Неточные совпадения
А ты заснешь так тихо, как ребенок, и
не будут ни смущать, ни волновать тебя никакие сны, — разве приснятся
веселые детские игры, фанты, горелки или, может быть, танцы, только тоже
веселые, беззаботные.
Да, вот хорошо будет, когда бедных
не будет, никто никого принуждать
не будет, все будут
веселые, добрые, счастливые…»
С амурных дел они, или так встречались? Как бы с амурных дел, он бы был
веселый. А ежели бы в амурных делах они поссорились, по ее несоответствию на его желание, тогда бы, точно, он был сердитый, только тогда они ведь поссорились бы, —
не стал бы ее провожать. И опять она прошла прямо в свою комнату и на него
не поглядела, а ссоры незаметно, — нет, видно, так встретились. А черт их знает, надо глядеть в оба.
Словом сказать, приятная беседа по душе с Марьею Алексевною так оживила Дмитрия Сергеича, что куда девалась его грусть! он был такой
веселый, каким его Марья Алексевна еще никогда
не видывала.
«А если б он
не придумал, разве бы он был
веселый? «Что ж это он придумал?»
«Какой он
веселый, в самом деле! Неужели в самом деле есть средство? И как это он с нею так подружился? А на меня и
не смотрит, — ах, какой хитрый!»
В половине службы пришла Наталья Андреевна, или Наташа, как звал ее Алексей Петрович; по окончании свадьбы попросила молодых зайти к ней; у ней был приготовлен маленький завтрак: зашли, посмеялись, даже протанцовали две кадрили в две пары, даже вальсировали; Алексей Петрович,
не умевший танцовать, играл им на скрипке, часа полтора пролетели легко и незаметно. Свадьба была
веселая.
С давнего времени это был первый случай, когда Лопухов
не знал, что ему делать. Нудить жалко, испортишь все
веселое свиданье неловким концом. Он осторожно встал, пошел по комнате,
не попадется ли книга. Книга попалась — «Chronique de L'Oeil de Boeuf» — вещь, перед которою «Фоблаз» вял; он уселся на диван в другом конце комнаты, стал читать и через четверть часа сам заснул от скуки.
По обыкновению, шел и
веселый разговор со множеством воспоминаний, шел и серьезный разговор обо всем на свете: от тогдашних исторических дел (междоусобная война в Канзасе, предвестница нынешней великой войны Севера с Югом, предвестница еще более великих событий
не в одной Америке, занимала этот маленький кружок: теперь о политике толкуют все, тогда интересовались ею очень немногие; в числе немногих — Лопухов, Кирсанов, их приятели) до тогдашнего спора о химических основаниях земледелия по теории Либиха, и о законах исторического прогресса, без которых
не обходился тогда ни один разговор в подобных кружках, и о великой важности различения реальных желаний, которые ищут и находят себе удовлетворение, от фантастических, которым
не находится, да которым и
не нужно найти себе удовлетворение, как фальшивой жажде во время горячки, которым, как ей, одно удовлетворение: излечение организма, болезненным состоянием которого они порождаются через искажение реальных желаний, и о важности этого коренного различения, выставленной тогда антропологическою философиею, и обо всем, тому подобном и
не подобном, но родственном.
«Миленький только смотрел и смеялся. Почему ж бы ему
не пошалить с нами? Ведь это было бы еще
веселее. Разве это было неловко или разве он этого
не сумел бы — принять участие в нашей игре? Нет, нисколько
не неловко, и он сумел бы. Но у него такой характер. Он только
не мешает, но одобряет, радуется, — и только».
Борьба была тяжела. Цвет лица Веры Павловны стал бледен. Но, по наружности, она была совершенно спокойна, старалась даже казаться
веселою, это даже удавалось ей почти без перерывов. Но если никто
не замечал ничего, а бледность приписывали какому-нибудь легкому нездоровью, то ведь
не Лопухову же было это думать и
не видеть, да ведь он и так знал, ему и смотреть-то было нечего.
Между ними были люди мягкие и люди суровые, люди мрачные и люди
веселые, люди хлопотливые и люди флегматические, люди слезливые (один с суровым лицом, насмешливый до наглости; другой с деревянным лицом, молчаливый и равнодушный ко всему; оба они при мне рыдали несколько раз, как истерические женщины, и
не от своих дел, а среди разговоров о разной разности; наедине, я уверен, плакали часто), и люди, ни от чего
не перестававшие быть спокойными.
— Вы-то еще слаб, слава богу! Но, Рахметов, вы удивляете меня. Вы совсем
не такой, как мне казалось. Отчего вы всегда такое мрачное чудовище? А ведь вот теперь вы милый,
веселый человек.
— Вера Павловна, я исполняю теперь
веселую обязанность, отчего ж мне
не быть
веселым?
Да это ли только? то едут шагом, отстают на четверть версты, и вдруг пускаются вскачь, обгоняют с криком и гиканьем, и когда обгоняют, бросаются снежками в
веселые, но
не буйные сани.
Неточные совпадения
Ой! ночка, ночка пьяная! //
Не светлая, а звездная, //
Не жаркая, а с ласковым // Весенним ветерком! // И нашим добрым молодцам // Ты даром
не прошла! // Сгрустнулось им по женушкам, // Оно и правда: с женушкой // Теперь бы
веселей! // Иван кричит: «Я спать хочу», // А Марьюшка: — И я с тобой! — // Иван кричит: «Постель узка», // А Марьюшка: — Уляжемся! — // Иван кричит: «Ой, холодно», // А Марьюшка: — Угреемся! — // Как вспомнили ту песенку, // Без слова — согласилися // Ларец свой попытать.
Потом свою вахлацкую, // Родную, хором грянули, // Протяжную, печальную, // Иных покамест нет. //
Не диво ли? широкая // Сторонка Русь крещеная, // Народу в ней тьма тём, // А ни в одной-то душеньке // Спокон веков до нашего //
Не загорелась песенка //
Веселая и ясная, // Как вёдреный денек. //
Не дивно ли?
не страшно ли? // О время, время новое! // Ты тоже в песне скажешься, // Но как?.. Душа народная! // Воссмейся ж наконец!
Такая рожь богатая // В тот год у нас родилася, // Мы землю
не ленясь // Удобрили, ухолили, — // Трудненько было пахарю, // Да весело жнее! // Снопами нагружала я // Телегу со стропилами // И пела, молодцы. // (Телега нагружается // Всегда с
веселой песнею, // А сани с горькой думою: // Телега хлеб домой везет, // А сани — на базар!) // Вдруг стоны я услышала: // Ползком ползет Савелий-дед, // Бледнешенек как смерть: // «Прости, прости, Матренушка! — // И повалился в ноженьки. — // Мой грех — недоглядел!..»
К дьячку с семинаристами // Пристали: «Пой „
Веселую“!» // Запели молодцы. // (Ту песню —
не народную — // Впервые спел сын Трифона, // Григорий, вахлакам, // И с «Положенья» царского, // С народа крепи снявшего, // Она по пьяным праздникам // Как плясовая пелася // Попами и дворовыми, — // Вахлак ее
не пел, // А, слушая, притопывал, // Присвистывал; «
Веселою» //
Не в шутку называл.)
Уж налились колосики. // Стоят столбы точеные, // Головки золоченые, // Задумчиво и ласково // Шумят. Пора чудесная! // Нет
веселей, наряднее, // Богаче нет поры! // «Ой, поле многохлебное! // Теперь и
не подумаешь, // Как много люди Божии // Побились над тобой, // Покамест ты оделося // Тяжелым, ровным колосом // И стало перед пахарем, // Как войско пред царем! //
Не столько росы теплые, // Как пот с лица крестьянского // Увлажили тебя!..»