И только когда в большой гостиной наверху зажгли лампу, и Буркин и Иван Иваныч, одетые в шелковые халаты и теплые туфли, сидели в креслах, а сам Алехин,
умытый, причесанный, в новом сюртуке, ходил по гостиной, видимо с наслаждением ощущая тепло, чистоту, сухое платье, легкую обувь, и когда красивая Пелагея, бесшумно ступая по ковру и мягко улыбаясь, подавала на подносе чай с вареньем, только тогда Иван Иваныч приступил к рассказу, и казалось, что его слушали не одни только Буркин и Алехин, но также старые и молодые дамы и военные, спокойно и строго глядевшие из золотых рам.
К тому времени, как Эразм Эразмович вышел в столовую
умытый и причесанный, в вычищенном платье и сапогах, самовар уже кипел снова на столе.
Монашенка тотчас же узнала ее, удивленно подняла брови, и ее бледное, недавно
умытое, чистое лицо и даже, как показалось, ее белый платочек, который виден был из-под косынки, просияли от радости.
По дороге и в саду тумана уже не было, и ясная луна глядела с неба, как
умытая, только лишь восток туманился и хмурился…