Неточные совпадения
Автору кажется, что бесполезно толковать об
основных вопросах науки только тогда, когда нельзя сказать о них ничего нового и основательного, когда не приготовлена еще возможность видеть, что наука изменяет свои прежние воззрения, и показать,
в каком смысле, по всей вероятности, должны они измениться. Но когда выработаны материалы для нового воззрения на
основные вопросы нашей специальной науки, и можно, и должно высказать эти
основные идеи.
Из этого
основного воззрения следуют дальнейшие определения: прекрасное tcnm идея
в форме ограниченного проявления; прекрасное есть отдельный чувственный предмет, который представляется чистым выражением идеи, так что
в идее не остается ничего, что не проявлялось бы чувственно
в этом отдельном предмете, а
в отдельном чувственном предмете нет ничего, что не было бы чистым выражением идеи, Отдельный предмет
в этом отношении называется образом (das Bild).
Я не буду говорить о том, что
основные понятия, из которых выводится у Гегеля определение прекрасного], теперь уже признаны не выдерживающими критики; не буду говорить и о том, что прекрасное [у Гегеля] является только «призраком», проистекающим от непроницательности взгляда, не просветленного философским мышлением, перед которым исчезает кажущаяся полнота проявления идеи
в отдельном предмете, так что [по системе Гегеля] чем выше развито мышление, тем более исчезает перед ним прекрасное, и, наконец, для вполне развитого мышления есть только истинное, а прекрасного нет; не буду опровергать этого фактом, что на самом деле развитие мышления
в человеке нисколько не разрушает
в нем эстетического чувства: все это уже было высказано много раз.
О, как хороша была бы гегелевская эстетика, если бы эта мысль, прекрасно развитая
в ней, была поставлена
основною мыслью, вместо фантастического отыскивания полноты проявляемой идеи!].
Определяя прекрасное как полное проявление идеи
в отдельном существе, мы необходимо придем к выводу: «прекрасное
в действительности только призрак, влагаемый
в нее нашею фантазиею»; из этого будет следовать, что «собственно говоря, прекрасное создается нашею фантазиею, а
в действительности (или, [по Гегелю]:
в природе) истинно прекрасного нет»; из того, что
в природе нет истинно прекрасного, будет следовать, что «искусство имеет своим источником стремление человека восполнить недостатки прекрасного
в объективной действительности» и что «прекрасное, создаваемое искусством, выше прекрасного
в объективной действительности», — все эти мысли составляют сущность [гегелевской эстетики и являются
в ней] не случайно, а по строгому логическому развитию
основного понятия о прекрасном.
Что касается позднейших превращений этого
основного воззрения под влиянием понятий о мире, доставленных наукою, эти видоизменения мы считаем лишним исчислять и еще менее находим нужды подвергать их особенной критике, потому что все они, подобно понятию новейших эстетиков о трагическом, представляясь следствием стремления согласить непримиримое — фантастические представления полудикого и научные понятия, — страждут такою же несостоятельностью, как и понятие новейших эстетиков о трагическом: различие только то, что натянутость соединения противоположных начал
в предшествующих попытках сближения была очевиднее, нежели
в понятии о трагическом, которое составлено с чрезвычайным диалектическим глубокомыслием.
Эта случайность, расстраивающая наши планы, кажется полудикому человеку, как мы сказали, делом человекообразного существа, судьбы; из этого
основного характера, замечаемого
в случае, или судьбе, сами собою следуют все качества, придаваемые судьбе современными дикарями, очень многими восточными народами и старинными греками.
Здесь-то, кажется, сильнее всего выказывается важность
основных понятий, анализ которых занял так много страниц
в этом очерке: отступление от господствующего взгляда на сущность того, что служит главнейшим содержанием искусства, необходимо ведет к изменению понятий и о самой сущности искусства.
Первый из
основных вопросов, здесь встречающихся, — вопрос об отношении прекрасного
в действительности к прекрасному
в фантазии и
в искусстве.
Но вопрос
в том, находятся ли
в действительности
в совершенно чистом развитии
основные, ненарушимые для искусства Формы природы.
Если даже согласимся, что
в Виттории были совершенны все
основные формы, то кровь, теплота, процесс жизни с искажающими красоту подробностями, следы которых остаются на коже, — все эти подробности были бы достаточны, чтобы поставить живое существо, о котором говорит Румор, несравненно ниже тех высоких произведений искусства, которые имеют только воображаемую кровь, теплоту, процесс жизни на коже и т. д.
Лучше рассмотрим одну из тех идей, из которых возник столь странный упрек прекрасному
в действительности, идею, составляющую одно из
основных воззрений господствующей эстетики.
Но если под прекрасным понимать то, что понимается
в этом определении, — полное согласие идеи и формы, то из стремления к прекрасному надобно выводить не искусство
в частности, а вообще всю деятельность человека,
основное начало которой — полное осуществление известной мысли; стремление к единству идеи и образа — формальное начало всякой техники, стремление к созданию и усовершенствованию всякого произведения или изделия; выводя из стремления к прекрасному искусство, мы смешиваем два значения этого слова: 1) изящное искусство (поэзия, музыкант, д.) и 2) уменье или старанье хорошо сделать что-нибудь; только последнее выводится из стремления к единству идеи и формы.
Предположим, что
в произведении искусства развивается мысль: «временное уклонение от прямого пути не погубит сильной натуры», или: «одна крайность вызывает другую»; или изображается распадение человека с самим собою; или, если угодно, борьба страстей с высшими стремлениями (мы указываем различные
основные идеи, которые видели
в «Фаусте»), — разве не представляются
в действительной жизни случаи,
в которых развивается то же самое положение?
Неточные совпадения
— Я не могу допустить, — сказал Сергей Иванович с обычною ему ясностью и отчетливостью выражения и изяществом дикции, — я не могу ни
в каком случае согласиться с Кейсом, чтобы всё мое представление о внешнем мире вытекало из впечатлений. Самое
основное понятие бытия получено мною не чрез ощущение, ибо нет и специального органа для передачи этого понятия.
С первой молодости он держал себя так, как будто готовился занять то блестящее место
в свете, на которое впоследствии поставила его судьба; поэтому, хотя
в его блестящей и несколько тщеславной жизни, как и во всех других, встречались неудачи, разочарования и огорчения, он ни разу не изменил ни своему всегда спокойному характеру, ни возвышенному образу мыслей, ни
основным правилам религии и нравственности и приобрел общее уважение не столько на основании своего блестящего положения, сколько на основании своей последовательности и твердости.
Основная идея его, что особенного расстройства
в организме у сумасшедших нет, а что сумасшествие есть, так сказать, логическая ошибка, ошибка
в суждении, неправильный взгляд на вещи.
Гоголь и Достоевский давали весьма обильное количество фактов, химически сродных
основной черте характера Самгина, — он это хорошо чувствовал, и это тоже было приятно. Уродливость быта и капризная разнузданность психики объясняли Самгину его раздор с действительностью, а мучительные поиски героями Достоевского непоколебимой истины и внутренней свободы, снова приподнимая его, выводили
в сторону из толпы обыкновенных людей, сближая его с беспокойными героями Достоевского.
Он издавна привык думать, что идея — это форма организации фактов, результат механической деятельности разума, и уверен был, что
основное человеческое коренится
в таинственном качестве, которое создает исключительно одаренных людей, каноника Джонатана Свифта, лорда Байрона, князя Кропоткина и других этого рода.