Неточные совпадения
Дай мне
силу сделаться опять уличной женщиной
в Париже, я
не прошу у тебя ничего другого, я недостойна ничего другого, но освободи меня от этих людей, от этих гнусных людей!
— Да, могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить на фортепьянах, и я за счастье почту, что она вхожа будет
в такой дом; только учительница-то моя
не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами
в гостей: —
не знаю,
в силах ли будет выйти и показать вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка, друг мой, можешь ты выйти, или нет?
«Как у меня доставало
силы жить
в таких гадких стеснениях? Как я могла дышать
в этом подвале? И
не только жила, даже осталась здорова. Это удивительно, непостижимо. Как я могла тут вырасти с любовью к добру? Непонятно, невероятно», думала Вера Павловна, возвращаясь домой, и чувствовала себя отдыхающей после удушья.
Он
не говорил ей, что это уж
не в ее власти: надобно было дать пройти времени, чтобы
силы ее восстановились успокоением на одной какой-нибудь мысли, — какой, все равно.
Но оно гремит славою только на полосе
в 100 верст шириною, идущей по восьми губерниям; читателям остальной России надобно объяснить, что это за имя, Никитушка Ломов, бурлак, ходивший по Волге лет 20–15 тому назад, был гигант геркулесовской
силы; 15 вершков ростом, он был так широк
в груди и
в плечах, что весил 15 пудов, хотя был человек только плотный, а
не толстый.
Рахметов
в 16 лет, когда приехал
в Петербург, был с этой стороны обыкновенным юношею довольно высокого роста, довольно крепким, но далеко
не замечательным по
силе: из десяти встречных его сверстников, наверное, двое сладили бы с ним.
Сказать, что он хочет быть бурлаком, показалось бы хозяину судна и бурлакам верхом нелепости, и его
не приняли бы; но он сел просто пассажиром, подружившись с артелью, стал помогать тянуть лямку и через неделю запрягся
в нее как следует настоящему рабочему; скоро заметили, как он тянет, начали пробовать
силу, — он перетягивал троих, даже четверых самых здоровых из своих товарищей; тогда ему было 20 лет, и товарищи его по лямке окрестили его Никитушкою Ломовым, по памяти героя, уже сошедшего тогда со сцены.
Действительно, он приобрел и
не щадя времени поддерживал
в себе непомерную
силу.
Только она и давала некоторую возможность отбиваться от него: если уж начнет слишком доезжать своими обличениями, доезжаемый скажет ему: «да ведь совершенство невозможно — ты же куришь», — тогда Рахметов приходил
в двойную
силу обличения, но большую половину укоризн обращал уже на себя, обличаемому все-таки доставалось меньше, хоть он
не вовсе забывал его из — за себя.
Гимнастика, работа для упражнения
силы, чтения — были личными занятиями Рахметова; по его возвращении
в Петербург, они брали у него только четвертую долю его времени, остальное время он занимался чужими делами или ничьими
в особенности делами, постоянно соблюдая то же правило, как
в чтении:
не тратить времени над второстепенными делами и с второстепенными людьми, заниматься только капитальными, от которых уже и без него изменяются второстепенные дела и руководимые люди.
Это я для них самих говорю, что они смешны, говорю потому, что мне жалко их; это я для тех благородных людей говорю, которые очаровываются ими:
не следуйте за ними, благородные люди, говорю я, потому что скуден личными радостями путь, на который они зовут вас: но благородные люди
не слушают меня и говорят: нет,
не скуден, очень богат, а хоть бы и был скуден
в ином месте, так
не длинно же оно, у нас достанет
силы пройти это место, выйти на богатые радостью, бесконечные места.
— Нет. Именно я потому и выбран, что всякий другой на моем месте отдал бы. Она
не может остаться
в ваших руках, потому что, по чрезвычайной важности ее содержания, характер которого мы определили, она
не должна остаться ни
в чьих руках. А вы захотели бы сохранить ее, если б я отдал ее. Потому, чтобы
не быть принуждену отнимать ее у вас
силою, я вам
не отдам ее, а только покажу. Но я покажу ее только тогда, когда вы сядете, сложите на колена ваши руки и дадите слово
не поднимать их.
Нет, нужно личное дело, необходимое дело, от которого зависела бы собственная жизнь, такое дело, которое лично для меня, для моего образа жизни, для моих увлечений страстью, только такое дело может служить опорою
в борьбе со страстью; только оно
не вытесняется из жизни страстью, а само заглушает страсть, только оно дает
силу и отдых.
Тут теплота проникает всю грудь: это уж
не одно биение сердца, которое возбуждается фантазиею, нет, вся грудь чувствует чрезвычайную свежесть и легкость; это похоже на то, как будто изменяется атмосфера, которою дышит человек, будто воздух стал гораздо чище и богаче кислородом, это ощущение вроде того, какое доставляется теплым солнечным днем, это похоже на то, что чувствуешь, греясь на солнце, но разница огромная
в том, что свежесть и теплота развиваются
в самых нервах, прямо воспринимаются ими, без всякого ослабления своей ласкающей
силы посредствующими элементами».
Но больше, еще гораздо больше могущества и прелести дается каждой из этих
сил во мне тем новым, что есть во мне, чего
не было ни
в одной из прежних цариц.
Неточные совпадения
Почтмейстер. Сам
не знаю, неестественная
сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда
не чувствовал.
Не могу,
не могу! слышу, что
не могу! тянет, так вот и тянет!
В одном ухе так вот и слышу: «Эй,
не распечатывай! пропадешь, как курица»; а
в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
И тут настала каторга // Корёжскому крестьянину — // До нитки разорил! // А драл… как сам Шалашников! // Да тот был прост; накинется // Со всей воинской
силою, // Подумаешь: убьет! // А деньги сунь, отвалится, // Ни дать ни взять раздувшийся //
В собачьем ухе клещ. // У немца — хватка мертвая: // Пока
не пустит по миру, //
Не отойдя сосет!
Пастух уж со скотиною // Угнался; за малиною // Ушли подружки
в бор, //
В полях трудятся пахари, //
В лесу стучит топор!» // Управится с горшочками, // Все вымоет, все выскребет, // Посадит хлебы
в печь — // Идет родная матушка, //
Не будит — пуще кутает: // «Спи, милая, касатушка, // Спи,
силу запасай!
Молиться
в ночь морозную // Под звездным небом Божиим // Люблю я с той поры. // Беда пристигнет — вспомните // И женам посоветуйте: // Усердней
не помолишься // Нигде и никогда. // Чем больше я молилася, // Тем легче становилося, // И
силы прибавлялося, // Чем чаще я касалася // До белой, снежной скатерти // Горящей головой…
—
Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да
в землю сам ушел по грудь // С натуги! По лицу его //
Не слезы — кровь течет! //
Не знаю,
не придумаю, // Что будет? Богу ведомо! // А про себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты,
сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!