— Даже и мы порядочно устали, — говорит за себя и за Бьюмонта Кирсанов. Они садятся подле своих жен. Кирсанов
обнял Веру Павловну; Бьюмонт взял руку Катерины Васильевны. Идиллическая картина. Приятно видеть счастливые браки. Но по лицу дамы в трауре пробежала тень, на один миг, так что никто не заметил, кроме одного из ее молодых спутников; он отошел к окну и стал всматриваться в арабески, слегка набросанные морозом на стекле.
Неточные совпадения
Он долго не мог отыскать свою шляпу; хоть раз пять брал ее в руки, но не видел, что берет ее. Он был как пьяный; наконец понял, что это под рукою у него именно шляпа, которую он ищет, вышел в переднюю, надел пальто; вот он уже подходит к воротам: «кто это бежит за мною? верно, Маша… верно с нею дурно!» Он обернулся —
Вера Павловна бросилась ему на шею,
обняла, крепко поцеловала.
Начались расспросы о том, как она вышла замуж. Жюли была в восторге,
обнимала ее, целовала, плакала. Когда пароксизм прошел,
Вера Павловна стала говорить о цели своего визита.
Вот она и выходит к чаю,
обнимает мужа: — «каково почивал, миленький?», толкует ему за чаем о разных пустяках и непустяках; впрочем,
Вера Павловна — нет, Верочка: она и за утренним чаем еще Верочка — пьет не столько чай, сколько сливки; чай только предлог для сливок, их больше половины чашки; сливки — это тоже ее страсть.
Поэтому только половину вечеров проводят они втроем, но эти вечера уже почти без перерыва втроем; правда, когда у Лопуховых нет никого, кроме Кирсанова, диван часто оттягивает Лопухова из зала, где рояль; рояль теперь передвинут из комнаты
Веры Павловны в зал, но это мало спасает Дмитрия Сергеича: через четверть часа, много через полчаса Кирсанов и
Вера Павловна тоже бросили рояль и сидят подле его дивана; впрочем,
Вера Павловна недолго сидит подле дивана; она скоро устраивается полуприлечь на диване, так, однако, что мужу все-таки просторно сидеть: ведь диван широкий; то есть не совсем уж просторно, но она
обняла мужа одною рукою, поэтому сидеть ему все-таки ловко.
— И
Вера Павловна долго не выпускала мужа,
обнявши.
Проходит месяц.
Вера Павловна нежится после обеда на своем широком, маленьком, мягком диванчике в комнате своей и мужа, то есть в кабинете мужа. Он присел на диванчик, а она
обняла его, прилегла головой к его груди, но она задумывается; он целует ее, но не проходит задумчивость ее, и на глазах чуть ли не готовы навернуться слезы.
Проходит два дня.
Вера Павловна опять нежится после обеда, нет, не нежится, а только лежит и думает, и лежит она в своей комнате, на своей кроватке. Муж сидит подле нее,
обнял ее, Тоже думает.
И пальцы
Веры Павловны забывают шить, и шитье опустилось из опустившихся рук, и
Вера Павловна немного побледнела, вспыхнула, побледнела больше, огонь коснулся ее запылавших щек, — миг, и они побелели, как снег, она с блуждающими глазами уже бежала в комнату мужа, бросилась на колени к нему, судорожно
обняла его, положила голову к нему на плечо, чтобы поддержало оно ее голову, чтобы скрыло оно лицо ее, задыхающимся голосом проговорила: «Милый мой, я люблю его», и зарыдала.
В этих отрывочных словах, повторявшихся по многу раз с обыкновенными легкими вариациями повторений, прошло много времени, одинаково тяжелого и для Лопухова, и для
Веры Павловны. Но, постепенно успокоиваясь,
Вера Павловна стала, наконец, дышать легче. Она
обнимала мужа крепко, крепко и твердила: «Я хочу любить тебя, мой милый, тебя одного, не хочу любить никого, кроме тебя».
— «
Вера Павловна!» — он пошатнулся, да, он пошатнулся, он схватился за ручку двери; но она уж побежала к нему,
обняла его: «милый мой, милый мой!
— Друг мой, Катенька, как же я рада! —
Вера Павловна бросилась
обнимать свою гостью. — Саша, иди сюда! Скорее, скорее!
Неточные совпадения
Взмахнув руками, точно желая
обнять или оттолкнуть его, не пустить в комнату,
Вера Петровна сказала неестественно громко:
Она осторожно вошла в комнату
Веры, устремила глубокий взгляд на ее спящее, бледное лицо и шепнула Райскому послать за старым доктором. Она тут только заметила жену священника, увидела ее измученное лицо,
обняла ее и сказала, чтобы она пошла и отдыхала у ней целый день.
— Прощай, Евсеюшка, прощай, мой ненаглядный! — говорила мать,
обнимая его, — вот тебе образок; это мое благословение. Помни
веру, Евсей, не уйди там у меня в бусурманы! а не то прокляну! Не пьянствуй, не воруй; служи барину
верой и правдой. Прощай, прощай!..
Княгиня
Вера обняла ствол акации, прижалась к нему и плакала. Дерево мягко сотрясалось. Налетел легкий ветер и, точно сочувствуя ей, зашелестел листьями. Острее запахли звезды табака… И в это время удивительная музыка, будто бы подчиняясь ее горю, продолжала:
Свобода! он одной тебя // Еще искал в пустынном мире. // Страстями чувства истребя, // Охолодев к мечтам и к лире, // С волненьем песни он внимал, // Одушевленные тобою, // И с
верой, пламенной мольбою // Твой гордый идол
обнимал. // Свершилось… целью упованья // Не зрит он в мире ничего. // И вы, последние мечтанья, // И вы сокрылись от него. // Он раб. Склонясь главой на камень, // Он ждет, чтоб с сумрачной зарей // Погас печальной жизни пламень, // И жаждет сени гробовой.