Неточные совпадения
Здесь же считаю не излишним заметить, что в определении
красоты как единства идеи и образа, — в этом определении, имеющем в виду не прекрасное живой природы, а прекрасные произведения
искусств, уже скрывается зародыш или результат того направления, по которому эстетика обыкновенно отдает предпочтение прекрасному в
искусстве перед прекрасным в живой действительности.
Напротив того, из определения «прекрасное есть жизнь» будет следовать, что истинная, высочайшая
красота есть именно
красота, встречаемая человеком в мире действительности, а не
красота, создаваемая
искусством; происхождение
искусства должно быть при таком воззрении на
красоту в действительности объясняемо из совершенно другого источника; после того и существенное значение
искусства явится совершенно в другом свете.
Виттория из Альбано, которая была «прекраснее всех созданий
искусства в Риме,
красота которой была недосягаема для художников».
Если даже согласимся, что в Виттории были совершенны все основные формы, то кровь, теплота, процесс жизни с искажающими
красоту подробностями, следы которых остаются на коже, — все эти подробности были бы достаточны, чтобы поставить живое существо, о котором говорит Румор, несравненно ниже тех высоких произведений
искусства, которые имеют только воображаемую кровь, теплоту, процесс жизни на коже и т. д.
Живой человек не любит неподвижного в жизни; потому никогда не наглядится он на живую
красоту, и очень скоро пресыщает его tableau vivant, которую предпочитают живым сценам исключительные поклонники
искусства, [презирающие действительность].
Одним словом, если
красота в действительности развивается в борьбе с другими стремлениями природы, то и в
искусстве красота развивается также в борьбе с другими стремлениями и потребностями человека, ее создающего; если в действительности эта борьба портит или губит
красоту, то едва ли менее шансов, что она испортит или погубит ее в произведении
искусства; если в действительности прекрасное развивается под влияниями, ему чуждыми, не допускающими его быть только прекрасным, то и создание художника или поэта развивается множеством различных стремлений, результат которых должен быть таков же.
Но, выигрывая преднамеренностью с одной стороны,
искусство проигрывает тем же самым — с другой; дело в том, что художник, задумывая прекрасное, очень часто задумывает вовсе не прекрасное: мало хотеть прекрасного, надобно уметь постигать его в его истинной
красоте, — а как часто художники заблуждаются в своих понятиях о
красоте! как часто обманывает их даже художнический инстинкт, не только рефлексивные понятия, большею частью односторонние!
— Это правда; но прекрасное в
искусстве мертвенно-неподвижно в своей
красоте, это гораздо хуже.
«
Красота в природу вносится только тем, что мы смотрим на нее с той, а не с другой точки зрения», — мысль, почти никогда не бывающая справедливою; но к произведениям
искусства она почти всегда прилагается.
Потому не может быть и вопроса, как в этих случаях относится
красота произведений
искусства к
красоте произведений природы: в природе нет предметов, с которыми было бы Можно сравнивать ножи, вилки, сукно, часы; точно так же в ней нет предметов, с которыми было бы можно сравнивать дома, мосты, колонны и т. п.
Математически строго можно доказать, что произведение
искусства не может сравниться с живым человеческим лицом по
красоте очертаний: известно, что в
искусстве исполнение всегда неизмеримо ниже того идеала, который существует в воображении художника.
Окончательный вывод из этих суждений о скульптуре и живописи: мы видим, что произведения того и другого
искусства по многим и существеннейшим элементам (по
красоте очертаний, по абсолютному совершенству исполнения, по выразительности и т. д.) неизмеримо ниже природы и жизни; но, кроме одного маловажного преимущества живописи, о котором сейчас говорили, решительно не видим, в чем произведения скульптуры или живописи стояли бы выше природы и действительной жизни.
Естественное пение как излияние чувства, будучи произведением природы, а не
искусства, заботящегося о
красоте, имеет, однако, высокую
красоту; потому является в человеке желание петь нарочно, подражать естественному пению.
Действительно, его краткость кажется недостаткам, когда вспомним о том, до какой степени укоренилось мнение, будто бы
красота произведений
искусства выше
красоты действительных предметов, событий и людей; но когда посмотришь на шаткость этого мнения, когда вспомнишь, как люди, его выставляющие, противоречат сами себе на каждом шагу, то покажется, что было бы довольно, изложив мнение о превосходстве
искусства над действительностью, ограничиться прибавлением слов: это несправедливо, всякий чувствует, что
красота действительной жизни выше
красоты созданий «творческой» фантазии.
Точно так же и с приговором эстетики о созданиях природы и
искусства: малейший, истинный или мнимый, недостаток в произведении природы — и эстетика толкует об этом недостатке, шокируется им, готова забывать о всех достоинствах, о всех
красотах: стоит ли ценить их, в самом деле, когда они явились без всякого усилия!
Тот же самый недостаток в произведении
искусства во сто раз больше, грубее и окружен еще сотнями других недостатков, — и мы не видим всего этого, а если видим, то прощаем и восклицаем: «И на солнце есть пятна!» Собственно говоря, произведения
искусства могут быть сравниваемы только друг с другом при определении относительного их достоинства; некоторые из них оказываются выше всех остальных; и в восторге от их
красоты (только относительной) мы восклицаем: «Они прекраснее самой природы и жизни!
Красота и величие действительной жизни редко являются нам патентованными, а про что не трубит молва, то немногие в состоянии заметить и оценить; явления действительности — золотой слиток без клейма: очень многие откажутся уже по этому одному взять его, очень многие не отличат от куска меди; произведение
искусства — банковый билет, в котором очень мало внутренней ценности, но за условную ценность которого ручается все общество, которым поэтому дорожит всякий и относительно которого немногие даже сознают ясно, что вся его ценность заимствована только от того, что он представитель золотого куска.
Если бы произведения
искусства возникали вследствие нашего стремления к совершенству и пренебрежения всем несовершенным, человек должен был бы давно покинуть, как бесплодное усилие, всякое стремление к
искусству, потому что в произведениях
искусства нет совершенства; кто недоволен действительною
красотою, тот еще меньше может удовлетвориться
красотою, создаваемою
искусством.
Гравюра не думает быть лучше картины, она гораздо хуже ее в художественном отношении; так и произведение
искусства никогда не достигает
красоты или величия действительности; но картина одна, ею могут любоваться только люди, пришедшие в галлерею, которую она украшает; гравюра расходится в сотнях экземпляров по всему свету, каждый может любоваться ею, когда ему угодно, не выходя из своей комнаты, не вставая с своего дивана, не скидая своего халата; так и предмет прекрасный в действительности доступен не всякому и не всегда; воспроизведенный (слабо, грубо, бледно — это правда, но все-таки воспроизведенный)
искусством, он доступен всякому и всегда.
Но эта формальная
красота или единство идеи и образа, содержания и формы-не специальная особенность, которая отличала бы
искусство от других отраслей человеческой деятельности.
Красота формы, состоящая в единстве идеи и образа, общая принадлежность «е только
искусства (в эстетическом смысле слова), но и всякого человеческого дела, совершенно отлична от идеи прекрасного, как объекта
искусства, как предмета нашей радостной любви в действительном мире.
Смешение
красоты формы, как необходимого качества художественного произведения, и прекрасного, как одного из многих объектов
искусства, было одною из причин печальных злоупотреблений в
искусстве.
Не говорим уже о том, что влюбленная чета, страдающая или торжествующая, придает целым тысячам произведений ужасающую монотонность; не говорим и о том, что эти любовные приключения и описания
красоты отнимают место у существенных подробностей; этого мало: привычка изображать любовь, любовь и вечно любовь заставляет поэтов забывать, что жизнь имеет другие стороны, гораздо более интересующие человека вообще; вся поэзия и вся изображаемая в ней жизнь принимает какой-то сантиментальный, розовый колорит; вместо серьезного изображения человеческой жизни произведения
искусства представляют какой-то слишком юный (чтобы удержаться от более точных эпитетов) взгляд на жизнь, и поэт является обыкновенно молодым, очень молодым юношею, которого рассказы интересны только для людей того же нравственного или физиологического возраста.
«
Красота требует законченности характеров» — и вместо лиц живых, разнообразных при всей своей типичности,
искусство дает неподвижные статуи.
Эстетика также должна признать, что
искусство точно так же и по тем же самым причинам не должно и думать сравниться с действительностью, тем более превзойти ее
красотою.
Неточные совпадения
— Я?.. нет, я не то, — сказал Манилов, — но я не могу постичь… извините… я, конечно, не мог получить такого блестящего образования, какое, так сказать, видно во всяком вашем движении; не имею высокого
искусства выражаться… Может быть, здесь… в этом, вами сейчас выраженном изъяснении… скрыто другое… Может быть, вы изволили выразиться так для
красоты слога?
— Ах, нет — я упиваюсь тобой. Ты сердишься, запрещаешь заикаться о
красоте, но хочешь знать, как я разумею и отчего так высоко ставлю ее?
Красота — и цель, и двигатель
искусства, а я художник: дай же высказать раз навсегда…
— Я… так себе, художник — плохой, конечно: люблю
красоту и поклоняюсь ей; люблю
искусство, рисую, играю… Вот хочу писать — большую вещь, роман…
Он с нетерпением ждал. Но Вера не приходила. Он располагал увлечь ее в бездонный разговор об
искусстве, откуда шагнул бы к
красоте, к чувствам и т. д.
Он какой-то артист: все рисует, пишет, фантазирует на фортепиано (и очень мило), бредит
искусством, но, кажется, как и мы, грешные, ничего не делает и чуть ли не всю жизнь проводит в том, что «поклоняется
красоте», как он говорит: просто влюбчив по-нашему, как, помнишь, Дашенька Семечкина, которая была однажды заочно влюблена в испанского принца, увидевши портрет его в немецком календаре, и не пропускала никого, даже настройщика Киша.