Войницкий. Какие слезы? Ничего нет… вздор… Ты сейчас взглянула на меня, как покойная твоя мать. Милая моя… (Жадно целует ее руки и лицо.) Сестра моя…
милая сестра моя… где она теперь? Если бы она знала! Ах, если бы она знала!
— Вынь все из него и положи в моей комнате, — сказал он, — а чемодан вынеси куда-нибудь на чердак. — Вам, бабушка, и вам,
милые сестры, я привез кое-какие безделицы на память… Надо бы принести их сюда…
— Дорогая моя,
милая сестра моя, — сказал он трогательно и фальшиво, — то, что случилось сегодня, не должно никогда больше повторяться.
— Что ты, — говорю, — бог с тобой, Грунюшка: зачем тебе умирать. Пойдем жить счастливою жизнью: я для тебя работать стану, а тебе, сиротиночке, особливую келейку учрежду, и ты у меня живи заместо
милой сестры.
Подрастала и удивительно хорошела моя
милая сестра, мой сердечный друг. Она уже не могла разделять моих деревенских забав и охот, не могла быть так часто со мною вместе; но она видела, как я веселился, и сносила это лишение терпеливо, зато роптала на мое учение и, вероятно, потому неблагосклонно смотрела на моего учителя.
Неточные совпадения
— Нет, почему? Но это было бы особенно удобно для двух
сестер, старых дев. Или — для молодоженов. Сядемте, — предложила она у скамьи под вишней и сделала
милую гримаску: — Пусть они там… торгуются.
Жена, кругленькая, розовая и беременная, была неистощимо ласкова со всеми. Маленьким, но
милым голосом она, вместе с
сестрой своей, пела украинские песни.
Сестра, молчаливая, с длинным носом, жила прикрыв глаза, как будто боясь увидеть нечто пугающее, она молча, аккуратно разливала чай, угощала закусками, и лишь изредка Клим слышал густой голос ее:
— Верю, верю, бабушка! Ну так вот что: пошлите за чиновником в палату и велите написать бумагу: дом, вещи, землю, все уступаю я
милым моим
сестрам, Верочке и Марфеньке, в приданое…
— Какой идеал жены и матери!
Милая Марфенька —
сестра! Как счастлив будет муж твой!
— Нет, нет, Марфенька: смеяться над такой
милой, хорошенькой
сестрой! Ведь ты хорошенькая?