Неточные совпадения
Накануне, в 9-м часу вечера, приехал господин с чемоданом, занял нумер, отдал для прописки свой паспорт, спросил себе чаю и котлетку,
сказал, чтоб его не тревожили вечером, потому что он устал и
хочет спать, но чтобы завтра непременно разбудили в 8 часов, потому что у него есть спешные дела, запер дверь нумера и, пошумев ножом и вилкою, пошумев чайным прибором, скоро притих, — видно, заснул.
Хозяйкин сын зашел к управляющему
сказать, что матушка просит Павла Константиныча взять образцы разных обоев, потому что матушка
хочет заново отделывать квартиру, в которой живет.
— Пойдемте. Делайте потом со мною, что
хотите, а я не останусь. Я вам
скажу после, почему. — Маменька, — это уж было сказано вслух: — у меня очень разболелась голова: Я не могу сидеть здесь. Прошу вас!
Действительно, все время, как они всходили по лестнице, Марья Алексевна молчала, — а чего ей это стоило! и опять, чего ей стоило, когда Верочка пошла прямо в свою комнату,
сказавши, что не
хочет пить чаю, чего стоило Марье Алексевне ласковым голосом
сказать...
— Бюст очень хорош, —
сказал Сторешников, ободрявшийся выгодными отзывами о предмете его вкуса, и уже замысливший, что может говорить комплименты Жюли, чего до сих пор не смел: — ее бюст очарователен,
хотя, конечно, хвалить бюст другой женщины здесь — святотатство.
— Что ж, он
хотел обмануть вашу мать, или они оба были в заговоре против вас? — Верочка горячо стала говорить, что ее мать уж не такая же дурная женщина, чтобы быть в заговоре. — Я сейчас это увижу, —
сказала Жюли. — Вы оставайтесь здесь, — вы там лишняя. — Жюли вернулась в залу.
И тем же длинным, длинным манером официального изложения она
сказала, что может послать Жану письмо, в котором
скажет, что после вчерашней вспышки передумала,
хочет участвовать в ужине, но что нынешний вечер у нее уже занят, что поэтому она просит Жана уговорить Сторешникова отложить ужин — о времени его она после условится с Жаном.
Так теперь я не знаю, что я буду чувствовать, если я полюблю мужчину, я знаю только то, что не
хочу никому поддаваться,
хочу быть свободна, не
хочу никому быть обязана ничем, чтобы никто не смел
сказать мне: ты обязана делать для меня что-нибудь!
Обстоятельства были так трудны, что Марья Алексевна только махнула рукою. То же самое случилось и с Наполеоном после Ватерлооской битвы, когда маршал Груши оказался глуп, как Павел Константиныч, а Лафайет стал буянить, как Верочка: Наполеон тоже бился, бился, совершал чудеса искусства, — и остался не при чем, и мог только махнуть рукой и
сказать: отрекаюсь от всего, делай, кто
хочет, что
хочет и с собою, и со мною.
— Мне жаль вас, —
сказала Верочка: — я вижу искренность вашей любви (Верочка, это еще вовсе не любовь, это смесь разной гадости с разной дрянью, — любовь не то; не всякий тот любит женщину, кому неприятно получить от нее отказ, — любовь вовсе не то, — но Верочка еще не знает этого, и растрогана), — вы
хотите, чтобы я не давала вам ответа — извольте. Но предупреждаю вас, что отсрочка ни к чему не поведет: я никогда не дам вам другого ответа, кроме того, какой дала нынче.
Но если так, зачем же она не
скажет Марье Алексевне: матушка, я
хочу одного с вами, будьте спокойны!
А я ему, сестрица,
сказал: так вы с Верочкою не
хотите познакомиться? а он
сказал: «у меня и без нее много знакомых».
— Это все наболтал Федя вскоре после первого же урока и потом болтал все в том же роде, с разными такими прибавлениями: а я ему, сестрица, нынче
сказал, что на вас все смотрят, когда вы где бываете, а он, сестрица,
сказал: «ну и прекрасно»; а я ему
сказал: а вы на нее не
хотите посмотреть? а он
сказал: «еще увижу».
«Однако же — однако же», — думает Верочка, — что такое «однако же»? — Наконец нашла, что такое это «однако же» — «однако же он держит себя так, как держал бы Серж, который тогда приезжал с доброю Жюли. Какой же он дикарь? Но почему же он так странно говорит о девушках, о том, что красавиц любят глупые и — и — что такое «и» — нашла что такое «и» — и почему же он не
хотел ничего слушать обо мне,
сказал, что это не любопытно?
Что это? учитель уж и позабыл было про свою фантастическую невесту,
хотел было
сказать «не имею на примете», но вспомнил: «ах, да ведь она подслушивала!» Ему стало смешно, — ведь какую глупость тогда придумал! Как это я сочинил такую аллегорию, да и вовсе не нужно было! Ну вот, подите же, говорят, пропаганда вредна — вон, как на нее подействовала пропаганда, когда у ней сердце чисто и не расположено к вредному; ну, подслушала и поняла, так мне какое дело?
Потому, если вам укажут хитреца и
скажут: «вот этого человека никто не проведет» — смело ставьте 10 р. против 1 р., что вы, хоть вы человек и не хитрый, проведете этого хитреца, если только
захотите, а еще смелее ставьте 100 р. против 1 р., что он сам себя на чем-нибудь водит за нос, ибо это обыкновеннейшая, всеобщая черта в характере у хитрецов, на чем-нибудь водить себя за нос.
— Вы не
хотели этого
сказать, Вера Павловна, — отнимите у меня это имя, если жалеете, что дали его.
Лопухов и не подумал
сказать: «а я, брат, очень ею заинтересовался», или, если не
хотел говорить этого, то и не подумал заметить в предотвращение такой догадки: «ты не подумай, Александр, что я влюбился».
— Конечно, не
хочу! Что мне еще слушать? Ведь вы уж все
сказали; что дело почти кончено, что завтра оно решится, — видите, мой друг, ведь вы сами еще ничего не знаете нынче. Что же слушать? До свиданья, мой друг!
Верочка
сказала, что не
хочет чаю, и ушла в свою комнату.
Ты не
хотел мне
сказать, как мы с тобой будем жить, а сам все рассказал!
— Миленький, я не
хотела тебе
сказать; в семь часов, миленький, а то все думала; нет, раньше, в шесть.
— Да она еще какое слово
сказала: ежели, говорит, я не
хочу, чтобы другие меня в безобразии видели, так мужа-то я больше люблю, значит, к нему-то и вовсе не приходится не умывшись на глаза лезть.
— Нейдут из тебя слова-то. Хорошо им жить? — спрашиваю; хороши они? — спрашиваю; такой
хотела бы быть, как они? — Молчишь! рыло-то воротишь! — Слушай же ты, Верка, что я
скажу. Ты ученая — на мои воровские деньги учена. Ты об добром думаешь, а как бы я не злая была, так бы ты и не знала, что такое добром называется. Понимаешь? Все от меня, моя ты дочь, понимаешь? Я тебе мать.
Вера Павловна не
сказала своим трем первым швеям ровно ничего, кроме того, что даст им плату несколько, немного побольше той, какую швеи получают в магазинах; дело не представляло ничего особенного; швеи видели, что Вера Павловна женщина не пустая, не легкомысленная, потому без всяких недоумений приняли ее предложение работать у ней: не над чем было недоумевать, что небогатая дама
хочет завести швейную.
Дня через два Лопухов
сказал Вере Павловне, что заходил к Кирсанову и, как ему показалось, встречен был довольно странно. Кирсанов как будто
хотел быть с ним любезен, что было вовсе лишнее между ними. Лопухов, посмотревши на него,
сказал прямо...
— А какое влияние имеет на человека заботливость других, —
сказал Лопухов: — ведь он и сам отчасти подвергается обольщению, что ему нужна, бог знает, какая осторожность, когда видит, что из — за него тревожатся. Ведь вот я мог бы выходить из дому уже дня три, а все продолжал сидеть. Ныне поутру
хотел выйти, и еще отложил на день для большей безопасности.
— Я
хочу поговорить с вами о том, что вы вчера видели, Вера Павловна, —
сказала она, — она несколько времени затруднялась, как ей продолжать: — мне не хотелось бы, чтобы вы дурно подумали о нем, Вера Павловна.
Так, когда я ему
сказала, что непременно пойду с ним, он засмеялся и
сказал: «когда
хотите, идите; только напрасно будет», —
хотел проучить меня, как после
сказал: ему было досадно, что я пристаю.
Как он это
сказал, что я стала ему нравиться, я так обрадовалась, что
хотела к нему на шею броситься, да не посмела, остановилась.
Но при всем моем стыде — смешно
сказать, Вера Павловна: при моем стыде, а ведь это правда, — я все-таки
сказала: «Как это вы
захотели приласкать меня, Александр Матвеич?» А он
сказал: «Потому, Настенька, что вы теперь честная девушка».
Только вдруг вижу, он вошел, и бросился меня целовать, и говорит: «Настенька,
хочешь со мною жить?» И я
сказала, что я думала.
— Ах, пустяки! Мне только и приснилось, что я тебе
сказала, что ты мало ласкаешь меня. А теперь мне хорошо. Зачем мы не жили с тобою всегда так? Тогда мне не приснился бы этот гадкий сон, страшный, гадкий, я не
хочу помнить его!
— Зачем же, Верочка, ты гонишь меня? мне и здесь хорошо, — и
хочет и умеет
сказать эти слова простым, веселым тоном.
— Я не
хочу с ним видеться, я
скажу ему, чтобы он перестал бывать у нас, — говорила Вера Павловна.
— Я
хотел только
сказать, Верочка, что, принимая в соображение наши выгоды, нам было бы хорошо…
— Разумеется, она и сама не знала, слушает она, или не слушает: она могла бы только
сказать, что как бы там ни было, слушает или не слушает, но что-то слышит, только не до того ей, чтобы понимать, что это ей слышно; однако же, все-таки слышно, и все-таки расслушивается, что дело идет о чем-то другом, не имеющем никакой связи с письмом, и постепенно она стала слушать, потому что тянет к этому: нервы
хотят заняться чем-нибудь, не письмом, и хоть долго ничего не могла понять, но все-таки успокоивалась холодным и довольным тоном голоса мужа; а потом стала даже и понимать.
Сказать, что он
хочет быть бурлаком, показалось бы хозяину судна и бурлакам верхом нелепости, и его не приняли бы; но он сел просто пассажиром, подружившись с артелью, стал помогать тянуть лямку и через неделю запрягся в нее как следует настоящему рабочему; скоро заметили, как он тянет, начали пробовать силу, — он перетягивал троих, даже четверых самых здоровых из своих товарищей; тогда ему было 20 лет, и товарищи его по лямке окрестили его Никитушкою Ломовым, по памяти героя, уже сошедшего тогда со сцены.
Он
хочет, чтобы вы спросили, заслуживает ли он доверия, — безусловно, и заслуживает ли он внимания, — он поважнее всех нас здесь, взятых вместе»,
сказал Кирсанов, другие подтвердили.
И действительно, он не навязывал: никак нельзя было спастись от того, чтоб он, когда находил это нужным, не высказал вам своего мнения настолько, чтобы вы могли понять, о чем и в каком смысле он
хочет говорить; но он делал это в двух — трех словах и потом спрашивал: «Теперь вы знаете, каково было бы содержание разговора; находите ли вы полезным иметь такой разговор?» Если вы
сказали «нет», он кланялся и отходил.
— Нет, я не
хочу слушать, — с чрезвычайною горячностью
сказала Вера Павловна: — я вас прошу молчать, Рахметов. Я вас прошу уйти. Я очень обязана вам за то, что вы потеряли для меня вечер. Но я вас прошу уйти.
Лопухов очень хорошо знал, что все, что думает теперь про себя он, и думает про него Рахметов (и думает Мерцалов, и думает Мерцалова, и думает тот офицер, который боролся с ним на островах), стала бы через несколько времени думать про него и Вера Павловна,
хотя ей никто этого не
скажет.
Как он благороден, Саша!» — «Расскажи же, Верочка, как это было?» — «Я
сказала ему, что не могу жить без тебя; на другой день, вчера, он уж уехал, я
хотела ехать за ним, весь день вчера думала, что поеду за ним, а теперь, видишь, я уж давно сидела здесь».
— Да, Саша, это так. Мы слабы потому, что считаем себя слабыми. Но мне кажется, что есть еще другая причина. Я
хочу говорить о себе и о тебе.
Скажи, мой милый: я очень много переменилась тогда в две недели, которые ты меня не видел? Ты тогда был слишком взволнован. Тебе могло показаться больше, нежели было, или, в самом деле, перемена была сильна, — как ты теперь вспоминаешь?
Только
скажите слово, что вы
хотите иметь гувернантку, сбегаются десятки и сотни нас перебивать одна у другой место.
Сказали ему через неделю: «покорись», — «не
хочу», — «лопнешь», — «а пусть, не
хочу»; через месяц то же
сказали, он отвечал то же, и точно: покориться — не покорился, а лопнуть — лопнул.
Вы можете рассердиться на мои слова, почувствовать нелюбовь ко мне за них, но все-таки вы
скажете себе: он говорит то, что думает, не притворяется, не
хочет меня обманывать.
— Хорошо, —
сказал Кирсанов: — вы не
хотите вылечить ее теми средствами, которые в вашей власти; я буду лечить ее своими. Завтра и соберу опять консилиум.
— Я не
хочу прятаться за другого. Я
скажу сама.
— Вы
хотите найти себе дело? О, за этим не должно быть остановки; вы видите вокруг себя такое невежество, извините, что я так отзываюсь о вашей стране, о вашей родине, — поправил он свой англицизм: — но я сам в ней родился и вырос, считаю ее своею, потому не церемонюсь, — вы видите в ней турецкое невежество, японскую беспомощность. Я ненавижу вашу родину, потому что люблю ее, как свою,
скажу я вам, подражая вашему поэту. Но в ней много дела.