Неточные совпадения
Этот удовлетворительный для всех результат особенно прочен был именно потому, что восторжествовали консерваторы: в
самом деле, если бы только пошалил выстрелом
на мосту, то ведь, в сущности, было бы еще сомнительно, дурак ли, или только озорник.
Странен показался Верочке голос матери: он в
самом деле был мягок и добр, — этого никогда не бывало. Она с недоумением посмотрела
на мать. Щеки Марьи Алексевны пылали, и глаза несколько блуждали.
Сторешников чаще и чаще начал думать: а что, как я в
самом деле возьму да женюсь
на ней?
Или уж она так озлоблена
на мать, что и то
самое дело, в котором обе должны бы действовать заодно, она хочет вести без матери?
Он смотрел
на Марью Алексевну, но тут, как нарочно, взглянул
на Верочку, — а может быть, и в
самом деле, нарочно? Может быть, он заметил, что она слегка пожала плечами? «А ведь он увидел, что я покраснела».
Марья Алексевна хотела сделать большой вечер в
день рождения Верочки, а Верочка упрашивала, чтобы не звали никаких гостей; одной хотелось устроить выставку жениха, другой выставка была тяжела. Поладили
на том, чтоб сделать
самый маленький вечер, пригласить лишь несколько человек близких знакомых. Позвали сослуживцев (конечно, постарше чинами и повыше должностями) Павла Константиныча, двух приятельниц Марьи Алексевны, трех девушек, которые были короче других с Верочкой.
— Все равно, как не осталось бы
на свете ни одного бедного, если б исполнилось задушевное желание каждого бедного. Видите, как же не жалки женщины! Столько же жалки, как и бедные. Кому приятно видеть бедных? Вот точно так же неприятно мне видеть женщин с той поры, как я узнал их тайну. А она была мне открыта моею ревнивою невестою в
самый день обручения. До той поры я очень любил бывать в обществе женщин; после того, — как рукою сняло. Невеста вылечила.
Со стороны частного смысла их для нее
самой, то есть сбережения платы за уроки, Марья Алексевна достигла большего успеха, чем
сама рассчитывала; когда через два урока она повела
дело о том, что они люди небогатые, Дмитрий Сергеич стал торговаться, сильно торговался, долго не уступал, долго держался
на трехрублевом (тогда еще были трехрублевые, т. е., если помните, монета в 75 к...
Конечно, и то правда, что, подписывая
на пьяной исповеди Марьи Алексевны «правда», Лопухов прибавил бы: «а так как, по вашему собственному признанию, Марья Алексевна, новые порядки лучше прежних, то я и не запрещаю хлопотать о их заведении тем людям, которые находят себе в том удовольствие; что же касается до глупости народа, которую вы считаете помехою заведению новых порядков, то, действительно, она помеха
делу; но вы
сами не будете спорить, Марья Алексевна, что люди довольно скоро умнеют, когда замечают, что им выгодно стало поумнеть, в чем прежде не замечалась ими надобность; вы согласитесь также, что прежде и не было им возможности научиться уму — разуму, а доставьте им эту возможность, то, пожалуй, ведь они и воспользуются ею».
На нее в
самом деле было жалко смотреть: она не прикидывалась. Ей было в
самом деле больно. Довольно долго ее слова были бессвязны, — так она была сконфужена за себя; потом мысли ее пришли в порядок, но и бессвязные, и в порядке, они уже не говорили Лопухову ничего нового. Да и
сам он был также расстроен. Он был так занят открытием, которое она сделала ему, что не мог заниматься ее объяснениями по случаю этого открытия. Давши ей наговориться вволю, он сказал...
«Какой он веселый, в
самом деле! Неужели в
самом деле есть средство? И как это он с нею так подружился? А
на меня и не смотрит, — ах, какой хитрый!»
Хозяйка начала свою отпустительную речь очень длинным пояснением гнусности мыслей и поступков Марьи Алексевны и сначала требовала, чтобы Павел Константиныч прогнал жену от себя; но он умолял, да и она
сама сказала это больше для блезиру, чем для
дела; наконец, резолюция вышла такая. что Павел Константиныч остается управляющим, квартира
на улицу отнимается, и переводится он
на задний двор с тем, чтобы жена его не смела и показываться в тех местах первого двора,
на которые может упасть взгляд хозяйки, и обязана выходить
на улицу не иначе, как воротами дальними от хозяйкиных окон.
— А какое влияние имеет
на человека заботливость других, — сказал Лопухов: — ведь он и
сам отчасти подвергается обольщению, что ему нужна, бог знает, какая осторожность, когда видит, что из — за него тревожатся. Ведь вот я мог бы выходить из дому уже
дня три, а все продолжал сидеть. Ныне поутру хотел выйти, и еще отложил
на день для большей безопасности.
— Милый мой, ведь это ты для моего успокоения геройствовал. А убежим сейчас же, в
самом деле, если тебе так хочется поскорее кончить карантин. Я скоро пойду
на полчаса в мастерскую. Отправимтесь все вместе: это будет с твоей стороны очень мило, что ты первый визит после болезни сделаешь нашей компании. Она заметит это и будет очень рада такой внимательности.
Идиллия нынче не в моде, и я
сам вовсе не люблю ее, то есть лично я не люблю, как не люблю гуляний, не люблю спаржи, — мало ли, до чего я не охотник? ведь нельзя же одному человеку любить все блюда, все способы развлечений; но я знаю, что эти вещи, которые не по моему личному вкусу, очень хорошие вещи, что они по вкусу, или были бы по вкусу, гораздо большему числу людей, чем те, которые, подобно мне, предпочитают гулянью — шахматную игру, спарже — кислую капусту с конопляным маслом; я знаю даже, что у большинства, которое не
разделяет моего вкуса к шахматной игре, и радо было бы не
разделять моего вкуса к кислой капусте с конопляным маслом, что у него вкусы не хуже моих, и потому я говорю: пусть будет
на свете как можно больше гуляний, и пусть почти совершенно исчезнет из света, останется только античною редкостью для немногих, подобных мне чудаков, кислая капуста с конопляным маслом!
Но когда жена заснула, сидя у него
на коленях, когда он положил ее
на ее диванчик, Лопухов крепко задумался о ее сне. Для него
дело было не в том, любит ли она его; это уж ее
дело, в котором и она не властна, и он, как он видит, не властен; это
само собою разъяснится, об этом нечего думать иначе, как
на досуге, а теперь недосуг, теперь его
дело разобрать, из какого отношения явилось в ней предчувствие, что она не любит его.
Почему, например, когда они, возвращаясь от Мерцаловых, условливались
на другой
день ехать в оперу
на «Пуритан» и когда Вера Павловна сказала мужу: «Миленький мой, ты не любишь этой оперы, ты будешь скучать, я поеду с Александром Матвеичем: ведь ему всякая опера наслажденье; кажется, если бы я или ты написали оперу, он и ту стал бы слушать», почему Кирсанов не поддержал мнения Веры Павловны, не сказал, что «в
самом деле, Дмитрий, я не возьму тебе билета», почему это?
На другой
день, когда ехали в оперу в извозничьей карете (это ведь дешевле, чем два извозчика), между другим разговором сказали несколько слов и о Мерцаловых, у которых были накануне, похвалили их согласную жизнь, заметили, что это редкость; это говорили все, в том числе Кирсанов сказал: «да, в Мерцалове очень хорошо и то, что жена может свободно раскрывать ему свою душу», только и сказал Кирсанов, каждый из них троих думал сказать то же
самое, но случилось сказать Кирсанову, однако, зачем он сказал это?
Вера Павловна, слушая такие звуки, смотря
на такое лицо, стала думать, не вовсе, а несколько, нет не несколько, а почти вовсе думать, что важного ничего нет, что она приняла за сильную страсть просто мечту, которая рассеется в несколько
дней, не оставив следа, или она думала, что нет, не думает этого, что чувствует, что это не так? да, это не так, нет, так, так, все тверже она думала, что думает это, — да вот уж она и в
самом деле вовсе думает это, да и как не думать, слушая этот тихий, ровный голос, все говорящий, что нет ничего важного?
Вера Павловна уж давно смотрела
на мужа теми же
самыми глазами, подозрительными, разгорающимися от гнева, какими смотрел
на него Кирсанов в
день теоретического разговора. Когда он кончил, ее лицо пылало.
А он все толкует про свои заводские
дела, как они хороши, да о том, как будут радоваться ему его старики, да про то, что все
на свете вздор, кроме здоровья, и надобно ей беречь здоровье, и в
самую минуту прощанья, уже через балюстраду, сказал: — Ты вчера написала, что еще никогда не была так привязана ко мне, как теперь — это правда, моя милая Верочка.
Неужели ты думаешь, что
сама Вера Павловна, когда
на досуге, через несколько
дней, стала бы вспоминать прошлую сумятицу, не осудила бы свою забывчивость о мастерской точно так же, как осудил Рахметов?
Нет, государь мой: он был тут лишь орудием Лопухова, и
сам тогда же очень хорошо понимал, что он тут лишь орудие Лопухова, и Вера Павловна догадалась об этом через
день или через два, и догадалась бы в ту же
самую минуту, как Рахметов раскрыл рот, если бы не была слишком взволнована: вот как
на самом-то
деле были вещи, неужели ты и этого не понимал?
Она сейчас же увидела бы это, как только прошла бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов, в окончательном результате я ничего не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать меня, ведь она и
сама скоро дошла бы до такого же мнения; напротив, я выигрываю в ее уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и подумает: «какой он благородный человек, знал, что в те первые
дни волнения признательность моя к нему подавляла бы меня своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы в уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь хотя я и сердилась
на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что, в сущности, Рахметов говорит правду;
сама я додумалась бы до этого через неделю, но тогда это было бы для меня уж не важно, я и без того была бы спокойна; а через то, что эти мысли были высказаны мне в первый же
день, я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась бы целую неделю.
И сколько его слез упало
на мои руки, которые были тогда так бледны, — вот этою теперь уж, конечно, нет; в
самом деле, руки у меня хороши, он говорит правду».
Итак, Вера Павловна занялась медициною; и в этом, новом у нас
деле, она была одною из первых женщин, которых я знал. После этого она, действительно, стала чувствовать себя другим человеком. У ней была мысль: «Через несколько лет я уж буду в
самом деле стоять
на своих ногах». Это великая мысль. Полного счастья нет без полной независимости. Бедные женщины, немногие из вас имеют это счастие!
Синий чулок с бессмысленною аффектациею самодовольно толкует о литературных или ученых вещах, в которых ни бельмеса не смыслит, и толкует не потому, что в
самом деле заинтересован ими, а для того, чтобы пощеголять своим умом (которого ему не случилось получить от природы), своими возвышенными стремлениями (которых в нем столько же, как в стуле,
на котором он сидит) и своею образованностью (которой в нем столько же, как в попугае).
Тут теплота проникает всю грудь: это уж не одно биение сердца, которое возбуждается фантазиею, нет, вся грудь чувствует чрезвычайную свежесть и легкость; это похоже
на то, как будто изменяется атмосфера, которою дышит человек, будто воздух стал гораздо чище и богаче кислородом, это ощущение вроде того, какое доставляется теплым солнечным
днем, это похоже
на то, что чувствуешь, греясь
на солнце, но разница огромная в том, что свежесть и теплота развиваются в
самых нервах, прямо воспринимаются ими, без всякого ослабления своей ласкающей силы посредствующими элементами».
На другой
день собрался консилиум из
самых высоких знаменитостей великосветской медицинской практики, было целых пять человек,
самых важнейших: нельзя, чем же действовать
на Полозова?
— Оно очень прозаично, m-r Бьюмонт, но меня привела к нему жизнь. Мне кажется,
дело, которым я занимаюсь, слишком одностороннее
дело, и та сторона,
на которую обращено оно, не первая сторона,
на которую должны быть обращены заботы людей, желающих принести пользу народу. Я думаю так: дайте людям хлеб, читать они выучатся и
сами. Начинать надобно с хлеба, иначе мы попусту истратим время.
— Да, вероятно,
на —
днях, но все, знаете, проволочка не от нас с мистером Лотером, а от
самого общества.
Вот, например, это было через неделю после визита, за который «очень благодарил» Бьюмонт Катерину Васильевну, месяца через два после начала их знакомства; продажа завода была покончена, мистер Лотер собирался уехать
на другой
день (и уехал; не ждите, что он произведет какую-нибудь катастрофу; он, как следует негоцианту, сделал коммерческую операцию, объявил Бьюмонту, что фирма назначает его управляющим завода с жалованьем в 1000 фунтов, чего и следовало ожидать, и больше ничего: какая ж ему надобность вмешиваться во что-нибудь, кроме коммерции,
сами рассудите), акционеры, в том числе и Полозов, завтра же должны были получить (и получили, опять не ждите никакой катастрофы: фирма Ходчсона, Лотера и К очень солидная) половину денег наличными, а другую половину — векселями
на З — х месячный срок.
Очень возможно даже то, что она в
самом деле станет слишком легко смотреть
на жизнь.
— А в
самом деле, они могут наводить
на грустные мысли, вот какие: если при таких ничтожных средствах судить о своих потребностях и о характерах мужчин, девушки все-таки довольно часто умеют делать удачный выбор, то какую же светлость и здравость женского ума показывает это!
— Если спит, если пустяки, то что ж, в
самом деле? Расстраивающее впечатление,
на четверть часа произведенное дамою в трауре, прошло, исчезло, забылось, — не совсем, но почти. Вечер без нее понемножку направлялся, направлялся
на путь всех прежних вечеров в этом роде, и вовсе направился, пошел весело.
Но это были только мимолетные отголоски, да и то лишь сначала. А вообще, вечер шел весело, через полчаса уж и вовсе весело. Болтали, играли, пели. Она спит крепко, уверяет Мосолов, и подает пример. Да и нельзя помешать, в
самом деле: комната, в которой она улеглась, очень далеко от зала, через три комнаты, коридор, лестницу и потом опять комнату,
на совершенно другой половине квартиры.
— В
самом деле! Карл Яковлевич, пожалуйста,
на минуту. Вы не встречались в Америке с тем русским, о котором они говорили?
но
на этом слове голос ее в
самом деле задрожал и оборвался. «Не выходит — и прекрасно, что не выходит, это не должно выходить — выйдет другое, получше; слушайте, дети мои, наставление матери: не влюбляйтесь и знайте, что вы не должны жениться». Она запела сильным, полным контральто...
— В
самом деле, так было. Значит, мне и нельзя жалеть: мне было сказано,
на что я иду. Так можно жениться и любить, дети: без обмана; и умейте выбирать.