Неточные совпадения
—
Не говори ничего,
не оправдывай меня, или я возненавижу тебя.
Я хватаюсь за слово «знаю» и
говорю: ты этого
не знаешь, потому что этого тебе еще
не сказано, а ты знаешь только то, что тебе скажут; сам ты
ничего не знаешь,
не знаешь даже того, что тем, как я начал повесть, я оскорбил, унизил тебя.
— Знаю: коли
не о свадьбе, так известно о чем. Да
не на таковских напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Ну, да нечего с тобой много
говорить, и так лишнее наговорила: девушкам
не следует этого знать, это материно дело. А девушка должна слушаться, она еще
ничего не понимает. Так будешь с ним
говорить, как я тебе велю?
Я бы
ничего не имела возразить, если бы вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой были с ними обоими; но променять француженку на русскую… воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное лицо… виновата,
не бесцветное, а, как вы
говорите, кровь со сливками, то есть кушанье, которое могут брать в рот только ваши эскимосы!
Что нужно мне будет, я
не знаю; вы
говорите: я молода, неопытна, со временем переменюсь, — ну, что ж, когда переменюсь, тогда и переменюсь, а теперь
не хочу,
не хочу,
не хочу
ничего, чего
не хочу!
Часа два продолжалась сцена. Марья Алексевна бесилась, двадцать раз начинала кричать и сжимала кулаки, но Верочка
говорила: «
не вставайте, или я уйду». Бились, бились,
ничего не могли сделать. Покончилось тем, что вошла Матрена и спросила, подавать ли обед — пирог уже перестоялся.
— Так было, ваше превосходительство, что Михаил Иванович выразили свое намерение моей жене, а жена сказала им, что я вам, Михаил Иванович,
ничего не скажу до завтрего утра, а мы с женою были намерены, ваше превосходительство, явиться к вам и доложить обо всем, потому что как в теперешнее позднее время
не осмеливались тревожить ваше превосходительство. А когда Михаил Иванович ушли, мы сказали Верочке, и она
говорит: я с вами, папенька и маменька, совершенно согласна, что нам об этом думать
не следует.
Если бы я хотел сочинять эффектные столкновения, я б и дал этому положению трескучую развязку: но ее
не было на деле; если б я хотел заманивать неизвестностью, я бы
не стал
говорить теперь же, что
ничего подобного
не произошло; но я пишу без уловок, и потому вперед
говорю: трескучего столкновения
не будет, положение развяжется без бурь, без громов и молний.
«Однако же — однако же», — думает Верочка, — что такое «однако же»? — Наконец нашла, что такое это «однако же» — «однако же он держит себя так, как держал бы Серж, который тогда приезжал с доброю Жюли. Какой же он дикарь? Но почему же он так странно
говорит о девушках, о том, что красавиц любят глупые и — и — что такое «и» — нашла что такое «и» — и почему же он
не хотел
ничего слушать обо мне, сказал, что это
не любопытно?
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни, и написаны другие книги, другими людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет в них
ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе, как аромат в полях, когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже от твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить и почему надобно жить обманом и обиранием; она хотела
говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки, которая таскает за собою своего любовника, будто горничную, делает из него все, что хочет, и все-таки, лишь опомнится, находит, что она
не имеет своей воли, должна угождать, принуждать себя, что это очень тяжело, — уж ей ли, кажется,
не жить с ее Сергеем, и добрым, и деликатным, и мягким, — а она
говорит все-таки: «и даже мне, такой дурной, такие отношения дурны».
— Несносный, несносный! Вы занимаетесь предостережениями мне и до сих пор
ничего не сказали. Что же,
говорите, наконец.
На нее в самом деле было жалко смотреть: она
не прикидывалась. Ей было в самом деле больно. Довольно долго ее слова были бессвязны, — так она была сконфужена за себя; потом мысли ее пришли в порядок, но и бессвязные, и в порядке, они уже
не говорили Лопухову
ничего нового. Да и сам он был также расстроен. Он был так занят открытием, которое она сделала ему, что
не мог заниматься ее объяснениями по случаю этого открытия. Давши ей наговориться вволю, он сказал...
«Как они громко там
говорят. Что они
говорят? — Нет,
ничего не слышно.
—
Ничего,
не съедят меня,
не совеститесь, господа! —
говорил Алексей Петрович, провожая Лопухова и Кирсанова, которые оставались еще несколько минут, чтобы дать отъехать Верочке: — я теперь очень рад, что Наташа ободрила меня.
С минуту, — нет, несколько, поменьше, — Марья Алексевна,
не подозревавшая
ничего подобного, стояла ошеломленная, стараясь понять и все
не понимая, что ж это
говорит дочь, что ж это значит и как же это?
— А если Павлу Константинычу было бы тоже
не угодно
говорить хладнокровно, так и я уйду, пожалуй, — мне все равно. Только зачем же вы, Павел Константиныч, позволяете называть себя такими именами? Марья Алексевна дел
не знает, она, верно, думает, что с нами можно бог знает что сделать, а вы чиновник, вы деловой порядок должны знать. Вы скажите ей, что теперь она с Верочкой
ничего не сделает, а со мной и того меньше.
«Знает, подлец, что с ним
ничего не сделаешь», — подумала Марья Алексевна и сказала Лопухову, что в первую минуту она погорячилась, как мать, а теперь может
говорить хладнокровно.
А он
говорит: «
Ничего, Верочка, я так лежал, ты
не помешала».
— И он
ничего. Да ты
не тому дивись, что ушла, а ты тому дивись: оделась, пошла; он
говорит: погоди; оделся, тогда
говорит: войди. Ты про это
говори: какое это заведенье?
— А вот какая важность, мой друг: мы все
говорим и
ничего не делаем. А ты позже нас всех стала думать об этом, и раньше всех решилась приняться за дело.
Выехав на свою дорогу, Жюли пустилась болтать о похождениях Адели и других: теперь m-lle Розальская уже дама, следовательно, Жюли
не считала нужным сдерживаться; сначала она
говорила рассудительно, потом увлекалась, увлекалась, и стала описывать кутежи с восторгом, и пошла, и пошла; Вера Павловна сконфузилась, Жюли
ничего не замечала...
—
Ничего, маменька, я
не устала, —
говорит Верочка.
Я пропускаю множество подробностей, потому что
не описываю мастерскую, а только
говорю о ней лишь в той степени, в какой это нужно для обрисовки деятельности Веры Павловны. Если я упоминаю о некоторых частностях, то единственно затем, чтобы видно было, как поступала Вера Павловна, как она вела дело шаг за шагом, и терпеливо, и неутомимо, и как твердо выдерживала свое правило:
не распоряжаться
ничем, а только советовать, объяснять, предлагать свое содействие, помогать исполнению решенного ее компаниею.
— Дмитрий
ничего, хорош: еще дня три — четыре будет тяжеловато, но
не тяжеле вчерашнего, а потом станет уж и поправляться. Но о вас, Вера Павловна, я хочу
поговорить с вами серьезно. Вы дурно делаете: зачем
не спать по ночам? Ему совершенно
не нужна сиделка, да и я
не нужен. А себе вы можете повредить, и совершенно без надобности. Ведь у вас и теперь нервы уж довольно расстроены.
— Я ходила по Невскому, Вера Павловна; только еще вышла, было еще рано; идет студент, я привязалась к нему. Он
ничего не сказал а перешел на другую сторону улицы. Смотрит, я опять подбегаю к нему, схватила его за руку. «Нет, я
говорю,
не отстану от вас, вы такой хорошенький». «А я вас прошу об этом, оставьте меня», он
говорит. «Нет, пойдемте со мной». «Незачем». «Ну, так я с вами пойду. Вы куда идете? Я уж от вас ни за что
не отстану». — Ведь я была такая бесстыдная, хуже других.
Зачем это нужно знать ей, она
не сказывала, и Лопухов
не почел себя вправе прямо
говорить ей о близости кризиса,
не видя в ее вопросах
ничего, кроме обыкновенной привязанности к жизни.
Прошло месяца четыре. Заботы о Крюковой, потом воспоминания о ней обманули Кирсанова: ему казалось, что теперь он безопасен от мыслей о Вере Павловне: он
не избегал ее, когда она, навещая Крюкову, встречалась и
говорила с ним, «потом, когда она старалась развлечь его. Пока он грустит, оно и точно, в его сознательных чувствах к Вере Павловне
не было
ничего, кроме дружеской признательности за ее участие.
— Друг мой, ты
говоришь совершенную правду о том, что честно и бесчестно. Но только я
не знаю, к чему ты
говоришь ее, и
не понимаю, какое отношение может она иметь ко мне. Я ровно
ничего тебе
не говорил ни о каком намерении рисковать спокойствием жизни, чьей бы то ни было, ни о чем подобном. Ты фантазируешь, и больше
ничего. Я прошу тебя, своего приятеля,
не забывать меня, потому что мне, как твоему приятелю, приятно проводить время с тобою, — только. Исполнишь ты мою приятельскую просьбу?
Прежде положим, что существуют три человека, — предположение,
не заключающее в себе
ничего невозможного, — предположим, что у одного из них есть тайна, которую он желал бы скрыть и от второго, и в особенности от третьего; предположим, что второй угадывает эту тайну первого, и
говорит ему: делай то, о чем я прошу тебя, или я открою твою тайну третьему.
Он боялся, что когда придет к Лопуховым после ученого разговора с своим другом, то несколько опростоволосится: или покраснеет от волнения, когда в первый раз взглянет на Веру Павловну, или слишком заметно будет избегать смотреть на нее, или что-нибудь такое; нет, он остался и имел полное право остаться доволен собою за минуту встречи с ней: приятная дружеская улыбка человека, который рад, что возвращается к старым приятелям, от которых должен был оторваться на несколько времени, спокойный взгляд, бойкий и беззаботный разговор человека,
не имеющего на душе никаких мыслей, кроме тех, которые беспечно
говорит он, — если бы вы были самая злая сплетница и смотрели на него с величайшим желанием найти что-нибудь
не так, вы все-таки
не увидели бы в нем
ничего другого, кроме как человека, который очень рад, что может, от нечего делать, приятно убить вечер в обществе хороших знакомых.
На другое утро хозяйка Рахметова в страшном испуге прибежала к Кирсанову: «батюшка — лекарь,
не знаю, что с моим жильцом сделалось:
не выходит долго из своей комнаты, дверь запер, я заглянула в щель; он лежит весь в крови; я как закричу, а он мне
говорит сквозь дверь: «
ничего, Аграфена Антоновна».
Я
не говорю ничего раньше, чем нужно.
«11 июля. 2 часа ночи. Милый друг Верочка, выслушай все, что тебе будет
говорить Рахметов. Я
не знаю, что хочет он
говорить тебе, я ему
не поручал
говорить ничего, он
не делал мне даже и намека о том, что он хочет тебе
говорить… Но я знаю, что он никогда
не говорит ничего, кроме того, что нужно. Твой Д. А.».
Она сейчас же увидела бы это, как только прошла бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов, в окончательном результате я
ничего не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать меня, ведь она и сама скоро дошла бы до такого же мнения; напротив, я выигрываю в ее уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и подумает: «какой он благородный человек, знал, что в те первые дни волнения признательность моя к нему подавляла бы меня своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы в уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь хотя я и сердилась на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что, в сущности, Рахметов
говорит правду; сама я додумалась бы до этого через неделю, но тогда это было бы для меня уж
не важно, я и без того была бы спокойна; а через то, что эти мысли были высказаны мне в первый же день, я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась бы целую неделю.
«Куда ты, Верочка?» Но она
ничего не отвечает, она уж в кухне и торопливо, весело
говорит Степану: — «Скорее давайте обед, на два прибора, — скорее! где тарелки и все, давайте, я сама возьму и накрою стол, а вы несите кушанье.
Да человек тысяча или больше: «здесь
не все; кому угодно, обедают особо, у себя»; те старухи, старики, дети, которые
не выходили в поле, приготовили все это: «готовить кушанье, заниматься хозяйством, прибирать в комнатах, — это слишком легкая работа для других рук, —
говорит старшая сестра, — ею следует заниматься тем, кто еще
не может или уже
не может делать
ничего другого».
А Вера Павловна
говорит, что если человек обедает один, он на эти деньги
не может иметь почти
ничего, кроме хлеба и той дряни, которая продается в мелочных лавочках.
Но она любила мечтать о том, как завидна судьба мисс Найтингель, этой тихой, скромной девушки, о которой никто
не знает
ничего, о которой нечего знать, кроме того, за что она любимица всей Англии: молода ли она? богата ли она, или бедна? счастлива ли она сама, или несчастна? об этом никто
не говорит, этом никто
не думает, все только благословляют девушку, которая была ангелом — утешителем в английских гошпиталях Крыма и Скутари, и по окончании войны, вернувшись на родину с сотнями спасенных ею, продолжает заботиться о больных…
Катерина Васильевна стала собирать все свои воспоминания о Вере Павловне, но в них только и нашлось первое впечатление, которое сделала на нее Вера Павловна; она очень живо описала ее наружность, манеру
говорить, все что бросается в глаза в минуту встречи с новым человеком; но дальше, дальше у нее в воспоминаниях уже, действительно,
не было почти
ничего, относящегося к Вере Павловне: мастерская, мастерская, мастерская, — и объяснения Веры Павловны о мастерской; эти объяснения она все понимала, но самой Веры Павловны во все следующее время, после первых слов встречи, она уж
не понимала.
Не говоря уж о том, что
ничего подобного никогда
не позволит себе благовоспитанная девушка, но если позволит, то уж, конечно, выйдет из этого совсем
не то.
Не то, чтоб они вовсе
не говорили между собою о чувствах, нет,
говорили, как и обо всем на свете, но мало, и это бы еще
ничего, что очень мало, но главное, что
говорили, и каким тоном!
— Вы все
говорите о недостаточности средств у нас, девушек, делать основательный выбор. Вообще это совершенная правда. Но бывают исключительные случаи, когда для основательности выбора и
не нужно такой опытности. Если девушка
не так молода, она уж может знать свой характер. Например, я свой характер знаю, и видно, что он уже
не изменится. Мне 22 года. Я знаю, что нужно для моего счастия: жить спокойно, чтобы мне
не мешали жить тихо, больше
ничего.
Катерина Васильевна
ничего не отвечает на это, только в глазах ее сверкает злое выражение. «Какая ты горячая, Катя; ты хуже меня, —
говорит Вера Павловна.