, закидывая пальцем и считая петли. Хотя она и велела вчера сказать мужу, что ей дела нет до
того, приедет или не приедет его сестра, она всё приготовила
к ее приезду и с волнением ждала золовку.
Ужасно
то, что вдруг душа моя перевернулась, и вместо любви, нежности у меня
к нему одна злоба, да, злоба.
— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что чем больше он с тобой жил,
тем выше ты для него становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним, что он
к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась, а это увлечение не души его…
Весь день этот Анна провела дома,
то есть у Облонских, и не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали в этот же день. Анна всё утро провела с Долли и с детьми. Она только послала записочку
к брату, чтоб он непременно обедал дома. «Приезжай, Бог милостив», писала она.
Она знала Анну Аркадьевну, но очень мало, и ехала теперь
к сестре не без страху пред
тем, как ее примет эта петербургская светская дама, которую все так хвалили.
Анна непохожа была на светскую даму или на мать восьмилетнего сына, но скорее походила бы на двадцатилетнюю девушку по гибкости движений, свежести и установившемуся на ее лице оживлению, выбивавшему
то в улыбку,
то во взгляд, если бы не серьезное, иногда грустное выражение ее глаз, которое поражало и притягивало
к себе Кити.
«Полное, полное примиренье, полное, — подумала Анна, — слава Богу!» — и, радуясь
тому, что она была причиной этого, она подошла
к Долли и поцеловала ее.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред
тем как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко от него; и о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью
к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
Ничего не было ни необыкновенного, ни странного в
том, что человек заехал
к приятелю в половине десятого узнать подробности затеваемого обеда и не вошел; но всем это показалось странно. Более всех странно и нехорошо это показалось Анне.
Несмотря на
то, что туалет, прическа и все приготовления
к балу стоили Кити больших трудов и соображений, она теперь, в своем сложном тюлевом платье на розовом чехле, вступала на бал так свободно и просто, как будто все эти розетки, кружева, все подробности туалета не стоили ей и ее домашним ни минуты внимания, как будто она родилась в этом тюле, кружевах, с этою высокою прической, с розой и двумя листками наверху ее.
Только что оставив графиню Банину, с которою он протанцовал первый тур вальса, он, оглядывая свое хозяйство,
то есть пустившихся танцовать несколько пар, увидел входившую Кити и подбежал
к ней
тою особенною, свойственною только дирижерам балов развязною иноходью и, поклонившись, даже не спрашивая, желает ли она, занес руку, чтоб обнять ее тонкую талию.
Левин чувствовал, что брат Николай в душе своей, в самой основе своей души, несмотря на всё безобразие своей жизни, не был более неправ, чем
те люди, которые презирали его. Он не был виноват в
том, что родился с своим неудержимым характером и стесненным чем-то умом. Но он всегда хотел быть хорошим. «Всё выскажу ему, всё заставлю его высказать и покажу ему, что я люблю и потому понимаю его», решил сам с собою Левин, подъезжая в одиннадцатом часу
к гостинице, указанной на адресе.
— Да расскажи мне, что делается в Покровском? Что, дом всё стоит, и березы, и наша классная? А Филипп садовник, неужели жив? Как я помню беседку и диван! Да смотри же, ничего не переменяй в доме, но скорее женись и опять заведи
то же, что было. Я тогда приеду
к тебе, если твоя жена будет хорошая.
— На
том свете? Ох, не люблю я
тот свет! Не люблю, — сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице брата. — И ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было, а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Он содрогнулся. — Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем
к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и русские песни.
Любовь
к женщине он не только не мог себе представить без брака, но он прежде представлял себе семью, а потом уже
ту женщину, которая даст ему семью. Его понятия о женитьбе поэтому не были похожи на понятия большинства его знакомых, для которых женитьба была одним из многих общежитейских дел; для Левина это было главным делом жизни, от которогo зависело всё ее счастье. И теперь от этого нужно было отказаться!
Потому ли, что дети непостоянны или очень чутки и почувствовали, что Анна в этот день совсем не такая, как в
тот, когда они так полюбили ее, что она уже не занята ими, — но только они вдруг прекратили свою игру с тетей и любовь
к ней, и их совершенно не занимало
то, что она уезжает.