Неточные совпадения
Раз пять или шесть
Лопухов был на своем новом уроке, прежде чем Верочка и он увидели друг друга. Он сидел с Федею в одном конце квартиры, она в другом конце, в своей комнате. Но дело подходило к экзаменам в академии; он перенес уроки с утра на вечер, потому что по утрам ему нужно заниматься, и когда пришел вечером, то застал все семейство за чаем.
Нет, Федя не наврал на него;
Лопухов, точно, был такой студент, у которого голова набита книгами, — какими, это мы увидим из библиографических исследований Марьи Алексевны, — и анатомическими препаратами: не набивши голову препаратами, нельзя быть профессором, а
Лопухов рассчитывал на это. Но так как мы видим, что из сведений, сообщенных Федею о Верочке,
Лопухов не слишком-то хорошо узнал ее, следовательно и сведения, которые сообщены Федею об учителе, надобно пополнить, чтобы хорошо узнать Лопухова.
По денежным своим делам
Лопухов принадлежал к тому очень малому меньшинству медицинских вольнослушающих, то есть не живущих на казенном содержании, студентов, которое не голодает и не холодает. Как и чем живет огромное большинство их — это богу, конечно, известно, а людям непостижимо. Но наш рассказ не хочет заниматься людьми, нуждающимися в съестном продовольствии; потому он упомянет лишь в двух — трех словах о времени, когда
Лопухов находился в таком неприличном состоянии.
Для содержания сына в Петербурге ресурсы отца были неудовлетворительны; впрочем, в первые два года
Лопухов получал из дому рублей по 35 в год, да еще почти столько же доставал перепискою бумаг по вольному найму в одном из кварталов Выборгской части, — только вот в это-то время он и нуждался.
А когда вы видели их вместе, то замечали, что хоть оба они люди очень солидные и очень открытые, но
Лопухов несколько сдержаннее, его товарищ — несколько экспансивнее.
Например,
Лопухов больше всего был теперь занят тем, как устроить свою жизнь по окончании курса, до которого осталось ему лишь несколько месяцев, как и Кирсанову, а план будущности был у них обоих одинаковый.
Лопухов положительно знал, что будет ординатором (врачом) в одном из петербургских военных гошпиталей — это считается большим счастьем — и скоро получит кафедру в Академии.
Вот к этим-то людям принадлежали
Лопухов и Кирсанов.
Итак,
Лопухов вошел в комнату, увидел общество, сидевшее за чайным столом, в том числе и Верочку; ну, конечно, и общество увидело, в том числе и Верочка увидела, что в комнату вошел учитель.
— А трудная ваша часть, мсье
Лопухов, — я говорю, докторская часть.
Читатель, ты, конечно, знаешь вперед, что на этом вечере будет объяснение, что Верочка и
Лопухов полюбят друг друга? — разумеется, так.
Осматривая собравшихся гостей,
Лопухов увидел, что в кавалерах нет недостатка: при каждой из девиц находился молодой человек, кандидат в женихи или и вовсе жених. Стало быть, Лопухова пригласили не в качестве кавалера; зачем же? Подумавши, он вспомнил, что приглашению предшествовало испытание его игры на фортепьяно. Стало быть, он позван для сокращения расходов, чтобы не брать тапера. «Хорошо, — подумал он: — извините, Марья Алексевна», и подошел к Павлу Константинычу.
Тотчас же составилась партия, и
Лопухов уселся играть. Академия на Выборгской стороне — классическое учреждение по части карт. Там не редкость, что в каком-нибудь нумере (т, е. в комнате казенных студентов) играют полтора суток сряду. Надобно признаться, что суммы, находящиеся в обороте на карточных столах, там гораздо меньше, чем в английском клубе, но уровень искусства игроков выше. Сильно игрывал в свое-то есть в безденежное — время и
Лопухов.
— Мсье
Лопухов, вы должны танцовать.
Лопухов снова сделал глубокий поклон. Двое из кавалеров поочередно играли. На третью кадриль
Лопухов просил Верочку, — первую она танцовала с Михайлом Иванычем, вторую он с бойкой девицею.
Лопухов наблюдал Верочку и окончательно убедился в ошибочности своего прежнего понятия о ней, как о бездушной девушке, холодно выходящей по расчету за человека, которого презирает: он видел перед собою обыкновенную молоденькую девушку, которая от души танцует, хохочет; да, к стыду Верочки, надобно сказать, что она была обыкновенная девушка, любившая танцовать.
Лопухов был расположен теперь в ее пользу, но ему все еще было непонятно многое.
— Мсье
Лопухов, я никак не ожидала видеть вас танцующим, — начала она.
— Мсье
Лопухов! еще одну кадриль! непременно!
— Мы все говорили обо мне, — начал
Лопухов: — а ведь это очень нелюбезно с моей стороны, что я все говорил о себе. Теперь я хочу быть любезным, — говорить о вас! Вера Павловна. Знаете, я был о вас еще гораздо худшего мнения, чем вы обо мне. А теперь… ну, да это после. Но все-таки, я не умею отвечать себе на одно. Отвечайте вы мне. Скоро будет ваша свадьба?
Лопухов посмотрел на нее.
У этих людей, как
Лопухов, есть магические слова, привлекающие к ним всякое огорченное, обижаемое существо.
Во время этого разговора она так усердно и любезно просила учителя выкушать чаю, что
Лопухов согласился отступить от своего правила, взял стакан.
— Как же, имею, — сказал
Лопухов.
Верочка сначала едва удерживалась от слишком заметной улыбки, но постепенно ей стало казаться, — как это ей стало казаться? — нет, это не так, нет, это так! что
Лопухов, хоть отвечал Марье Алексевне, но говорит не с Марьей Алексевною, а с нею, Верочкою, что над Марьей Алексевною он подшучивает, серьезно же и правду, и только правду, говорит одной ей, Верочке.
Третий результат слов Марьи Алексевны был, разумеется, тот, что Верочка и Дмитрий Сергеич стали, с ее разрешения и поощрения, проводить вместе довольно много времени. Кончив урок часов в восемь,
Лопухов оставался у Розальских еще часа два — три: игрывал в карты с матерью семейства, отцом семейства и женихом; говорил с ними; играл на фортепьяно, а Верочка пела, или Верочка играла, а он слушал; иногда и разговаривал с Верочкою, и Марья Алексевна не мешала, не косилась, хотя, конечно, не оставляла без надзора.
Вера и
Лопухов остались сидеть в чайной комнате, подле спальной, куда ушла Марья Алексевна.
У одного окна, с одного конца стола, сидела Верочка и вязала шерстяной нагрудник отцу, свято исполняя заказ Марьи Алексевны; у другого окна, с другого конца стола, сидел
Лопухов; локтем одной руки оперся на стол, и в этой руке была сигара, а другая рука у него была засунута в карман; расстояние между ним и Верочкою было аршина два, если не больше.
Лопухов больше смотрел на сигару.
Мое намерение выставлять дело, как оно было, а не так, как мне удобнее было бы рассказывать его, делает мне и другую неприятность: я очень недоволен тем, что Марья Алексевна представляется в смешном виде с размышлениями своими о невесте, которую сочинила Лопухову, с такими же фантастическими отгадываниями содержания книг, которые давал
Лопухов Верочке, с рассуждениями о том, не обращал ли людей в папскую веру Филипп Эгалите и какие сочинения писал Людовик XIV.
Я понимаю, как сильно компрометируется
Лопухов в глазах просвещенной публики сочувствием Марьи Алексевны к его образу мыслей. Но я не хочу давать потачки никому и не прячу этого обстоятельства, столь вредного для репутации Лопухова, хоть и доказал, что мог утаить такую дурную сторону отношений Лопухова в семействе Розальских; я делаю даже больше: я сам принимаюсь объяснять, что он именно заслуживал благосклонность Марьи Алексевны.
Лопухов видел вещи в тех самых чертах, в каких представляются они всей массе рода человеческого, кроме партизанов прекрасных идей.
Конечно, если бы Марья Алексевна знала хотя половину того, что знают эти писатели, у ней достало бы ума сообразить, что
Лопухов плохая компания для нее.
Но, кроме того, что она была женщина неученая, она имеет и другое извинение своей ошибке:
Лопухов не договаривался с нею до конца.
Если бы, например, он стал объяснять, что такое «выгода», о которой он толкует с Верочкою, быть может, Марья Алексевна поморщилась бы, увидев, что выгода этой выгоды не совсем сходна с ее выгодою, но
Лопухов не объяснял этого Марье Алексевне, а в разговоре с Верочкою также не было такого объяснения, потому что Верочка знала, каков смысл этого слова в тех книгах, по поводу которых они вели свой разговор.
Конечно, и то правда, что, подписывая на пьяной исповеди Марьи Алексевны «правда»,
Лопухов прибавил бы: «а так как, по вашему собственному признанию, Марья Алексевна, новые порядки лучше прежних, то я и не запрещаю хлопотать о их заведении тем людям, которые находят себе в том удовольствие; что же касается до глупости народа, которую вы считаете помехою заведению новых порядков, то, действительно, она помеха делу; но вы сами не будете спорить, Марья Алексевна, что люди довольно скоро умнеют, когда замечают, что им выгодно стало поумнеть, в чем прежде не замечалась ими надобность; вы согласитесь также, что прежде и не было им возможности научиться уму — разуму, а доставьте им эту возможность, то, пожалуй, ведь они и воспользуются ею».
Но все это я говорю только в оправдание недосмотра Марьи Алексевны, не успевшей вовремя раскусить, что за человек
Лопухов, а никак не в оправдание самому Лопухову.
Стало быть,
Лопухов не избавляется от своей вины.
На следующее же утро после первого разговора с нею
Лопухов уже разузнавал о том, как надобно приняться за дело о ее поступлении в актрисы.
А своего адреса уж, конечно, никак не мог
Лопухов выставить в объявлении: что подумали бы о девушке, о которой некому позаботиться, кроме как студенту!
Таким образом
Лопухов и делал порядочный моцион.
Но объявления продолжали являться в «Полицейских ведомостях», продолжали являться и ищущие гувернантки, и
Лопухов не терял надежды.
В этих поисках прошло недели две. На пятый день поисков, когда
Лопухов, возвратившись из хождений по Петербургу, лежал на своей кушетке, Кирсанов сказал...
Эх, господа Кирсанов и
Лопухов, ученые вы люди, а не догадались, что особенно-то хорошо!
Кирсанов и не подумал спросить, хороша ли собою девушка,
Лопухов и не подумал упомянуть об этом.
Лопухов и не подумал сказать: «а я, брат, очень ею заинтересовался», или, если не хотел говорить этого, то и не подумал заметить в предотвращение такой догадки: «ты не подумай, Александр, что я влюбился».
А впрочем, не показывает ли это проницательному сорту читателей (большинству записных литературных людей показывает — ведь оно состоит из проницательнейших господ), не показывает ли это, говорю я, что Кирсанов и
Лопухов были люди сухие, без эстетической жилки?
Лопухов сказал и смутился. Верочка посмотрела на него — нет, он не то что не договорил, он не думал продолжать, он ждет от нее ответа.
Лопухов еще больше смутился и как будто опечалился.