Неточные совпадения
Как величественно сидит она, как строго смотрит! едва наклонила голову в ответ на его поклон. «Очень рада вас
видеть, прошу садиться». — Ни один мускул
не пошевелился в ее лице. Будет сильная головомойка, —
ничего, ругай, только спаси.
— Конечно,
не хочу! Что мне еще слушать? Ведь вы уж все сказали; что дело почти кончено, что завтра оно решится, —
видите, мой друг, ведь вы сами еще
ничего не знаете нынче. Что же слушать? До свиданья, мой друг!
Вот, как смешно будет: входят в комнату —
ничего не видно, только угарно, и воздух зеленый; испугались: что такое? где Верочка? маменька кричит на папеньку: что ты стоишь, выбей окно! — выбили окно, и
видят: я сижу у туалета и опустила голову на туалет, а лицо закрыла руками.
Вера Павловна
не сказала своим трем первым швеям ровно
ничего, кроме того, что даст им плату несколько, немного побольше той, какую швеи получают в магазинах; дело
не представляло
ничего особенного; швеи
видели, что Вера Павловна женщина
не пустая,
не легкомысленная, потому без всяких недоумений приняли ее предложение работать у ней:
не над чем было недоумевать, что небогатая дама хочет завести швейную.
Да китайцы и правы: в отношениях с ними все европейцы, как один европеец,
не индивидуумы, а представители типа, больше
ничего; одинаково
не едят тараканов и мокриц, одинаково
не режут людей в мелкие кусочки, одинаково пьют водку и виноградное вино, а
не рисовое, и даже единственную вещь, которую
видят свою родную в них китайцы, — питье чаю, делают вовсе
не так, как китайцы: с сахаром, а
не без сахару.
— Так, я
вижу, вы
ничего обо мне
не знаете?
Зачем это нужно знать ей, она
не сказывала, и Лопухов
не почел себя вправе прямо говорить ей о близости кризиса,
не видя в ее вопросах
ничего, кроме обыкновенной привязанности к жизни.
— Нет, я
ничего не понимаю, Александр. Я
не знаю, о чем ты толкуешь. Тебе угодно
видеть какой-то удивительный смысл в простой просьбе твоего приятеля, чтобы ты
не забывал его, потому что ему приятно
видеть тебя у себя. Я
не понимаю, отчего тут приходить в азарт.
Он боялся, что когда придет к Лопуховым после ученого разговора с своим другом, то несколько опростоволосится: или покраснеет от волнения, когда в первый раз взглянет на Веру Павловну, или слишком заметно будет избегать смотреть на нее, или что-нибудь такое; нет, он остался и имел полное право остаться доволен собою за минуту встречи с ней: приятная дружеская улыбка человека, который рад, что возвращается к старым приятелям, от которых должен был оторваться на несколько времени, спокойный взгляд, бойкий и беззаботный разговор человека,
не имеющего на душе никаких мыслей, кроме тех, которые беспечно говорит он, — если бы вы были самая злая сплетница и смотрели на него с величайшим желанием найти что-нибудь
не так, вы все-таки
не увидели бы в нем
ничего другого, кроме как человека, который очень рад, что может, от нечего делать, приятно убить вечер в обществе хороших знакомых.
Борьба была тяжела. Цвет лица Веры Павловны стал бледен. Но, по наружности, она была совершенно спокойна, старалась даже казаться веселою, это даже удавалось ей почти без перерывов. Но если никто
не замечал
ничего, а бледность приписывали какому-нибудь легкому нездоровью, то ведь
не Лопухову же было это думать и
не видеть, да ведь он и так знал, ему и смотреть-то было нечего.
В тысячах других повестей я уже
вижу по пяти строкам с пяти разных страниц, что
не найду
ничего, кроме испорченного Гоголя, — зачем я стану их читать?
— Причина очень солидная. Надобно было, чтобы другие
видели, в каком вы расстройстве, чтоб известие о вашем ужасном расстройстве разнеслось для достоверности события, вас расстроившего. Ведь вы
не захотели бы притворяться. Да и невозможно вполне заменить натуру
ничем, натура все-таки действует гораздо убедительнее. Теперь три источника достоверности события: Маша, Мерцалова, Рахель. Мерцалова особенно важный источник, — ведь это уж на всех ваших знакомых. Я был очень рад вашей мысли послать за нею.
Она сейчас же
увидела бы это, как только прошла бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов, в окончательном результате я
ничего не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать меня, ведь она и сама скоро дошла бы до такого же мнения; напротив, я выигрываю в ее уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и подумает: «какой он благородный человек, знал, что в те первые дни волнения признательность моя к нему подавляла бы меня своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы в уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь хотя я и сердилась на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что, в сущности, Рахметов говорит правду; сама я додумалась бы до этого через неделю, но тогда это было бы для меня уж
не важно, я и без того была бы спокойна; а через то, что эти мысли были высказаны мне в первый же день, я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась бы целую неделю.
В два часа ночи она еще
ничего не предвидела, он выжидал, когда она, истомленная тревогою того утра, уж
не могла долго противиться сну, вошел, сказал несколько слов, и в этих немногих словах почти все было только непонятное предисловие к тому, что он хотел сказать, а что он хотел сказать, в каких коротких словах сказал он: «Я давно
не видел своих стариков, — съезжу к ним; они будут рады» — только, и тотчас же ушел.
По американской привычке
не видеть ничего необыкновенного ни в быстром обогащении, ни в разорении, или по своему личному характеру, Бьюмонт
не имел охоты ни восхититься величием ума, нажившего было три — четыре миллиона, ни скорбеть о таком разорении, после которого еще остались средства держать порядочного повара; а между тем надобно же было что-нибудь заметить в знак сочувствия чему-нибудь из длинной речи; потому он сказал...
—
Ничего особенного, Катерина Васильевна, как
видите, здоров. Да вы
не выкушаете чаю? —
видите, я пью.
— Да какое же большое (входит Петр со стаканом для Катерины Васильевны), когда я владею обеими руками? А впрочем, извольте (отодвигает рукав до локтя). Петр, выбросьте из этой пепельницы и дайте сигарочницу, она в кабинете на столе.
Видите, пустяки: кроме английского пластыря,
ничего не понадобилось.
— Нет,
ничего, это так; дайте воды,
не беспокойтесь, Мосолов уже несет. Благодарю, Мосолов; — она взяла воду, принесенную тем молодым ее спутником, который прежде отходил к окну, —
видите, как я его выучила, все вперед знает. Теперь совершенно прошло. Продолжайте, пожалуйста; я слушаю.