Неточные совпадения
«Прекрасным кажется то, что кажется полным осуществлением родовой идеи», значит также: «надобно, чтобы в прекрасном существе
было все, что только
может быть хорошего в существах этого рода; надобно, чтобы нельзя
было найти ничего хорошего в других существах того же рода, чего не
было бы в прекрасном
предмете».
Сущность случайности состоит в том, что она
может быть и не
быть, или
быть иначе; следственно, вредная случайность
может иногда и не
быть в
предмете.
Не мы должны доказывать, что оно простирается решительно на все, а нуждалась бы в доказательствах противоположная мысль, нуждалось бы в доказательствах мнение, что, при бесконечно разнообразном и тесном сцеплении всего в мире, какой бы то ни
было отдельный
предмет может сохраниться в целости от всех препятствий, помех, искажающих столкновений.
Мнение, будто человеку непременно нужно «совершенство», — мнение фантастическое, если под «совершенством» понимать такой вид
предмета, который бы совмещал все возможные достоинства и
был чужд всех недостатков, какие от нечего делать
может отыскать в
предмете фантазия человека с холодным или пресыщенным сердцем.
«Действительный
предмет не
может быть прекрасен уже потому, что он живой
предмет, в котором совершается действительный процесс жизни со всею своею грубостью, со всеми своими антиэстетическими подробностями».
Довольно
будет указать на свидетельство опыта, что и действительный
предмет может казаться прекрасным, не возбуждая материального интереса: какая же своекорыстная мысль пробуждается в нас, когда мы любуемся звездами, морем, лесом (неужели при взгляде на действительный лес я необходимо должен думать, годится ли он мне на постройку или отопление дома?), — какая своекорыстная мысль пробуждается в нас, когда мы заслушиваемся шелеста листьев, песни соловья?
«Отдельный
предмет не
может быть прекрасен уже потому, что оя не абсолютен; а прекрасное
есть абсолютное».
«Живой
предмет не
может быть прекрасен уже и потому, что в нем совершается тяжелый, грубый процесс жизни».
Потому не
может быть и вопроса, как в этих случаях относится красота произведений искусства к красоте произведений природы: в природе нет
предметов, с которыми
было бы Можно сравнивать ножи, вилки, сукно, часы; точно так же в ней нет
предметов, с которыми
было бы можно сравнивать дома, мосты, колонны и т. п.
Очертания
предметов, опять, никак не «
могут быть не только нарисованы рукою, но и представлены воображением лучше, нежели встречаются в действительности; причину объяснили мы выше.
Цвета некоторых
предметов удаются живописи очень хорошо; но
есть много
предметов, колорит которых она не
может передать.
Это увлечение чувством мы не думаем смешивать с вдохновением: вдохновение
есть особенно благоприятное настроение творческой фантазии; оно и увлечение чувством имеют общего только то, что в людях, одаренных поэтическим талантом и вместе особенною впечатлительностью, вдохновение
может переходить в увлечение чувством, когда
предмет вдохновения располагает к чувству.
Не вдаваясь в метафизические суждения о том, каковы на самом деле каузальные отношения между общим и частным (причем необходимо
было бы прийти к заключению, что для человека общее только бледный и мертвый экстракт на индивидуального, что поэтому между ними такое же отношение, как между словом и реальностью), скажем только, что на самом деле индивидуальные подробности вовсе не мешают общему значению
предмета, а, напротив, оживляют и дополняют его общее значение; что, во всяком случае, поэзия признает высокое превосходство индивидуального уж тем самым, что всеми силами стремится к живой индивидуальности своих образов; что с тем вместе никак не
может она достичь индивидуальности, а успевает только несколько приблизиться к ней, и что степенью этого приближения определяется достоинство поэтического образа.
Гравюра не думает
быть лучше картины, она гораздо хуже ее в художественном отношении; так и произведение искусства никогда не достигает красоты или величия действительности; но картина одна, ею
могут любоваться только люди, пришедшие в галлерею, которую она украшает; гравюра расходится в сотнях экземпляров по всему свету, каждый
может любоваться ею, когда ему угодно, не выходя из своей комнаты, не вставая с своего дивана, не скидая своего халата; так и
предмет прекрасный в действительности доступен не всякому и не всегда; воспроизведенный (слабо, грубо, бледно — это правда, но все-таки воспроизведенный) искусством, он доступен всякому и всегда.
В этом видят преимущество поэтических картин перед действительностью; но то же самое делает и каждое отдельное слово со своим
предметом: в слове (в понятии) также выпущены все случайные и оставлены одни существенные черты
предмета;
может быть, для неопытного соображения слово яснее самого
предмета; но это уяснение
есть только ослабление.
Предмет или событие в поэтическом произведении
может быть удобопонятнее, нежели в самой действительности; но мы признаем за ним только достоинство живого и ясного указания на действительность, а не самостоятельное значение, которое
могло бы соперничествовать с полнотою действительной жизни.
Неточные совпадения
Теперь я должен несколько объяснить причины, побудившие меня предать публике сердечные тайны человека, которого я никогда не знал. Добро бы я
был еще его другом: коварная нескромность истинного друга понятна каждому; но я видел его только раз в моей жизни на большой дороге; следовательно, не
могу питать к нему той неизъяснимой ненависти, которая, таясь под личиною дружбы, ожидает только смерти или несчастия любимого
предмета, чтоб разразиться над его головою градом упреков, советов, насмешек и сожалений.
Поклонник славы и свободы, // В волненье бурных дум своих, // Владимир и писал бы оды, // Да Ольга не читала их. // Случалось ли поэтам слезным // Читать в глаза своим любезным // Свои творенья? Говорят, // Что в мире выше нет наград. // И впрямь, блажен любовник скромный, // Читающий мечты свои //
Предмету песен и любви, // Красавице приятно-томной! // Блажен… хоть,
может быть, она // Совсем иным развлечена.
Нет: рано чувства в нем остыли; // Ему наскучил света шум; // Красавицы не долго
были //
Предмет его привычных дум; // Измены утомить успели; // Друзья и дружба надоели, // Затем, что не всегда же
мог // Beef-steaks и страсбургский пирог // Шампанской обливать бутылкой // И сыпать острые слова, // Когда болела голова; // И хоть он
был повеса пылкой, // Но разлюбил он наконец // И брань, и саблю, и свинец.
Конечно, не один Евгений // Смятенье Тани видеть
мог; // Но целью взоров и суждений // В то время жирный
был пирог // (К несчастию, пересоленный); // Да вот в бутылке засмоленной, // Между жарким и блан-манже, // Цимлянское несут уже; // За ним строй рюмок узких, длинных, // Подобно талии твоей, // Зизи, кристалл души моей, //
Предмет стихов моих невинных, // Любви приманчивый фиал, // Ты, от кого я пьян бывал!
«Так, верно, те, которых ведут на казнь, прилепливаются мыслями ко всем
предметам, которые им встречаются на дороге», — мелькнуло у него в голове, но только мелькнуло, как молния; он сам поскорей погасил эту мысль… Но вот уже и близко, вот и дом, вот и ворота. Где-то вдруг часы пробили один удар. «Что это, неужели половина восьмого?
Быть не
может, верно, бегут!»