Неточные совпадения
Читатель не ограничивается такими легкими заключениями, — ведь у мужчины мыслительная способность и от природы сильнее, да и развита гораздо
больше, чем у женщины; он говорит, — читательница тоже, вероятно, думает это, но не считает нужным говорить, и потому я не имею основания спорить с нею, — читатель говорит: «я
знаю, что этот застрелившийся господин не застрелился».
По должности он не имел доходов; по дому — имел, но умеренные: другой получал бы гораздо
больше, а Павел Константиныч, как сам говорил,
знал совесть; зато хозяйка была очень довольна им, и в четырнадцать лет управления он скопил тысяч до десяти капитала.
— Да, могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки
большой талант учить на фортепьянах, и я за счастье почту, что она вхожа будет в такой дом; только учительница-то моя не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами в гостей: — не
знаю, в силах ли будет выйти и показать вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка, друг мой, можешь ты выйти, или нет?
Словом, Сторешников с каждым днем все тверже думал жениться, и через неделю, когда Марья Алексевна, в воскресенье, вернувшись от поздней обедни, сидела и обдумывала, как ловить его, он сам явился с предложением. Верочка не выходила из своей комнаты, он мог говорить только с Марьею Алексевною. Марья Алексевна, конечно, сказала, что она с своей стороны считает себе за
большую честь, но, как любящая мать, должна
узнать мнение дочери и просит пожаловать за ответом завтра поутру.
Лопухов положительно
знал, что будет ординатором (врачом) в одном из петербургских военных гошпиталей — это считается
большим счастьем — и скоро получит кафедру в Академии.
Ты добрая девушка: ты не глупая девушка; но ты меня извини, я ничего удивительного не нахожу в тебе; может быть, половина девушек, которых я
знал и
знаю, а может быть, и
больше, чем половина, — я не считал, да и много их, что считать-то — не хуже тебя, а иные и лучше, ты меня прости.
Когда коллежский секретарь Иванов уверяет коллежского советника Ивана Иваныча, что предан ему душою и телом, Иван Иваныч
знает по себе, что преданности душою и телом нельзя ждать ни от кого, а тем
больше знает, что в частности Иванов пять раз продал отца родного за весьма сходную цену и тем даже превзошел его самого, Ивана Иваныча, который успел предать своего отца только три раза, а все-таки Иван Иваныч верит, что Иванов предан ему, то есть и не верит ему, а благоволит к нему за это, и хоть не верит, а дает ему дурачить себя, — значит, все-таки верит, хоть и не верит.
Никто не
знал лучше Марьи Алексевны, что дела ведутся деньгами и деньгами, а такие дела, как обольщавшие ее своею идеальною прелестью, ведутся
большими и
большими деньгами и тянутся очень долго и, вытянув много денег, кончаются совершенно ничем.
— Кажется, есть, мой милый, но погоди еще немного: скажу тебе тогда, когда это будет верно. Надобно подождать еще несколько дней. А это будет мне
большая радость. Да и ты будешь рад, я
знаю; и Кирсанову, и Мерцаловым понравится.
—
Знаю, но все-таки, когда ты скажешь, что это так, я буду
больше уверена.
— Вы
знаете, старых друзей не вспоминают иначе, как тогда, когда имеют в них надобность. У меня к вам
большая просьба. Я завожу швейную мастерскую. Давайте мне заказы и рекомендуйте меня вашим знакомым. Я сама хорошо шью, и помощницы у меня хорошие, — да вы
знаете одну из них.
Это потому, что у меня нет
большого пристрастия к деньгам; ведь вы
знаете, что у разных людей разные пристрастия, не у всех же только к деньгам: у иных пристрастие к балам, у других — к нарядам или картам, и все такие люди готовы даже разориться для своего пристрастия, и многие разоряются, и никто этому не дивится, что их пристрастие им дороже денег.
Знала Вера Павловна, что это гадкое поветрие еще неотвратимо носится по городам и селам и хватает жертвы даже из самых заботливых рук; — но ведь это еще плохое утешение, когда
знаешь только, что «я в твоей беде не виновата, и ты, мой друг, в ней не виновата»; все-таки каждая из этих обыкновенных историй приносила Вере Павловне много огорчения, а еще гораздо
больше дела: иногда нужно бывало искать, чтобы помочь; чаще искать не было нужды, надобно было только помогать: успокоить, восстановлять бодрость, восстановлять гордость, вразумлять, что «перестань плакать, — как перестанешь, так и не о чем будет плакать».
Вере Павловне было совестно: она сама наполовину,
больше, чем наполовину,
знала, что как будто и нет необходимости сидеть всю ночь подле больного, и вот заставляет же Кирсанова, человека занятого, терять время.
— А какое влияние имеет на человека заботливость других, — сказал Лопухов: — ведь он и сам отчасти подвергается обольщению, что ему нужна, бог
знает, какая осторожность, когда видит, что из — за него тревожатся. Ведь вот я мог бы выходить из дому уже дня три, а все продолжал сидеть. Ныне поутру хотел выйти, и еще отложил на день для
большей безопасности.
— Настасья Борисовна, я имела такие разговоры, какой вы хотите начать. И той, которая говорит, и той, которая слушает, — обеим тяжело. Я вас буду уважать не меньше, скорее
больше прежнего, когда
знаю теперь, что вы иного перенесли, но я понимаю все, и не слышав. Не будем говорить об этом: передо мною не нужно объясняться. У меня самой много лет прошло тоже в
больших огорчениях; я стараюсь не думать о них и не люблю говорить о них, — это тяжело.
То,
знаете, кровь кипит, тревожно что-то, и в сладком чувстве есть как будто какое-то мученье, так что даже тяжело это, хотя нечего и говорить, какое это блаженство, что за такую минуту можно, кажется, жизнью пожертвовать, — да и жертвуют, Вера Павловна; значит,
большое блаженство, а все не то, совсем не то.
Идиллия нынче не в моде, и я сам вовсе не люблю ее, то есть лично я не люблю, как не люблю гуляний, не люблю спаржи, — мало ли, до чего я не охотник? ведь нельзя же одному человеку любить все блюда, все способы развлечений; но я
знаю, что эти вещи, которые не по моему личному вкусу, очень хорошие вещи, что они по вкусу, или были бы по вкусу, гораздо
большему числу людей, чем те, которые, подобно мне, предпочитают гулянью — шахматную игру, спарже — кислую капусту с конопляным маслом; я
знаю даже, что у большинства, которое не разделяет моего вкуса к шахматной игре, и радо было бы не разделять моего вкуса к кислой капусте с конопляным маслом, что у него вкусы не хуже моих, и потому я говорю: пусть будет на свете как можно
больше гуляний, и пусть почти совершенно исчезнет из света, останется только античною редкостью для немногих, подобных мне чудаков, кислая капуста с конопляным маслом!
— Друг мой, ты говоришь совершенную правду о том, что честно и бесчестно. Но только я не
знаю, к чему ты говоришь ее, и не понимаю, какое отношение может она иметь ко мне. Я ровно ничего тебе не говорил ни о каком намерении рисковать спокойствием жизни, чьей бы то ни было, ни о чем подобном. Ты фантазируешь, и
больше ничего. Я прошу тебя, своего приятеля, не забывать меня, потому что мне, как твоему приятелю, приятно проводить время с тобою, — только. Исполнишь ты мою приятельскую просьбу?
То, что «миленький» все-таки едет, это, конечно, не возбуждает вопроса: ведь он повсюду провожает жену с той поры, как она раз его попросила: «отдавай мне
больше времени», с той поры никогда не забыл этого, стало быть, ничего, что он едет, это значит все только одно и то же, что он добрый и что его надобно любить, все так, но ведь Кирсанов не
знает этой причины, почему ж он не поддержал мнения Веры Павловны?
Половину времени Вера Павловна тихо сидела в своей комнате одна, отсылая мужа, половину времени он сидел подле нее и успокоивал ее все теми же немногими словами, конечно,
больше не словами, а тем, что голос его был ровен и спокоен, разумеется, не бог
знает как весел, но и не грустен, разве несколько выражал задумчивость, и лицо также.
Узнав такую историю, все вспомнили, что в то время, месяца полтора или два, а, может быть, и
больше, Рахметов был мрачноватее обыкновенного, не приходил в азарт против себя, сколько бы ни кололи ему глаза его гнусною слабостью, то есть сигарами, и не улыбался широко и сладко, когда ему льстили именем Никитушки Ломова.
Проницательный читатель, может быть, догадывается из этого, что я
знаю о Рахметове
больше, чем говорю.
Скажи же, о проницательный читатель, зачем выведен Рахметов, который вот теперь ушел и
больше не явится в моем рассказе? Ты уж
знаешь от меня, что это фигура, не участвующая в действии…
Вот какие были два первые свиданья. Но этот второй обед идет уже как следует; они теперь уже с толком рассказывают друг другу свои истории, а вчера бог
знает, что они говорили; они и смеются, и задумываются, и жалеют друг друга; каждому из них кажется, что другой страдал еще
больше… Через полторы недели нанята маленькая дача на Каменном острове, и они поселяются на ней.
— Но
знаешь, какие стихи всего
больше подействовали на меня? — сказала Вера Павловна, когда они с мужем перечитали еще по нескольку раз иные места поэмы: — эти стихи не из главных мест в самой поэме, но они чрезвычайно влекут к себе мои мысли. Когда Катя ждала возвращения жениха, она очень тосковала...
Теперь, ты
знаешь, я уж не то: от меня начинают ждать
больше, думают, что я переработаю целую
большую отрасль науки, все учение об отправлениях нервной системы.
Милая Полина, мне так понравилась совершенно новая вещь, которую я недавно
узнала и которой теперь сама занимаюсь с
большим усердием, что я хочу описать ее тебе. Я уверена, что ты также заинтересуешься ею. Но главное, ты сама, быть может, найдешь возможность заняться чем-нибудь подобным. Это так приятно, мой друг.
Катерина Васильевна любила отца, привыкла уважать его мнение: он никогда не стеснял ее; она
знала, что он говорит единственно по любви к ней; а главное, у ней был такой характер
больше думать о желании тех, кто любит ее, чем о своих прихотях, она была из тех, которые любят говорить своим близким: «как вы думаете, так я и сделаю».
— Мне хочется сделать это; может быть, я и сделаю, когда-нибудь. Но прежде я должен
узнать о ней
больше. — Бьмонт остановился на минуту. — Я думал, лучше ли просить вас, или не просить, кажется, лучше попросить; когда вам случится упоминать мою фамилию в разговорах с ними, не говорите, что я расспрашивал вас о ней или хочу когда-нибудь познакомиться с ними.
—
Больше мне и не нужно было ничего
знать. Впрочем, это я всегда
знал сам.
— Вы все говорите о недостаточности средств у нас, девушек, делать основательный выбор. Вообще это совершенная правда. Но бывают исключительные случаи, когда для основательности выбора и не нужно такой опытности. Если девушка не так молода, она уж может
знать свой характер. Например, я свой характер
знаю, и видно, что он уже не изменится. Мне 22 года. Я
знаю, что нужно для моего счастия: жить спокойно, чтобы мне не мешали жить тихо,
больше ничего.
— Вы думаете, он
знает вас через меня? Вот в том и дело, что не через меня, а сам, и гораздо
больше, чем я.