Неточные совпадения
Но в нем есть справедливая сторона — то, что «прекрасное» есть отдельный живой предмет, а не отвлеченная мысль; есть и другой справедливый намек на свойство истинно художественных
произведений искусства: они всегда имеют содержанием своим что-нибудь интересное вообще для человека, а не для одного художника (намек этот заключается в том, что идея — «нечто общее, действующее всегда и везде»); отчего происходит это, увидим на своем месте.
Совершенно другой смысл имеет другое выражение, которое выставляют за тожественное с первым: «прекрасное есть единство идеи и образа, полное слияние идеи с образом»; это выражение говорит о действительно существенном признаке — только не идеи прекрасного вообще, а того, что называется «мастерским
произведением», или художественным
произведением искусства: прекрасно будет
произведение искусства действительно только тогда, когда художник передал в
произведении своем все то, что хотел передать.
Об этом качестве художественного
произведения придется говорить при определении сущности
искусства.
Здесь же считаю не излишним заметить, что в определении красоты как единства идеи и образа, — в этом определении, имеющем в виду не прекрасное живой природы, а прекрасные
произведения искусств, уже скрывается зародыш или результат того направления, по которому эстетика обыкновенно отдает предпочтение прекрасному в
искусстве перед прекрасным в живой действительности.
Ощущение, производимое в человеке прекрасным, — светлая радость, похожая на ту, какою наполняет нас присутствие милого для нас существа (Я говорю о том, что прекрасно по своей сущности, а не по тому только, что прекрасно изображено
искусством; о прекрасных предметах и явлениях, а не о прекрасном их изображении в
произведениях искусства: художественное
произведение, пробуждая эстетическое наслаждение своими художественными достоинствами, может возбуждать тоску, даже отвращение сущностью изображаемого.).
Правда, что большая часть
произведений искусства дает право прибавить: «ужасное, постигающее человека, более или менее неизбежно»; но, во-первых, сомнительно, до какой степени справедливо поступает
искусство, представляя это ужасное почти всегда неизбежным, когда в самой действительности оно бывает большею частию вовсе не неизбежно, а чисто случайно; во-вторых, кажется, что очень часто только по привычке доискиваться во всяком великом
произведении искусства «необходимого сцепления обстоятельств», «необходимого развития действия из сущности самого действия» мы находим, с грехом пополам, «необходимость в ходе событий» и там, где ее вовсе нет, например, в большей части трагедий Шекспира.
Если даже согласимся, что в Виттории были совершенны все основные формы, то кровь, теплота, процесс жизни с искажающими красоту подробностями, следы которых остаются на коже, — все эти подробности были бы достаточны, чтобы поставить живое существо, о котором говорит Румор, несравненно ниже тех высоких
произведений искусства, которые имеют только воображаемую кровь, теплоту, процесс жизни на коже и т. д.
За одно какое-нибудь достоинство мы прощаем
произведению искусства сотни недостатков; даже не замечаем их, если только они не слишком безобразны.
И потому в
произведениях искусства превосходство со стороны преднамеренности перевешивается, и далеко перевешивается, слабостью их в исполнении.
Так мы смотрим на
произведения искусства.
Одним словом, если красота в действительности развивается в борьбе с другими стремлениями природы, то и в
искусстве красота развивается также в борьбе с другими стремлениями и потребностями человека, ее создающего; если в действительности эта борьба портит или губит красоту, то едва ли менее шансов, что она испортит или погубит ее в
произведении искусства; если в действительности прекрасное развивается под влияниями, ему чуждыми, не допускающими его быть только прекрасным, то и создание художника или поэта развивается множеством различных стремлений, результат которых должен быть таков же.
Мы готовы, однако же, согласиться, что преднамеренности больше в прекрасных
произведениях искусства, нежели в прекрасных созданиях природы, и что в этом отношении
искусство стояло бы выше природы, если б его преднамеренность была свободна от недостатков, от которых свободна природа.
«Прекрасное в природе мимолетно»; — в
искусстве оно часто бывает вечно, это правда; но не всегда, потому что и
произведение искусства подвержено погибели и порче от случая.
Но, не останавливаясь на этом, перейдем к другим причинам невечности очень многих
произведений искусства, от которых свободно прекрасное в природе, — это мода и обветшание материала.
Природа не стареет, вместо увядших
произведений своих она рождает новые;
искусство лишено этой вечной способности воспроизведения, возобновления, а между тем время не без следа проходит и над его созданиями.
Как ни сильно влияние всех этих обстоятельств, не в них, однако же, главная причина мимолетности
произведений искусства — она заключается во влиянии на них вкуса эпохи, почти всегда влиянии модного настроения, одностороннего и очень часто фальшивого.
«Красота в природу вносится только тем, что мы смотрим на нее с той, а не с другой точки зрения», — мысль, почти никогда не бывающая справедливою; но к
произведениям искусства она почти всегда прилагается.
Все
произведения искусства не нашей эпохи и не нашей цивилизации непременно требуют, чтобы мы перенеслись в ту эпоху, в ту цивилизацию, которая создала их; иначе они покажутся нам непонятными, странными, но не прекрасными.
Укажите
произведение искусства, в котором нельзя было бы найти недостатков.
Широкое, беспредельное поле открывается тому, кто захочет доказывать слабость всех вообще
произведений искусства.
Само собою разумеется, что подобное предприятие могло бы свидетельствовать о едкости ума, но не о беспристрастии; достоин сожаления человек, не преклоняющийся пред великими
произведениями искусства; но простительно, когда к тому принуждают преувеличенные похвалы, напоминать, что если на солнце есть пятна, то в «земных делах» человека их не может не быть.
—
Произведение искусства — мертвый предмет; поэтому кажется, что оно должно быть изъято от этого упрека.
Произведение искусства — создание жизненного процесса, создание живого человека, который произвел дело не без тяжелой борьбы, и на
произведении отражается тяжелый, грубый след борьбы производства.
Тяжеловатость можно найти во всех почти
произведениях искусства, как бы легки ни казались они с первого взгляда.
Итак, одно из двух: или грубость, или тяжелая отделка — вот Сцилла и Харибда для
произведений искусства.
Я не хочу сказать, что все недостатки, выставляемые этим анализом, всегда до грубости резко отпечатываются на
произведениях искусства. Я хочу только показать, что щепетильной критики, которую направляют на прекрасное в действительности, никак не может выдержать прекрасное, создаваемое
искусством.
Вообще говоря,
произведения искусства страдают всеми недостатками, какие могут быть найдены в прекрасном живой действительности; но если
искусство вообще не имеет никаких прав на предпочтение природе и жизни, то, быть может, некоторые
искусства в частности обладают какими-нибудь особенными преимуществами, ставящими их
произведения выше соответствующих явлений живой действительности? быть может даже, то или другое
искусство производит нечто, не имеющее себе соответствия в реальном мире?
Но несправедливо так ограничивать поле
искусства, если под «
произведениями искусства» понимаются «предметы, производимые человеком под преобладающим влиянием его стремления к прекрасному» — есть такая степень развития эстетического чувства в народе, или, вернее оказать, в кругу высшего общества, когда под преобладающим влиянием этого стремления замышляются и исполняются почти все предметы человеческой производительности: вещи, нужные для удобства домашней жизни (мебель, посуда, убранство дома), платье, сады и т. п.
Этрусские вазы и галантерейные вещи древних всеми признаны за «
произведения искусства»; их относят к отделу «скульптуры», конечно, не совсем справедливо; но неужели к архитектуре должны мы будем причислять мебельное
искусство?
Мы видим причину того, что из всех практических деятельностей одна строительная обыкновенно удостаивается имени изящного
искусства не в существе ее, а в том, что другие отрасли деятельности, возвышающиеся до степени
искусства, забываются по «маловажности» своих
произведений, между тем как
произведения архитектуры-, не могут быть упущены из виду по своей важности, дороговизне и, наконец, просто по своей массивности, прежде всего и больше всего остального, производимого человеком, бросаясь в глаза.
Все отрасли промышленности, все ремесла, имеющие целью удовлетворять «вкусу» или эстетическому чувству, мы признаем «
искусствами» в такой же степени, как архитектуру, когда их
произведения замышляются и исполняются под преобладающим влиянием стремления к прекрасному и когда другие цели (которые всегда имеет и архитектура) подчиняются этой главной цели.
Быть может, он окажет, что все эти вещи —
произведения не столько
искусства, сколько роскоши; быть может, он скажет, что истинное
искусство чуждается роскоши, потому что существеннейший характер прекрасного — простота.
Каково же отношение этих
произведений фривольного
искусства к безыскусственной действительности?
Потому не может быть и вопроса, как в этих случаях относится красота
произведений искусства к красоте
произведений природы: в природе нет предметов, с которыми было бы Можно сравнивать ножи, вилки, сукно, часы; точно так же в ней нет предметов, с которыми было бы можно сравнивать дома, мосты, колонны и т. п.
Итак, если даже причислять к области изящных
искусств все
произведения, создаваемые под преобладающим влиянием стремления к прекрасному, то надобно будет сказать, что
произведения архитектуры или сохраняют свой практический характер и в таком случае не имеют права быть рассматриваемы как
произведения искусства, «ли на самом деле становятся
произведениями искусства, но
искусство имеет столько же права гордиться ими, как
произведениями ювелирного мастерства.
По нашему понятию о сущности
искусства, стремление к
произведению прекрасного в смысле грациозного, изящного, красивого не есть еще
искусство; для
искусства, как увидим, нужно более; потому
произведений архитектуры ни в каком случае мы не решимся назвать
произведениями искусства.
Общий недостаток
произведений скульптуры и живописи, по которому они стоят ниже
произведений природы и жизни, — их мертвенность, их неподвижность; в этом все признаются, и потому было бы излишне распространяться относительно этого пункта. Посмотрим же лучше на мнимые преимущества этих
искусств перед природою.
Математически строго можно доказать, что
произведение искусства не может сравниться с живым человеческим лицом по красоте очертаний: известно, что в
искусстве исполнение всегда неизмеримо ниже того идеала, который существует в воображении художника.
Другой источник мнения о превосходстве рисованных пейзажей над действительными анализируем ниже, когда будем рассматривать вопрос, в чем именно состоит наслаждение, доставляемое нам
произведениями искусства.
Окончательный вывод из этих суждений о скульптуре и живописи: мы видим, что
произведения того и другого
искусства по многим и существеннейшим элементам (по красоте очертаний, по абсолютному совершенству исполнения, по выразительности и т. д.) неизмеримо ниже природы и жизни; но, кроме одного маловажного преимущества живописи, о котором сейчас говорили, решительно не видим, в чем
произведения скульптуры или живописи стояли бы выше природы и действительной жизни.
Уже из этого одного видим, что пение,
произведение чувства, и
искусство, заботящееся о форме, — два совершенно различные предмета.
Пение первоначально и существенно — подобно разговору —
произведение практической жизни, а не
произведение искусства; но как всякое «уменье», пение требует привычки, занятия, практики, чтобы достичь высокой степени совершенства; как все органы, орган пения, голос, требует обработки, ученья, для того чтобы сделаться покорным орудием воли, — и естественное пение становится в этом отношении «
искусством», но только в том смысле, в каком называется «
искусством» уменье писать, считать, пахать землю, всякая практическая деятельность, а вовсе не в том смысле, какой придается слову «
искусство» эстетикою.
Естественное пение как излияние чувства, будучи
произведением природы, а не
искусства, заботящегося о красоте, имеет, однако, высокую красоту; потому является в человеке желание петь нарочно, подражать естественному пению.
Спешим прибавить, что композитор может в самом деле проникнуться чувством, которое должно выражаться в его
произведении; тогда он может написать нечто гораздо высшее не только по внешней красивости, но и по внутреннему достоинству, нежели народная песня; но в таком случае его
произведение будет
произведением искусства или «уменья» только с технической стороны, только в том смысле, в котором и все человеческие
произведения, созданные при помощи глубокого изучения, соображений, заботы о том, чтобы «выело как возможно лучше», могут назваться
произведениями искусства.; в сущности же
произведение композитора, написанное под преобладающим влиянием непроизвольного чувства, будет создание природы (жизни) вообще, а не
искусства.
Точно так искусный и впечатлительный певец может войти в свою роль, проникнуться тем чувством, которое должна выражать его песня, и в таком случае он пропоет ее на театре, перед публикою, лучше другого человека, поющего не на театре, — от избытка чувства, а не на показ публике; но в таком случае певец перестает быть актером, и его пение становится песнью самой природы, а не
произведением искусства.
Итак, инструментальная музыка — подражание пению, его аккомпанемент или суррогат; в самом пении пение как
произведение искусства — только подражание и суррогат пению как
произведению природы.
Не говорим пока о том, что следствием подобного обыкновения бывает идеализация в хорошую и дурную сторону, или просто говоря, преувеличение; потому что мы не говорили еще о значении
искусства, и рано еще решать, недостаток или достоинство эта идеализация; скажем только, что вследствие постоянного приспособления характера людей к значению событий является в поэзии монотонность, однообразны делаются лица и даже самые события; потому что от разности в характерах действующих лиц и самые происшествия, существенно сходные, приобретали бы различный оттенок, как это бывает в жизни, вечно разнообразной, вечно новой, между тем как в поэтических
произведениях очень часто приходится читать повторения.
Наш разбор показал, что
произведение искусства может иметь преимущество пред действительностью разве только в двух-трех ничтожных отношениях и по необходимости остается далеко ниже ее в существенных своих качествах.
Действительно, его краткость кажется недостаткам, когда вспомним о том, до какой степени укоренилось мнение, будто бы красота
произведений искусства выше красоты действительных предметов, событий и людей; но когда посмотришь на шаткость этого мнения, когда вспомнишь, как люди, его выставляющие, противоречат сами себе на каждом шагу, то покажется, что было бы довольно, изложив мнение о превосходстве
искусства над действительностью, ограничиться прибавлением слов: это несправедливо, всякий чувствует, что красота действительной жизни выше красоты созданий «творческой» фантазии.
Если так, то на чем же основывается или, лучше сказать, Из каких субъективных причин проистекает преувеличенно высокое мнение о достоинстве
произведений искусства?