Неточные совпадения
Утром Марья Алексевна подошла к шкапчику и дольше обыкновенного стояла у него, и все говорила: «слава богу, счастливо было, слава богу!», даже подозвала к шкапчику Матрену и сказала: «на здоровье, Матренушка, ведь и ты много потрудилась», и после не
то чтобы драться да ругаться, как бывало в другие
времена после шкапчика, а легла спать, поцеловавши Верочку.
— Жюли, это сказал не Карасен, — и лучше зови его: Карамзин, — Карамзин был историк, да и
то не русский, а татарский, — вот тебе новое доказательство разнообразия наших типов. О ножках сказал Пушкин, — его стихи были хороши для своего
времени, но теперь потеряли большую часть своей цены. Кстати, эскимосы живут в Америке, а наши дикари, которые пьют оленью кровь, называются самоеды.
И
тем же длинным, длинным манером официального изложения она сказала, что может послать Жану письмо, в котором скажет, что после вчерашней вспышки передумала, хочет участвовать в ужине, но что нынешний вечер у нее уже занят, что поэтому она просит Жана уговорить Сторешникова отложить ужин — о
времени его она после условится с Жаном.
И все объясняется, все доказывается, даже
то, что письмо будет получено Жаном еще во —
время.
— Но если так, я прошу у вас одной пощады: вы теперь еще слишком живо чувствуете, как я оскорбил вас… не давайте мне теперь ответа, оставьте мне
время заслужить ваше прощение! Я кажусь вам низок, подл, но посмотрите, быть может, я исправлюсь, я употреблю все силы на
то, чтоб исправиться! Помогите мне, не отталкивайте меня теперь, дайте мне
время, я буду во всем слушаться вас! Вы увидите, как я покорен; быть может, вы увидите во мне и что-нибудь хорошее, дайте мне
время.
Известно, как в прежние
времена оканчивались подобные положения: отличная девушка в гадком семействе; насильно навязываемый жених пошлый человек, который ей не нравится, который сам по себе был дрянноватым человеком, и становился бы чем дальше,
тем дряннее, но, насильно держась подле нее, подчиняется ей и понемногу становится похож на человека таксебе, не хорошего, но и не дурного.
По денежным своим делам Лопухов принадлежал к
тому очень малому меньшинству медицинских вольнослушающих,
то есть не живущих на казенном содержании, студентов, которое не голодает и не холодает. Как и чем живет огромное большинство их — это богу, конечно, известно, а людям непостижимо. Но наш рассказ не хочет заниматься людьми, нуждающимися в съестном продовольствии; потому он упомянет лишь в двух — трех словах о
времени, когда Лопухов находился в таком неприличном состоянии.
Третий результат слов Марьи Алексевны был, разумеется,
тот, что Верочка и Дмитрий Сергеич стали, с ее разрешения и поощрения, проводить вместе довольно много
времени. Кончив урок часов в восемь, Лопухов оставался у Розальских еще часа два — три: игрывал в карты с матерью семейства, отцом семейства и женихом; говорил с ними; играл на фортепьяно, а Верочка пела, или Верочка играла, а он слушал; иногда и разговаривал с Верочкою, и Марья Алексевна не мешала, не косилась, хотя, конечно, не оставляла без надзора.
А этот главный предмет, занимавший так мало места в их не слишком частых длинных разговорах, и даже в коротких разговорах занимавший тоже лишь незаметное место, этот предмет был не их чувство друг к другу, — нет, о чувстве они не говорили ни слова после первых неопределенных слов в первом их разговоре на праздничном вечере: им некогда было об этом толковать; в две — три минуты, которые выбирались на обмен мыслями без боязни подслушивания, едва успевали они переговорить о другом предмете, который не оставлял им ни
времени, ни охоты для объяснений в чувствах, — это были хлопоты и раздумья о
том, когда и как удастся Верочке избавиться от ее страшного положения.
— Дмитрий, ты стал плохим товарищем мне в работе. Пропадаешь каждый день на целое утро, и на половину дней пропадаешь по вечерам. Нахватался уроков, что ли? Так
время ли теперь набирать их? Я хочу бросить и
те, которые у меня есть. У меня есть рублей 40 — достанет на три месяца до окончания курса. А у тебя было больше денег в запасе, кажется, рублей до сотни?
Думал, что если она успеет уйти из семейства,
то отложить дело года на два; в это
время успел бы стать профессором, денежные дела были бы удовлетворительны.
— Так вот о чем я тебя прошу. Завтра, когда тебе будет удобнее, — в какое
время, все равно, только скажи, — будь опять на
той скамье на Конно-гвардейском бульваре. Будешь?
В Медицинской академии есть много людей всяких сортов, есть, между прочим, и семинаристы: они имеют знакомства в Духовной академии, — через них были в ней знакомства и у Лопухова. Один из знакомых ему студентов Духовной академии, — не близкий, но хороший знакомый, — кончил курс год
тому назад и был священником в каком-то здании с бесконечными коридорами на Васильевском острове. Вот к нему-то и отправился Лопухов, и по экстренности случая и позднему
времени, даже на извозчике.
Тогда, — лет 10
тому назад, — были в Петербурге
времена, еще дешевые по петербургскому масштабу.
Тем больше, что разбойник — зять, изо всего видно, человек основательный, может быть, и пригодится со
временем.
По обыкновению, шел и веселый разговор со множеством воспоминаний, шел и серьезный разговор обо всем на свете: от тогдашних исторических дел (междоусобная война в Канзасе, предвестница нынешней великой войны Севера с Югом, предвестница еще более великих событий не в одной Америке, занимала этот маленький кружок: теперь о политике толкуют все, тогда интересовались ею очень немногие; в числе немногих — Лопухов, Кирсанов, их приятели) до тогдашнего спора о химических основаниях земледелия по теории Либиха, и о законах исторического прогресса, без которых не обходился тогда ни один разговор в подобных кружках, и о великой важности различения реальных желаний, которые ищут и находят себе удовлетворение, от фантастических, которым не находится, да которым и не нужно найти себе удовлетворение, как фальшивой жажде во
время горячки, которым, как ей, одно удовлетворение: излечение организма, болезненным состоянием которого они порождаются через искажение реальных желаний, и о важности этого коренного различения, выставленной тогда антропологическою философиею, и обо всем,
тому подобном и не подобном, но родственном.
Таким образом, проработали месяц, получая в свое
время условленную плату, Вера Павловна постоянно была в мастерской, и уже они успели узнать ее очень близко как женщину расчетливую, осмотрительную, рассудительную, при всей ее доброте, так что она заслужила полное доверие. Особенного тут ничего не было и не предвиделось, а только
то, что хозяйка — хорошая хозяйка, у которой дело пойдет: умеет вести.
Да все было радость, кроме огорчений; а ведь огорчения были только отдельными, да и редкими случаями: ныне, через полгода, огорчишься за одну, а в
то же
время радуешься за всех других; а пройдет две — три недели, и за эту одну тоже уж можно опять радоваться.
То были люди, хоть и
той же натуры, но еще не развившейся до этого типа, а он, этот тип, зародился недавно; в мое
время его еще не было, хоть я не очень старый, даже вовсе не старый человек.
И когда скажут это, значит, пришло
время возродиться этому типу, и он возродится в более многочисленных людях, в лучших формах, потому что тогда всего хорошего будет больше, и все хорошее будет лучше; и опять
та же история а новом виде.
И так пойдет до
тех пор, пока люди скажут: «ну, теперь нам хорошо», тогда уж не будет этого отдельного типа, потому что все люди будут этого типа, и с трудом будут понимать, как же это было
время, когда он считался особенным типом, а не общею натурою всех людей?
— «Ну, чем же?» Он начал высчитывать множество случаев, которыми оскорблялся в последнее
время, все в таком роде: «ты сказал, что чем светлее у человека волосы,
тем ближе он к бесцветности.
А теперь опасность была больше, чем тогда: в эти три года Вера Павловна, конечно, много развилась нравственно; тогда она была наполовину еще ребенок, теперь уже не
то; чувство, ею внушаемое, уже не могло походить на шутливую привязанность к девочке, которую любишь и над которой улыбаешься в одно и
то же
время.
— Я хочу поговорить с вами о
том, что вы вчера видели, Вера Павловна, — сказала она, — она несколько
времени затруднялась, как ей продолжать: — мне не хотелось бы, чтобы вы дурно подумали о нем, Вера Павловна.
И точно: от вина лицо портится, и это не могло вдруг пройти, а тогда уж прошло, и цвет лица у меня стал нежный, и глаза стали яснее; и опять
то, что я от прежнего обращения отвыкла, стала говорить скромно, знаете, мысли у меня скоро стали скромные, когда я перестала пить, а в словах я еще путалась и держала себя иногда в забывчивости, по прежнему неряшеству; а к этому
времени я уж попривыкла и держать себя, и говорить скромнее.
Ах, как легко! так что и час, и два пролетят, будто одна минута, нет, ни минуты, ни секунды нет, вовсе
времени нет, все равно, как уснешь, и проснешься: проснешься — знаешь, что много
времени прошло с
той поры, как уснул; а как это
время прошло? — и ни одного мига не составило; и тоже все равно, как после сна, не
то что утомленье, а, напротив, свежесть, бодрость, будто отдохнул; да так и есть, что отдохнул: я сказала «очень легко дышать», это и есть самое настоящее.
И действительно, она порадовалась; он не отходил от нее ни на минуту, кроме
тех часов, которые должен был проводить в гошпитале и Академии; так прожила она около месяца, и все
время были они вместе, и сколько было рассказов, рассказов обо всем, что было с каждым во
время разлуки, и еще больше было воспоминаний о прежней жизни вместе, и сколько было удовольствий: они гуляли вместе, он нанял коляску, и они каждый день целый вечер ездили по окрестностям Петербурга и восхищались ими; человеку так мила природа, что даже этою жалкою, презренною, хоть и стоившею миллионы и десятки миллионов, природою петербургских окрестностей радуются люди; они читали, они играли в дурачки, они играли в лото, она даже стала учиться играть в шахматы, как будто имела
время выучиться.
Ничего больше, кроме
того, что он все это
время почти каждый вечер или проводил у Лопуховых, или провожал куда-нибудь Веру Павловну, провожал часто вместе с мужем, чаще — один.
Прежняя штука, притвориться обиженным, выставить какую-нибудь пошлую сторону характера, чтобы опереться на нее, не годится: два раза на одном и
том же не проведешь: вторая такая история лишь раскрыла бы смысл первой, показала бы его героем не только новых, но и прежних
времен.
И действительно, он исполнил его удачно: не выдал своего намерения ни одним недомолвленным или перемолвленным словом, ни одним взглядом; по-прежнему он был свободен и шутлив с Верою Павловною, по-прежнему было видно, что ему приятно в ее обществе; только стали встречаться разные помехи ему бывать у Лопуховых так часто, как прежде, оставаться у них целый вечер, как прежде, да как-то выходило, что чаще прежнего Лопухов хватал его за руку, а
то и за лацкан сюртука со словами: «нет, дружище, ты от этого спора не уйдешь так вот сейчас» — так что все большую и большую долю
времени, проводимого у Лопуховых, Кирсанову приводилось просиживать у дивана приятеля.
Так прошел месяц, может быть, несколько и побольше, и если бы кто сосчитал,
тот нашел бы, что в этот месяц ни на волос не уменьшилась его короткость с Лопуховыми, но вчетверо уменьшилось
время, которое проводит он у них, а в этом
времени наполовину уменьшилась пропорция
времени, которое проводит он с Верою Павловною. Еще какой-нибудь месяц, и при всей неизменности дружбы, друзья будут мало видеться, — и дело будет в шляпе.
Вот она и читает на своей кроватке, только книга опускается от глаз, и думается Вере Павловне: «Что это, в последнее
время стало мне несколько скучно иногда? или это не скучно, а так? да, это не скучно, а только я вспомнила, что ныне я хотела ехать в оперу, да этот Кирсанов, такой невнимательный, поздно поехал за билетом: будто не знает, что, когда поет Бозио,
то нельзя в 11 часов достать билетов в 2 рубля.
«16 августа»,
то есть, на другой день после прогулки на острова, ведь она была именно 15–го, думает Вера Павловна: «миленький все
время гулянья говорил с этим Рахметовым, или, как они в шутку зовут его, ригористом, и с другими его товарищами.
— Друг мой, ты говоришь совершенную правду о
том, что честно и бесчестно. Но только я не знаю, к чему ты говоришь ее, и не понимаю, какое отношение может она иметь ко мне. Я ровно ничего тебе не говорил ни о каком намерении рисковать спокойствием жизни, чьей бы
то ни было, ни о чем подобном. Ты фантазируешь, и больше ничего. Я прошу тебя, своего приятеля, не забывать меня, потому что мне, как твоему приятелю, приятно проводить
время с тобою, — только. Исполнишь ты мою приятельскую просьбу?
Он боялся, что когда придет к Лопуховым после ученого разговора с своим другом,
то несколько опростоволосится: или покраснеет от волнения, когда в первый раз взглянет на Веру Павловну, или слишком заметно будет избегать смотреть на нее, или что-нибудь такое; нет, он остался и имел полное право остаться доволен собою за минуту встречи с ней: приятная дружеская улыбка человека, который рад, что возвращается к старым приятелям, от которых должен был оторваться на несколько
времени, спокойный взгляд, бойкий и беззаботный разговор человека, не имеющего на душе никаких мыслей, кроме
тех, которые беспечно говорит он, — если бы вы были самая злая сплетница и смотрели на него с величайшим желанием найти что-нибудь не так, вы все-таки не увидели бы в нем ничего другого, кроме как человека, который очень рад, что может, от нечего делать, приятно убить вечер в обществе хороших знакомых.
То, что «миленький» все-таки едет, это, конечно, не возбуждает вопроса: ведь он повсюду провожает жену с
той поры, как она раз его попросила: «отдавай мне больше
времени», с
той поры никогда не забыл этого, стало быть, ничего, что он едет, это значит все только одно и
то же, что он добрый и что его надобно любить, все так, но ведь Кирсанов не знает этой причины, почему ж он не поддержал мнения Веры Павловны?
Половину
времени Вера Павловна тихо сидела в своей комнате одна, отсылая мужа, половину
времени он сидел подле нее и успокоивал ее все
теми же немногими словами, конечно, больше не словами, а
тем, что голос его был ровен и спокоен, разумеется, не бог знает как весел, но и не грустен, разве несколько выражал задумчивость, и лицо также.
За несколько
времени перед
тем, как вышел он из университета и отправился в свое поместье, потом в странствование по России, он уже принял оригинальные принципы и в материальной, и в нравственной, и в умственной жизни, а когда он возвратился, они уже развились в законченную систему, которой он придерживался неуклонно.
Причина различения была основательная: «
то, что ест, хотя по
временам, простой народ, и я смогу есть при случае.
Кроме как в собраниях этого кружка, он никогда ни у кого не бывал иначе, как по делу, и ни пятью минутами больше, чем нужно по делу, и у себя никого не принимал и не допускал оставаться иначе, как на
том же правиле; он без околичностей объявлял гостю: «мы переговорили о вашем деле; теперь позвольте мне заняться другими делами, потому что я должен дорожить
временем».
В первые месяцы своего перерождения он почти все
время проводил в чтении; но это продолжалось лишь немного более полгода: когда он увидел, что приобрел систематический образ мыслей в
том духе, принципы которого нашел справедливыми, он тотчас же сказал себе: «теперь чтение стало делом второстепенным; я с этой стороны готов для жизни», и стал отдавать книгам только
время, свободное от других дел, а такого
времени оставалось у него мало.
Гимнастика, работа для упражнения силы, чтения — были личными занятиями Рахметова; по его возвращении в Петербург, они брали у него только четвертую долю его
времени, остальное
время он занимался чужими делами или ничьими в особенности делами, постоянно соблюдая
то же правило, как в чтении: не тратить
времени над второстепенными делами и с второстепенными людьми, заниматься только капитальными, от которых уже и без него изменяются второстепенные дела и руководимые люди.
Но у него беспрестанно бывали люди,
то все одни и
те же,
то все новые; для этого у него было положено: быть всегда дома от 2 до З часов; в это
время он говорил о делах и обедал.
А я вспомнил и больше: в
то лето, три — четыре раза, в разговорах со мною, он, через несколько
времени после первого нашего разговора, полюбил меня за
то, что я смеялся (наедине с ним) над ним, и в ответ на мои насмешки вырывались у него такого рода слова: «да, жалейте меня, вы правы, жалейте: ведь и я тоже не отвлеченная идея, а человек, которому хотелось бы жить.
Через год после
того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил в вагоне, по дороге из Вены в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами, в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в городах и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за
тем же проедет в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года
время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется
времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а
те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
Для
того и дается тебе
время, и ставится, собственно, для этого длинная и толстая черта между строк: видишь, как я пекусь о тебе.
— Уж хоть этого-то не приписывайте ему, это уж я сам. Но, кроме
того, что я его браню за прежнее, — в глаза ему я, конечно, наговорил побольше и посильнее, — кроме
того, что он кругом виноват в возникновении всего этого пустого мучения, в самое
время пустого мученья он держал себя похвально.
Лопухов очень хорошо знал, что все, что думает теперь про себя он, и думает про него Рахметов (и думает Мерцалов, и думает Мерцалова, и думает
тот офицер, который боролся с ним на островах), стала бы через несколько
времени думать про него и Вера Павловна, хотя ей никто этого не скажет.
Вера Павловна, возвратившись в Петербург, увидела, что если и нужно ей бывать в этой швейной,
то разве изредка, ненадолго; что если она продолжает бывать там почти каждый день,
то, собственно, потому только, что ее влечет туда ее привязанность, и что там встречает ее привязанность; может быть, на несколько
времени еще и не вовсе бесполезны ее посещения, все-таки Мерцалова еще находит иногда нужным советоваться с нею; но это берет так мало
времени и бывает все реже; а скоро Мерцалова приобретет столько опытности, что вовсе перестанет нуждаться в Вере Павловне.
Да, ныне она наработалась и отдыхает, и думает о многом, о многом, все больше о настоящем: оно так хорошо и полно! оно так полно жизни, что редко остается
время воспоминаньям; воспоминания будут после, о, гораздо после, и даже не через десять лет, не через двадцать лет, а после: теперь еще не их
время и очень еще долго будет не их
время. Но все-таки бывают они и теперь, изредка, вот, например и ныне ей вспомнилось
то, что чаще всего вспоминается в этих нечастых воспоминаниях. Вот что ей вспоминается...