Неточные совпадения
— Милое дитя мое,
вы удивляетесь и смущаетесь, видя человека, при котором были вчера так оскорбляемы, который, вероятно, и сам участвовал в оскорблениях. Мой муж легкомыслен, но он все-таки лучше других повес.
Вы его извините для меня, я приехала к
вам с добрыми намерениями. Уроки моей племяннице — только предлог; но надобно поддержать его.
Вы сыграете что-нибудь, — покороче, — мы пойдем в вашу комнату и переговорим.
Слушайте меня, дитя мое.
Вы послушайте, в чем существенная пружина всей моей жизни.
— Выговоры?
Вы смеете давать мне выговоры? Я не хочу
вас слушать.
— Конечно, не хочу! Что мне еще
слушать? Ведь
вы уж все сказали; что дело почти кончено, что завтра оно решится, — видите, мой друг, ведь
вы сами еще ничего не знаете нынче. Что же
слушать? До свиданья, мой друг!
— Не
слушаю и ухожу. — Вернулась. — Говорите скорее, не буду перебивать. Ах, боже мой, если б
вы знали, как
вы меня обрадовали! Дайте вашу руку. Видите, как крепко, крепко жму.
Лопухов возвратился с Павлом Константинычем, сели; Лопухов попросил ее
слушать, пока он доскажет то, что начнет, а ее речь будет впереди, и начал говорить, сильно возвышая голос, когда она пробовала перебивать его, и благополучно довел до конца свою речь, которая состояла в том, что развенчать их нельзя, потому дело со (Сторешниковым — дело пропащее, как
вы сами знаете, стало быть, и утруждать себя
вам будет напрасно, а впрочем, как хотите: коли лишние деньги есть, то даже советую попробовать; да что, и огорчаться-то не из чего, потому что ведь Верочка никогда не хотела идти за Сторешникова, стало быть, это дело всегда было несбыточное, как
вы и сами видели, Марья Алексевна, а девушку, во всяком случае, надобно отдавать замуж, а это дело вообще убыточное для родителей: надобно приданое, да и свадьба, сама по себе, много денег стоит, а главное, приданое; стало быть, еще надобно
вам, Марья Алексевна и Павел Константиныч, благодарить дочь, что она вышла замуж без всяких убытков для
вас!
— Настасья Борисовна, я имела такие разговоры, какой
вы хотите начать. И той, которая говорит, и той, которая
слушает, — обеим тяжело. Я
вас буду уважать не меньше, скорее больше прежнего, когда знаю теперь, что
вы иного перенесли, но я понимаю все, и не слышав. Не будем говорить об этом: передо мною не нужно объясняться. У меня самой много лет прошло тоже в больших огорчениях; я стараюсь не думать о них и не люблю говорить о них, — это тяжело.
— Если для
вас этот рассказ будет приятен, Настасья Борисовна, я рада
слушать. Позвольте же я возьму работу.
Он
послушал и говорит: «Нет, у
вас плохо придумано; я бы вот и хотел верить, да нельзя».
Это я для них самих говорю, что они смешны, говорю потому, что мне жалко их; это я для тех благородных людей говорю, которые очаровываются ими: не следуйте за ними, благородные люди, говорю я, потому что скуден личными радостями путь, на который они зовут
вас: но благородные люди не
слушают меня и говорят: нет, не скуден, очень богат, а хоть бы и был скуден в ином месте, так не длинно же оно, у нас достанет силы пройти это место, выйти на богатые радостью, бесконечные места.
— Ах! — вскрикнула Вера Павловна: — я не то сказала, зачем? — Да,
вы сказали только, что согласны
слушать меня. Но уже все равно. Надобно же было когда-нибудь сжечь. — Говоря эти слова, Рахметов сел. — И притом осталась копия с записки. Теперь, Вера Павловна, я
вам выражу свое мнение о деле. Я начну с
вас.
Вы уезжаете. Почему?
— Нет, Вера Павловна, если бы
вам не нужно было
слушать этого, я бы не стал говорить.
— Нет, я не хочу
слушать, — с чрезвычайною горячностью сказала Вера Павловна: — я
вас прошу молчать, Рахметов. Я
вас прошу уйти. Я очень обязана
вам за то, что
вы потеряли для меня вечер. Но я
вас прошу уйти.
— Теперь ты знаешь меня? Ты знаешь, что я хороша? Но ты не знаешь; никто из
вас еще не знает меня во всей моей красоте. Смотри, что было, что теперь, что будет.
Слушай и смотри...
Один из тузов, ездивший неизвестно зачем с ученою целью в Париж, собственными глазами видел Клода Бернара, как есть живого Клода Бернара, настоящего; отрекомендовался ему по чину, званию, орденам и знатным своим больным, и Клод Бернар,
послушавши его с полчаса, сказал: «Напрасно
вы приезжали в Париж изучать успехи медицины,
вам незачем было выезжать для этого из Петербурга»; туз принял это за аттестацию своих занятий и, возвратившись в Петербург, произносил имя Клода Бернара не менее 10 раз в сутки, прибавляя к нему не менее 5 раз «мой ученый друг» или «мой знаменитый товарищ по науке».
— Жаль, что мы незнакомы с
вами, — начал он: — медику нужно доверие; а может быть, мне и удастся заслужить ваше. Они не понимают вашей болезни, тут нужна некоторая догадливость.
Слушать вашу грудь, давать
вам микстуры — совершенно напрасно. Нужно только одно: знать ваше положение и подумать вместе, можно ли что-нибудь сделать.
Вы будете помогать мне в этом?
но на этом слове голос ее в самом деле задрожал и оборвался. «Не выходит — и прекрасно, что не выходит, это не должно выходить — выйдет другое, получше;
слушайте, дети мои, наставление матери: не влюбляйтесь и знайте, что
вы не должны жениться». Она запела сильным, полным контральто...
— Полноте, кто же станет
вас слушать!
— Если
вам теперь не угодно
слушать, я, разумеется, должен отложить продолжение моего рассказа до того времени, когда
вам угодно будет его
слушать. Надеюсь дождаться этого довольно скоро.
Неточные совпадения
Городничий. Ну,
слушайте же, Степан Ильич! Чиновник-то из Петербурга приехал. Как
вы там распорядились?
Послушайте ж,
вы сделайте вот что: квартальный Пуговицын… он высокого роста, так пусть стоит для благоустройства на мосту.
Городничий (тихо, Добчинскому).
Слушайте:
вы побегите, да бегом, во все лопатки, и снесите две записки: одну в богоугодное заведение Землянике, а другую жене. (Хлестакову.)Осмелюсь ли я попросить позволения написать в вашем присутствии одну строчку к жене, чтоб она приготовилась к принятию почтенного гостя?
Послушайте, Иван Кузьмич, нельзя ли
вам, для общей нашей пользы, всякое письмо, которое прибывает к
вам в почтовую контору, входящее и исходящее, знаете, этак немножко распечатать и прочитать: не содержится ли нем какого-нибудь донесения или просто переписки.
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он
вас по почте не отправил куды-нибудь подальше.
Слушайте: эти дела не так делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и того… как там следует — чтобы и уши не слыхали. Вот как в обществе благоустроенном делается! Ну, вот
вы, Аммос Федорович, первый и начните.