Неточные совпадения
— Конечно, мудрено жить с женщиной, если не любишь, — сказал Самойленко, вытрясая из сапога песок. — Но надо, Ваня, рассуждать по человечности. Доведись до меня,
то я бы и виду ей не показал, что разлюбил, а жил бы с ней до
самой смерти.
У Лаевского была привычка во время разговора внимательно осматривать свои розовые ладони, грызть ногти или мять пальцами манжеты. И теперь он делал
то же
самое.
Но, по-моему, если раз сошлись,
то надо жить до
самой смерти.
Когда он, грузный, величественный, со строгим выражением на лице, в своем белоснежном кителе и превосходно вычищенных сапогах, выпятив вперед грудь, на которой красовался Владимир с бантом, шел по бульвару,
то в это время он очень нравился себе
самому, и ему казалось, что весь мир смотрит на него с удовольствием.
Понимайте так, мол, что не он виноват в
том, что казенные пакеты по неделям лежат нераспечатанными и что
сам он пьет и других спаивает, а виноваты в этом Онегин, Печорин и Тургенев, выдумавший неудачника и лишнего человека.
Вредоносность его заключается прежде всего в
том, что он имеет успех у женщин и таким образом угрожает иметь потомство,
то есть подарить миру дюжину Лаевских, таких же хилых и извращенных, как он
сам.
Масса, всегда склонная к антропоморфизму в религии и морали, больше всего любит
тех божков, которые имеют такие же слабости, как она
сама.
Если бы ты в
самом деле любил его и считал своим ближним,
то прежде всего ты не был бы равнодушен к его слабостям, не снисходил бы к ним, а для его же пользы постарался бы обезвредить его.
Самойленко, с
тех пор как уехал из Дерпта, в котором учился медицине, редко видел немцев и не прочел ни одной немецкой книги, но, по его мнению, все зло в политике и науке происходило от немцев. Откуда у него взялось такое мнение, он и
сам не мог сказать, но держался его крепко.
Длинные, нестерпимо жаркие, скучные дни, прекрасные томительные вечера, душные ночи, и вся эта жизнь, когда от утра до вечера не знаешь, на что употребить ненужное время, и навязчивые мысли о
том, что она
самая красивая и молодая женщина в городе, и что молодость ее проходит даром, и
сам Лаевский, честный, идейный, но однообразный, вечно шаркающий туфлями, грызущий ногти и наскучающий своими капризами, — сделали
то, что ею мало-помалу овладели желания и она как сумасшедшая день и ночь думала об одном и
том же.
В следующем экипаже ехали пристав Кирилин и молодой Ачмианов, сын
того самого купца Ачмианова, которому Надежда Федоровна была должна триста рублей, и против них на скамеечке, скорчившись и поджав ноги, сидел Никодим Александрыч, маленький, аккуратненький, с зачесанными височками.
В своем дешевом платье из ситчика с голубыми глазками, в красных туфельках и в
той же
самой соломенной шляпе она казалась себе маленькой, простенькой, легкой и воздушной, как бабочка.
— Оно? Это его дело. По-моему,
самый прямой и верный путь, это — насилие. Manu militari [Военною силою (лат.).] ее следует отправить к мужу, а если муж не примет,
то отдать ее в каторжные работы или какое-нибудь исправительное заведение.
Я ценю его и не отрицаю его значения; на таких, как он, этот мир держится, и если бы мир был предоставлен только одним нам,
то мы, при всей своей доброте и благих намерениях, сделали бы из него
то же
самое, что вот мухи из этой картины.
И всегда он у вас, мой голубчик, голоден, и в
самом деле, если дома некому позаботиться насчет самовара и кофе,
то поневоле будешь проживать в павильоне половину своего жалованья.
Надежда Федоровна хотела рассказать про Кирилина и про
то, как она вчера вечером встретилась на пристани с молодым, красивым Ачмиановым и как ей пришла в голову сумасшедшая, смешная мысль отделаться от долга в триста рублей, ей было очень смешно, и она вернулась домой поздно вечером, чувствуя себя бесповоротно падшей и продажной. Она
сама не знала, как это случилось. И ей хотелось теперь поклясться перед Марьей Константиновной, что она непременно отдаст долг, но рыдания и стыд мешали ей говорить.
— И он даст тебе честное слово, даже прослезится и
сам себе поверит, но цена-то этому слову? Он его не сдержит, и когда через год-два ты встретишь его на Невском под ручку с новой любовью,
то он будет оправдываться
тем, что его искалечила цивилизация и что он сколок с Рудина. Брось ты его, бога ради! Уйди от грязи и не копайся в ней обеими руками!
— Такой, да не такой, — обиделся дьякон, принимаясь за перо. — Ежели бы вы были такой,
то на вас почила бы благодать и вы
сами были бы архиереем, а ежели вы не архиерей,
то, значит, не такой.
— Конечно. Предрассудок и ненавистничество. Солдаты, как увидят девицу легкого поведения,
то хохочут и свищут, а спроси-ка их: кто они
сами?
На другой записке
тем же
самым изломанным почерком с длинными хвостами и закорючками было написано: «А кто-то в субботу не уедет».
Если Самойленко будет настаивать на своих условиях, думал он,
то можно будет согласиться на них и взять деньги, а завтра, в
самый час отъезда, сказать, что Надежда Федоровна отказалась ехать; с вечера ее можно будет уговорить, что все это делается для ее же пользы.
То же
самое происходит теперь и с человечеством: слабые гнетут сильных.
Если бы этот Данила в
самом деле любил людей,
то он оттащил бы прокаженного подальше от города и бросил его в ров, а
сам пошел бы служить здоровым.
— Ехать в Петербург? — спрашивал себя Лаевский. — Но это значило бы снова начать старую жизнь, которую я проклинаю. И кто ищет спасения в перемене места, как перелетная птица,
тот ничего не найдет, так как для него земля везде одинакова. Искать спасения в людях? В ком искать и как? Доброта и великодушие Самойленка так же мало спасительны, как смешливость дьякона или ненависть фон Корена. Спасения надо искать только в себе
самом, а если не найдешь,
то к чему терять время, надо убить себя, вот и все…
Надежда Федоровна лежала в своей постели, вытянувшись, окутанная с головою в плед; она не двигалась и напоминала, особенно головою, египетскую мумию. Глядя на нее молча, Лаевский мысленно попросил у нее прощения и подумал, что если небо не пусто и в
самом деле там есть бог,
то он сохранит ее; если же бога нет,
то пусть она погибнет, жить ей незачем.
— Очевидно, господа, — сказал он, — вам угодно, чтобы господин Лаевский вернулся домой великодушным и рыцарем, но я не могу доставить вам и ему этого удовольствия. И не было надобности вставать рано и ехать из города за десять верст для
того только, чтобы пить мировую, закусывать и объяснять мне, что дуэль устарелая формальность. Дуэль есть дуэль, и не следует делать ее глупее и фальшивее, чем она есть на
самом деле. Я желаю драться!
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния…
Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки,
то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек,
то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Добро бы было в
самом деле что-нибудь путное, а
то ведь елистратишка простой!
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в
самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не
те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Городничий.
Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части, а я отправлюсь
сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться, не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Кроме
того, дурно, что у вас высушивается в
самом присутствии всякая дрянь и над
самым шкапом с бумагами охотничий арапник.