Неточные совпадения
Изба разделяется сенями на две половины: налево
живут матросы, направо — офицер
с семьей.
Свободных я записывал только в тех случаях, если они принимали непосредственное участие в хозяйстве ссыльного, например, состояли
с ним в браке, законном или незаконном, и вообще принадлежали к семье его или
проживали в его избе в качестве работника или жильца и т. п.
Она составляет предместье поста и уже слилась
с ним, но так как она отличается от него некоторыми особенностями и
живет самостоятельно, то о ней следует говорить особо.
Наименьшее скопление каторжных в тюрьме бывает в летние месяцы, когда они командируются в округ на дорожные и полевые работы, и наибольшее — осенью, когда они возвращаются
с работ и «Доброволец» привозит новую партию в 400–500 человек, которые
живут в Александровской тюрьме впредь до распределения их по остальным тюрьмам.
Надо или признать общие камеры уже отжившими и заменить их жилищами иного типа, что уже отчасти и делается, так как многие каторжные
живут не в тюрьме, а в избах, или же мириться
с нечистотой как
с неизбежным, необходимым злом, и измерения испорченного воздуха кубическими саженями предоставить тем, кто в гигиене видит одну только пустую формальность.
Веселее и приветливее всех смотрит казенный дом, где
живет надзиратель Убьенных, маленький, тщедушный солдатик,
с выражением, которое вполне подходит к его фамилии; на лице у него в самом деле что-то убиенное, горько-недоумевающее.
Быть может, это оттого, что
с ним в одной комнате
живет высокая и полная поселка, его сожительница, подарившая его многочисленным семейством.
Рыли туннель, заведующие работами катались по рельсам в вагоне
с надписью «Александровск-Пристань», а каторжные в это время
жили в грязных, сырых юртах, потому что для постройки казарм не хватало людей.
В одной камере
с выбитыми стеклами в окнах и
с удушливым запахом отхожего места
живут: каторжный и его жена свободного состояния; каторжный, жена свободного состояния и дочь; каторжный, жена-поселка и дочь; каторжный и его жена свободного состояния; поселенец-поляк и его сожительница-каторжная; все они со своим имуществом помещаются водной камере и спят рядом на одной сплошной наре.
В другой: каторжный, жена свободного состояния и сын; каторжная-татарка и ее дочь; каторжный-татарин, его жена свободного состояния и двое татарчат в ермолках; каторжный, жена свободного состояния и сын; поселенец, бывший на каторге 35 лет, но еще молодцеватый,
с черными усами, за неимением сапог ходящий босиком, но страстный картежник; [Он говорил мне, что во время игры в штос у него «в
жилах электричество»: от волнения руки сводит.
Живут они в общих камерах вместе
с прочими арестантами и время проводят в полном бездействии.
Те дербинцы, которые, отбыв каторгу до 1880 г., селились тут первые, вынесли на своих плечах тяжелое прошлое селения, обтерпелись и мало-помалу захватили лучшие места и куски, и те, которые прибыли из России
с деньгами и семьями, такие
живут не бедно; 220 десятин земли и ежегодный улов рыбы в три тысячи пудов, показываемые в отчетах, очевидно, определяют экономическое положение только этих хозяев; остальные же жители, то есть больше половины Дербинского, голодны, оборваны и производят впечатление ненужных, лишних, не живущих и мешающих другим
жить.
Прежде чем покончить
с Северным Сахалином, считаю не лишним сказать немного о тех людях, которые
жили здесь в разное время и теперь
живут независимо от ссыльной колонии.
Живут они в Северном Сахалине, по западному и восточному побережью и по рекам, главным образом по Тыми; [Гиляки в виде немногочисленного племени
живут по обоим берегам Амура, в нижнем его течении, начиная, примерно,
с Софийска, затем по Лиману, по смежному
с ним побережью Охотского моря и в северной части Сахалина; в продолжение всего того времени, за которое имеются исторические сведения об этом народе, то есть за 200 лет, никаких сколько-нибудь значительных изменений в положении их границ не произошло.
Когда-то промысел находился в руках японцев; при Мицуле в Мауке было более 30 японских зданий, в которых постоянно
жило 40 душ обоего пола, а весною приезжало сюда из Японии еще около 300 человек, работавших вместе
с айносами, которые тогда составляли тут главную рабочую силу.
По рассказу г. Б., в Тарайке на дорожных работах он
жил в большой палатке,
с комфортом, имел при себе повара и на досуге читал французские романы.
[Майор Ш., надо отдать ему справедливость, относился
с полным уважением к моей литературной профессии и всё время, пока я
жил в Корсаковске, всячески старался, чтобы мне не было скучно.
Один
живет на деньги, которые он привез
с собой из России, и таких большинство, другой — в писарях, третий — в дьячках, четвертый — держит лавочку, хотя по закону не имеет на это права, пятый — променивает арестантский хлам на японскую водку, которую продает, и проч. и проч.
Жили здесь солдаты
с женами, а позднее и ссыльные.
Теперь, чтобы покончить
с Южным Сахалином, остается мне сказать несколько слов еще о тех людях, которые
жили когда-либо здесь и теперь
живут независимо от ссыльной колонии.
Айно
живут в близком соседстве
с народами, у которых растительность на лице отличается скудостью, и немудрено поэтому, что их широкие бороды ставят этнографов в немалое затруднение; наука до сих пор еще не отыскала для айно настоящего места в расовой системе.
На Сахалин приезжали только японские промышленники, редко
с женами,
жили здесь, как на бивуаках, и зимовать оставалась только небольшая часть, несколько десятков, остальные же возвращались на джонках домой; они ничего не сеяли, не держали огородов и рогатого скота, а всё необходимое для жизни привозили
с собой из Японии.
Многим позволяется
жить вне тюрьмы просто «по-человечности» или из рассуждения, что если такой-то будет
жить не в тюрьме, а в избе, то от этого не произойдет ничего худого, или если бессрочному Z. разрешается
жить на вольной квартире только потому, что он приехал
с женой и детьми, то не разрешить этого краткосрочному N. было бы уже несправедливо.
Крестьянин из ссыльных может оставить Сахалин и водвориться, где пожелает, по всей Сибири, кроме областей Семиреченской, Акмолинской и Семипалатинской, приписываться к крестьянским обществам,
с их согласия, и
жить в городах для занятия ремеслами и промышленностью; он судится и подвергается наказаниям уже на основании законов общих, а не «Устава о ссыльных»; он получает и отправляет корреспонденцию тоже на общих основаниях, без предварительной цензуры, установленной для каторжных и поселенцев.
Они всё еще продолжают зависеть от тюремного начальства и снимать шапки за 50 шагов, если
живут на юге;
с ними обходятся лучше и не секут их, но всё же это не крестьяне в настоящем смысле, а арестанты.
Они, пока
живут в тюрьмах или казармах, смотрят на колонию лишь
с точки зрения потребностей; их визиты в колонию играют роль вредного внешнего влияния, понижающего рождаемость и повышающего болезненность, и притом случайного, которое может быть больше или меньше, смотря по тому, на каком расстоянии от селения находится тюрьма или казарма; это то же, что в жизни русской деревни золоторотцы, работающие по соседству на железной дороге.
«Так ты, такая-сякая, не хочешь
жить с Резвецовым?
Католики, лютеране и даже татары и евреи нередко
живут с русскими.
В Александровске всем известный здесь татарин Кербалай
живет с русскою Лопушиной и имеет от нее троих детей.
В Рыковском поселенец Магомет Усте-Нор
живет с Авдотьей Медведевой.
Иной поселенец
живет с женщиной, не помнящей родства, уже лет десять, как
с женой, а всё еще не знает ее настоящего имени и откуда она родом.
На вопрос, как им живется, поселенец и его сожительница обыкновенно отвечают: «Хорошо
живем». А некоторые каторжные женщины говорили мне, что дома в России от мужей своих они терпели только озорства, побои да попреки куском хлеба, а здесь, на каторге, они впервые увидели свет. «Слава богу,
живу теперь
с хорошим человеком, он меня жалеет». Ссыльные жалеют своих сожительниц и дорожат ими.
В Дуэ я видел сумасшедшую, страдающую эпилепсией каторжную, которая
живет в избе своего сожителя, тоже каторжного; он ходит за ней, как усердная сиделка, и когда я заметил ему, что, вероятно, ему тяжело
жить в одной комнате
с этою женщиной, то он ответил мне весело: «Ничево-о, ваше высокоблагородие, по человечности!» В Ново-Михайловке у одного поселенца сожительница давно уже лишилась ног и день и ночь лежит среди комнаты на лохмотьях, и он ходит за ней, и когда я стал уверять его, что для него же было бы удобнее, если бы она лежала, в больнице, то и он тоже заговорил о человечности.
Хохлушка лет 50 в Ново-Михайловке, пришедшая сюда
с сыном, тоже каторжным, из-за невестки, которая была найдена мертвой в колодце, оставившая дома старика мужа и детей,
живет здесь
с сожителем, и, по-видимому, это самой ей гадко, и ей стыдно говорить об этом
с посторонним человеком.
С одним каторжным, бывшим купцом, приехал его приказчик, который, впрочем,
пожил в Александровске только месяц и вернулся в Россию.
Ненила Карпенко овдовела и
живет теперь
с поселенцем.
В Тымовском округе в том же году из 194 каторжных женщин 11
жили с законными мужьями, а 161 состояли в сожительстве.
В Корсаковском округе ни одна из каторжных женщин не
жила с мужем; 115 состояли в незаконном браке; из 21 поселок только четыре были замужем.]
Поселенец Игнатьев в Ново-Михайловке жаловался мне, что его не венчают
с сожительницей потому, что за давностью лет не могут определить его семейного положения; сожительница его умоляла меня похлопотать и при этом говорила: «Грех так
жить, мы уже немолодые».
[Считая, по Янсону, 49,8 или почти 50 рождений на 1000.] именно семь тысяч
с прибавкою нескольких сотен
жило в колонии в 1889 г.
— Как же так?
Живешь с отцом и не знаешь, как его зовут? Стыдно.
Очень важно в практическом отношении, чтобы оценка пищевых порционов какой-либо группы населения начиналась не
с количественного, а качественного их анализа, и при этом изучались бы естественные и бытовые условия, при которых эта группа
живет; без строгой же индивидуализации решение вопроса будет односторонне и убедительно, пожалуй, для одних только формалистов.
Что касается качества, то тут повторяется та же история, что
с хлебом: кто
живет перед глазами у начальства, тот получает лучшее платье, кто же в командировке, тот — худшее.
В настоящее время на Сахалине мы имеем уже три уездных города, в которых
живут чиновники и офицеры
с семьями.
Старшие чиновники
живут в хороших казенных квартирах, просторных и теплых, держат поваров и лошадей, а те, что чином пониже, нанимают квартиры у поселенцев, занимая целые дома или отдельные комнаты
с мебелью и всею обстановкой.
Вместе
с закоренелыми, неисправимыми злодеями и извергами
живут под одною крышей случайные преступники, «несчастные», невинно осужденные.
Власов рассказывает в своем отчете про поручика Евфонова, слабость которого, «
с одной стороны, привела к тому, что казарма, в которой
жили каторжные, обратилась в кабак
с карточною игрой и вертеп преступлений разного рода, а
с другой — порывистая его жестокость вызвала ожесточение со стороны каторжных.
О Сахалине, о здешней земле, людях, деревьях, о климате говорят
с презрительным смехом, отвращением и досадой, а в России всё прекрасно и упоительно; самая смелая мысль не может допустить, чтобы в России могли быть несчастные люди, так как
жить где-нибудь в Тульской или Курской губернии, видеть каждый день избы, дышать русским воздухом само по себе есть уже высшее счастье.
Психические больные, как я говорил уже, на Сахалине не имеют отдельного помещения; при мне одни из них помещались в селении Корсаковском, вместе
с сифилитиками, причем один даже, как мне рассказывали, заразился сифилисом, другие,
живя на воле, работали наравне со здоровыми, сожительствовали, убегали, были судимы.