Неточные совпадения
И затем, дорогая, вы вступили на стезю порока, забыв всякую стыдливость; другая в вашем положении укрылась бы от людей, сидела бы дома запершись, и люди видели бы ее только в храме божием, бледную, одетую
во все черное, плачущую, и каждый бы в искреннем сокрушении сказал: «Боже, это согрешивший ангел опять возвращается к тебе…» Но вы, милая, забыли всякую скромность, жили открыто, экстравагантно, точно гордились грехом, вы резвились, хохотали, и
я, глядя на вас,
дрожала от ужаса и боялась, чтобы гром небесный не поразил нашего дома в то время, когда вы сидите у нас.
Да, Я боюсь ее. Взор ее очей так повелителен и ясен, свет ее любви так могуч, чарующ и прекрасен, что все
дрожит во Мне, колеблется и стремится к немедленному бегству. Неведомым счастьем, смутными обещаниями, певучими грезами она искушает Меня! Крикну ли: прочь! — или, непокорному и злому, покориться ее воле и идти за нею?
Эти дети, эти маленькие, еще невинные дети. Я видел их на улице, когда они играли в войну и бегали друг за другом, и кто-то уж плакал тоненьким детским голосом — и что-то
дрогнуло во мне от ужаса и отвращения. И я ушел домой, и ночь настала, — и в огненных грезах, похожих на пожар среди ночи, эти маленькие еще невинные дети превратились в полчище детей-убийц.
Неточные совпадения
В эту минуту
я встретил ее глаза: в них бегали слезы; рука ее, опираясь на мою,
дрожала; щеки пылали; ей было жаль
меня! Сострадание — чувство, которому покоряются так легко все женщины, — впустило свои когти в ее неопытное сердце.
Во все время прогулки она была рассеянна, ни с кем не кокетничала, — а это великий признак!
Но вы, разрозненные томы // Из библиотеки чертей, // Великолепные альбомы, // Мученье модных рифмачей, // Вы, украшенные проворно // Толстого кистью чудотворной // Иль Баратынского пером, // Пускай сожжет вас божий гром! // Когда блистательная дама //
Мне свой in-quarto подает, // И
дрожь и злость
меня берет, // И шевелится эпиграмма //
Во глубине моей души, // А мадригалы им пиши!
Раскольников сел,
дрожь его проходила, и жар выступал
во всем теле. В глубоком изумлении, напряженно слушал он испуганного и дружески ухаживавшего за ним Порфирия Петровича. Но он не верил ни единому его слову, хотя ощущал какую-то странную наклонность поверить. Неожиданные слова Порфирия о квартире совершенно его поразили. «Как же это, он, стало быть, знает про квартиру-то? — подумалось ему вдруг, — и сам же
мне и рассказывает!»
Не описываю мою грусть и лихорадочное нетерпение; точно все
во мне внутри сотрясалось и
дрожало.
— Верочка, друг мой, ты упрекнула
меня, — его голос
дрожал,
во второй раз в жизни и в последний раз; в первый раз голос его
дрожал от сомнения в своем предположении, что он отгадал, теперь
дрожал от радости: — ты упрекнула
меня, но этот упрек
мне дороже всех слов любви.
Я оскорбил тебя своим вопросом, но как
я счастлив, что мой дурной вопрос дал
мне такой упрек! Посмотри, слезы на моих глазах, с детства первые слезы в моей жизни!