Неточные совпадения
С большой стриженой головой, без шеи, красный, носастый, с мохнатыми черными бровями и с седыми бакенами, толстый, обрюзглый,
да еще вдобавок с хриплым армейским басом, этот Самойленко на всякого вновь приезжавшего производил неприятное впечатление бурбона и хрипуна, но проходило два-три дня после первого знакомства, и лицо его начинало казаться необыкновенно добрым, милым и даже красивым.
—
Да, все писатели пишут из воображения, а он прямо с натуры…
Я сам стою за гражданский брак,
да…
—
Да, если болезнь не запущена. Холодные души, мушка… Ну, внутрь чего-нибудь.
—
Да, любит настолько, насколько ей в ее годы и при ее темпераменте нужен мужчина. Со мной ей было бы так же трудно расстаться, как с пудрой или папильотками. Я для нее необходимая составная часть ее будуара.
—
Да, плохо спал… Вообще, брат, скверно себя чувствую. В голове пусто, замирания сердца, слабость какая-то… Бежать надо!
—
Да, но мы с ней разошлись. Она не могла мне простить этой связи.
— Почитай, ублажай… — передразнил Лаевский. — Точно она игуменья… Плохой ты психолог и физиолог, если думаешь, что, живя с женщиной, можно выехать на одном только почтении
да уважении. Женщине прежде всего нужна спальня.
— Да-с. Вы придете сегодня?
«Итак, надо взвесить все обстоятельства и сообразить. Прежде чем уехать отсюда, я должен расплатиться с долгами. Должен я около двух тысяч рублей. Денег у меня нет… Это, конечно, неважно; часть теперь заплачу как-нибудь, а часть вышлю потом из Петербурга. Главное, Надежда Федоровна… Прежде всего надо выяснить наши отношения…
Да».
— Скорее! Оно в шкапу!
Да скажи Дарье, чтоб она в банку с огурцами укропу прибавила! Укропу! Накрой сметану, раззява, а то мухи налезут!
—
Да, но в какой степени?
— Что ты говоришь?! — пробормотал Самойленко, поднимаясь и с удивлением глядя на спокойное, холодное лицо зоолога. — Дьякон, что он говорит?
Да ты в своем уме?
— Если людей топить и вешать, — сказал Самойленко, — то к черту твою цивилизацию, к черту человечество! К черту! Вот что я тебе скажу: ты ученейший, величайшего ума человек и гордость отечества, но тебя немцы испортили.
Да, немцы! Немцы!
—
Да, немцы! — повторил он еще раз. — Пойдемте чай пить.
— О
да, моя милая! Я сама едва не задохнулась. Верите ли, я вчера купалась три раза… представьте, милая, три раза! Даже Никодим Александрыч беспокоился.
— О
да! Верите ли, милая, у Гаратынских и к завтраку и к обеду требовался непременно туалет, так что я, точно актриса, кроме жалованья, получала еще и на гардероб.
—
Да, в самом деле хорошо, — согласился Лаевский, которому понравился вид и почему-то, когда он посмотрел на небо и потом на синий дымок, выходивший из трубы духана, вдруг стало грустно. —
Да, хорошо! — повторил он.
— Вам говоришь, например, «как красива кисть винограда!», а вы: «
да, но как она безобразна, когда ее жуют и переваривают в желудках». К чему это говорить? Не ново и… вообще странная манера.
— Да-с! — сказал Кирилин, глядя на небо и думая.
—
Да, — согласилась она и, как будто только что вспомнив про свой долг, сказала небрежно: —
Да, скажите в своем магазине, что на днях зайдет Иван Андреич и заплатит там триста… или не помню сколько.
— Э, полно! Обыкновенная содержанка, развратная и пошлая. Послушай, Александр Давидыч, когда ты встречаешь простую бабу, которая не живет с мужем, ничего не делает и только хи-хи
да ха-ха, ты говоришь ей: ступай работать. Почему же ты тут робеешь и боишься говорить правду? Потому только, что Надежда Федоровна живет на содержании не у матроса, а у чиновника?
— Так… — пробормотал он в раздумье. — Триста…
Да… Но у меня нет столько. Придется занять у кого-нибудь.
—
Да. Утешил ты меня, Александр Давидыч. Спасибо… Я ожил.
—
Да, он прекраснейший, умнейший человек, — согласился Лаевский, готовый теперь всех хвалить и прощать. — Он замечательный человек, но сойтись с ним для меня невозможно. Нет! Наши натуры слишком различны. Я натура вялая, слабая, подчиненная; быть может, в хорошую минуту и протянул бы ему руку, но он отвернулся бы от меня… с презрением.
—
Да, — засмеялся Самойленко.
—
Да,
да… Извини. Я сейчас.
—
Да, правда, он умер, — ответила Надежда Федоровна.
—
Да, ужасны! — продолжала Марья Константиновна.
—
Да,
да, вы очень несчастны! — вздохнула Марья Константиновна, едва удерживаясь, чтобы не заплакать. — И вас ожидает в будущем страшное горе! Одинокая старость, болезни, а потом ответ на Страшном судилище… Ужасно, ужасно! Теперь сама судьба протягивает вам руку помощи, а вы неразумно отстраняете ее. Венчайтесь, скорее венчайтесь!
—
Да, надо, надо, — сказала Надежда Федоровна, — но это невозможно!
— Душа моя, извини, — зашептал Самойленко, оглядываясь на дверь и конфузясь. — Бога ради, извини! Ни у кого нет свободных денег, и я собрал пока по пяти
да по десяти рублей — всего-навсе сто десять. Сегодня еще кое с кем поговорю. Потерпи.
—
Да, господи, твоя воля, — быстро и с напряжением зашептал Самойленко, и что-то даже пискнуло у него в горле, — у меня всё разобрали, должны мне семь тысяч, и я кругом должен. Разве я виноват?
—
Да, защищаться и самой нападать.
—
Да,
да,
да… Кстати, брат, — сказал Самойленко развязно, — дай-ка мне взаймы рублей сто.
—
Да, я прошу для Лаевского! — сказал Самойленко, вставая и размахивая правой рукой. —
Да! Для Лаевского! И никакой ни черт, ни дьявол не имеет права учить меня, как я должен распоряжаться своими деньгами. Вам не угодно дать? Нет?
—
Да, — выговорил Самойленко и вспотел.
— Такой,
да не такой, — обиделся дьякон, принимаясь за перо. — Ежели бы вы были такой, то на вас почила бы благодать и вы сами были бы архиереем, а ежели вы не архиерей, то, значит, не такой.
— Это тебя, брат, немцы испортили!
Да! Немцы!
— Я должен проучить вас… Извините за грубый тон, но мне необходимо проучить вас. Да-с, к сожалению, я должен проучить вас. Я требую два свидания: сегодня и завтра. Послезавтра вы совершенно свободны и можете идти на все четыре стороны с кем вам угодно. Сегодня и завтра.
—
Да, смешная была история, — сказал он, продолжая улыбаться. — Я сегодня все утро смеялся. Курьезно в истерическом припадке то, что знаешь, что он нелеп, и смеешься над ним в душе и в то же время рыдаешь. В наш нервный век мы рабы своих нервов; они наши хозяева и делают с нами, что хотят. Цивилизация в этом отношении оказала нам медвежью услугу…
—
Да, ваше положение безвыходно, — сказал фон Корен.
— Вы только что говорили о нем сами,
да и ваши друзья принимают в вас такое горячее участие, что целый день только и слышишь что о вас.
— Прошу вас обо мне не заботиться! — продолжал Лаевский. — Не обращайте на меня внимания. И кому какое дело до меня и до того, как я живу?
Да, я хочу уехать!
Да, я делаю долги, пью, живу с чужой женой, у меня истерика, я пошл, не так глубокомыслен, как некоторые, но кому какое дело до этого? Уважайте личность!