Неточные совпадения
Однажды, выйдя на рассвете прогуляться на бак, я
увидел,
как солдаты, женщины, дети, два китайца и арестанты в кандалах крепко спали, прижавшись друг к другу; их покрывала роса, и было прохладно.
Там, стоя на палубе «Байкала», я
видел,
как буксирный пароход, тащивший большую баржу с двумя сотнями солдат, утерял свой буксирный канат; баржу понесло течением по рейду, и она пошла прямо на якорную цепь парусного судна, стоявшего недалеко от нас.
— Тут в Александровске еще ничего, — сказал мне механик, заметив,
какое тяжелое впечатление произвел на меня берег, — а вот вы
увидите Дуэ! Там берег совсем отвесный, с темными ущельями и с угольными пластами… мрачный берег! Бывало, мы возили на «Байкале» в Дуэ по 200–300 каторжных, так я
видел,
как многие из них при взгляде на берег плакали.
В длинные зимние ночи он пишет либеральные повести, но при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор и занимает должность Х класса; когда одна баба, придя к нему по делу, назвала его господином Д., то он обиделся и сердито крикнул ей: «Я тебе не господин Д., а ваше благородие!» По пути к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской жизни,
как и что, а он зловеще вздыхал и говорил: «А вот вы
увидите!» Солнце стояло уже высоко.
Однажды я
видел,
как он, высоко подсучив панталоны и показывая свои жилистые, лиловые ноги, тащил с китайцем сеть, в которой серебрились горбуши, каждая величиною с нашего судака.
Надо или признать общие камеры уже отжившими и заменить их жилищами иного типа, что уже отчасти и делается, так
как многие каторжные живут не в тюрьме, а в избах, или же мириться с нечистотой
как с неизбежным, необходимым злом, и измерения испорченного воздуха кубическими саженями предоставить тем, кто в гигиене
видит одну только пустую формальность.
Иной уже старик и толкует, что ему свет постыл и умирать пора, у него жестокий ревматизм и плохо
видят глаза, но с
каким аппетитом произносит он без передышки извозчичью брань, растянутую в длинную вязь из всяких отборных ругательных слов и вычурную,
как заклинание от лихорадки.
Однажды в ясную солнечную погоду я
видел,
как с моря надвигалась стена тумана совершенно белого, молочного цвета; походило на то,
как будто с неба на землю опустился белый занавес.
Две-три цыганки мне были немножко знакомы и раньше: за неделю до приезда в Усково я
видел в Рыковском,
как они с мешками за плечами ходили под окнами и предлагали погадать.
Оба северные округа,
как может
видеть читатель из только что конченного обзора селений, занимают площадь, равную небольшому русскому уезду.
Я зарабатывал около трехсот рублей в месяц. Эту цифру я и назвал. Надо было
видеть,
какое неприятное, даже болезненное впечатление произвел мой ответ. Оба гиляка вдруг схватились за животы и, пригнувшись к земле, стали покачиваться, точно от сильной боли в желудке. Лица их выражали отчаяние.
Бошняк пишет, что ему не раз случалось
видеть,
как сын колотит и выгоняет из дому родную мать, и никто не смел сказать ему слова.
Корреспондента изумило то большое количество мехов,
какое он
увидел у майора (Лукашевич.
Часто приходится
видеть,
как они, их семьи и собаки гусем пробираются по трясине около самой дороги.]
Было темно и тихо, море глухо шумело и звездное небо хмурилось,
как будто
видело, что в природе готовится что-то недоброе.
Надо
видеть,
как тесно жмутся усадьбы одна к другой и
как живописно лепятся они по склонам и на дне оврага, образующего падь, чтобы понять, что тот, кто выбирал место для поста, вовсе не имел в виду, что тут, кроме солдат, будут еще жить сельские хозяева.
Казармы здесь старые, в камерах тяжелый воздух, отхожие места много хуже, чем в северных тюрьмах, хлебопекарня темная, карцеры для одиночного заключения темные, без вентиляций, холодные; я и сам несколько раз
видел,
как заключенные в них дрожали от холода и сырости.
Неоконченных, брошенных изб или забитых наглухо окон я не
видел вовсе, и тесовая крыша здесь такое же заурядное и привычное для глаз явление,
как на севере солома и корье.
На юге в обиходе совсем не употребляется слово совладелец, или половинщик, так
как здесь на каждый участок полагается только по одному хозяину, но так же,
как и на севере, есть хозяева, которые лишь причислены к селению, но домов не имеют.
Как в посту, так и в селениях совсем нет евреев. В избах на стенах встречаются японские картинки; приходилось также
видеть японскую серебряную монету.
Он отдался ей всею душой, полюбил Сахалин и, подобно тому,
как мать не
видит в своем любимом детище недостатков, так он на острове, который сделался его второю родиной, не замечал промерзлой почвы и туманов.
Римский-Корсаков
видел,
как аинку сосал ребенок лет трех, который отлично уже двигался сам и даже имел на ременном поясе ножик,
как большой.
Я
видел однажды утром,
как аинская девочка-подросток кормила медведя, просовывая ему на лопаточке сушеную рыбу, смоченную в воде.
Замужние красят себе губы во что-то синее, и от этого лица их совершенно утрачивают образ и подобие человеческие, и когда мне приходилось
видеть их и наблюдать ту серьезность, почти суровость, с
какою они мешают ложками в котлах и снимают грязную пену, то мне казалось, что я
вижу настоящих ведьм.
Увидит у офицера брелок или кошелек и ну восхищаться: «
Какая замечательная вещь!
Как-то, гуляя в Александровске на пристани, я зашел в катерный сарай и
увидел там старика 60–70 лет и старуху с узлами и с мешками, очевидно собравшихся в дорогу.
Письма их я читал, но
видеть,
как они живут на новых местах, мне не приходилось.
Как-то во Владивостоке я и иеромонах Ираклий, сахалинский миссионер и священник, выходили вместе из магазина, и какой-то человек в белом фартуке и высоких блестящих сапогах, должно быть дворник или артельщик,
увидев о. Ираклия, очень обрадовался и подошел под благословение; оказалось, что это духовное чадо о.
На вопрос,
как им живется, поселенец и его сожительница обыкновенно отвечают: «Хорошо живем». А некоторые каторжные женщины говорили мне, что дома в России от мужей своих они терпели только озорства, побои да попреки куском хлеба, а здесь, на каторге, они впервые
увидели свет. «Слава богу, живу теперь с хорошим человеком, он меня жалеет». Ссыльные жалеют своих сожительниц и дорожат ими.
В Дуэ я
видел сумасшедшую, страдающую эпилепсией каторжную, которая живет в избе своего сожителя, тоже каторжного; он ходит за ней,
как усердная сиделка, и когда я заметил ему, что, вероятно, ему тяжело жить в одной комнате с этою женщиной, то он ответил мне весело: «Ничево-о, ваше высокоблагородие, по человечности!» В Ново-Михайловке у одного поселенца сожительница давно уже лишилась ног и день и ночь лежит среди комнаты на лохмотьях, и он ходит за ней, и когда я стал уверять его, что для него же было бы удобнее, если бы она лежала, в больнице, то и он тоже заговорил о человечности.
В Забайкалье мне случилось
видеть,
как в реке купались вместе мужчины, женщины и дети; конвойные, ставши возле полукругом, не позволяли выходить за границы этого полукруга никому, даже ребятам.
Первых меньше почти в три раза; в большинстве они прибыли на остров уже в тех возрастах, когда дети сознают: они помнят и любят родину; вторые же, сахалинские уроженцы, никогда не
видели ничего лучше Сахалина и должны тяготеть к нему,
как к своей настоящей родине.
Да и эти 9 % относятся исключительно к школьному возрасту, так что о взрослой сахалинской женщине можно сказать, что она грамоте не знает; просвещение не коснулось ее, она поражает своим грубым невежеством, и, мне кажется, нигде в другом месте я не
видел таких бестолковых и мало понятливых женщин,
как именно здесь, среди преступного и порабощенного населения.
Хотя на каждые сорок каторжных приходится три надзирателя — один старший и два младших, но постоянно приходится
видеть,
как 40–50 человек работают под надзором только одного или же совсем без надзора.
Как наказывают плетями, я
видел в Дуэ.
О Сахалине, о здешней земле, людях, деревьях, о климате говорят с презрительным смехом, отвращением и досадой, а в России всё прекрасно и упоительно; самая смелая мысль не может допустить, чтобы в России могли быть несчастные люди, так
как жить где-нибудь в Тульской или Курской губернии,
видеть каждый день избы, дышать русским воздухом само по себе есть уже высшее счастье.
Как-то рано утром я его
видел в толпе каторжников около рудника: необыкновенно тощий, сутулый, с тусклыми глазами, в старом летнем пальто и в порванных брюках навыпуск, заспанный, дрожа от утреннего холода, он подошел к смотрителю, который стоял рядом со мной, и, снявши картузик, обнажив свою плешивую голову, стал просить о чем-то.
Эти цифры относятся к одному отчетному году, но если взять наличную массу каторжных за всё время ее пребывания на острове, то отношение бегавших в разное время к общему составу выразится не менее,
как в 60 %, то есть из каждых пяти человек, которых вы
видите в тюрьме или на улице, наверное, трое уже бегали.
[Каторжного с мигренью или ишиасом легко заподозрить в симуляции и не пустить в лазарет; однажды я
видел,
как целая толпа каторжных просилась у смотрителя тюрьмы в лазарет и он отказывал всем, не желая разбирать ни больных, ни здоровых.]