Неточные совпадения
Жюли протянула руку, но Верочка бросилась к ней на шею, и целовала, и плакала, и опять целовала, А Жюли и подавно не выдержала, — ведь она не была так воздержана на слезы,
как Верочка, да и очень ей трогательна была
радость и гордость, что она делает благородное дело; она пришла в экстаз, говорила, говорила, все со слезами и поцелуями, и заключила восклицанием...
— А ведь я до двух часов не спала от
радости, мой друг. А когда я уснула,
какой сон видела! Будто я освобождаюсь ив душного подвала, будто я была в параличе и выздоровела, и выбежала в поле, и со мной выбежало много подруг, тоже,
как я, вырвавшихся из подвалов, выздоровевших от паралича, и нам было так весело, так весело бегать по просторному полю! Не сбылся сон! А я думала, что уж не ворочусь домой.
Она и ласкала нас, когда мы, хоть глупенькие дети, сами вызывались помогать ей в работе, или когда мы делали что-нибудь другое умное, или когда выдавалась ей редкая минута отдохнуть, и ее «поясницу отпускало»,
как она говорила, — это все реальные
радости…
И вот таким образом прошло почти три года со времени основания мастерской, более трех лет со времени замужества Веры Павловны.
Как тихо и деятельно прошли эти годы,
как полны были они и спокойствия, и
радости, и всего доброго.
— Сашенька, друг мой,
как я рада, что встретила тебя! — девушка все целовала его, и смеялась, и плакала. Опомнившись от
радости, она сказала: — нет, Вера Павловна, о делах уж не буду говорить теперь. Не могу расстаться с ним. Пойдем, Сашенька, в мою комнату.
И
какое в это время чувство, когда любимый человек на тебя любуется: это такая
радость, о
какой и понятия нельзя иметь.
Но она или не поняла в первую минуту того смысла, который выходил из его слов, или поняла, но не до того ей было, чтобы обращать внимание на этот смысл, и
радость о возобновлении любви заглушила в ней скорбь о близком конце, —
как бы то ни было, но она только радовалась и говорила...
«И почему ему скучно отдавать мне много времени? Ведь я знаю, что это ему стоит усилия. Неужели оттого, что он серьезный и ученый человек? Но ведь Кирсанов., нет, нет, он добрый, добрый, он все для меня сделал, все готов с
радостью для меня сделать! Кто может так любить меня,
как он? И я его люблю, и я готова на все для него…»
— Верочка, друг мой, ты упрекнула меня, — его голос дрожал, во второй раз в жизни и в последний раз; в первый раз голос его дрожал от сомнения в своем предположении, что он отгадал, теперь дрожал от
радости: — ты упрекнула меня, но этот упрек мне дороже всех слов любви. Я оскорбил тебя своим вопросом, но
как я счастлив, что мой дурной вопрос дал мне такой упрек! Посмотри, слезы на моих глазах, с детства первые слезы в моей жизни!
—
Как? Неужели было уж поздно? Прости меня, — быстро проговорил Кирсанов, и сам не мог отдать себе отчета,
радость или огорчение взволновало его от этих слов «они не ведут ни к чему».
Даже то, что другой чувствует,
как жертву, горе, он чувствует,
как удовлетворение себе,
как наслаждение, а для
радостей так открыто его сердце, и
как много их у него!
Золотистым отливом сияет нива; покрыто цветами поле, развертываются сотни, тысячи цветов на кустарнике, опоясывающем поле, зеленеет и шепчет подымающийся за кустарником лес, и он весь пестреет цветами; аромат несется с нивы, с луга, из кустарника, от наполняющих лес цветов; порхают по веткам птицы, и тысячи голосов несутся от ветвей вместе с ароматом; и за нивою, за лугом, за кустарником, лесом опять виднеются такие же сияющие золотом нивы, покрытые цветами луга, покрытые цветами кустарники до дальних гор, покрытых лесом, озаренным солнцем, и над их вершинами там и здесь, там и здесь, светлые, серебристые, золотистые, пурпуровые, прозрачные облака своими переливами слегка оттеняют по горизонту яркую лазурь; взошло солнце, радуется и радует природа, льет свет и теплоту, аромат и песню, любовь и негу в грудь, льется песня
радости и неги, любви и добра из груди — «о земля! о нега! о любовь! о любовь, золотая, прекрасная,
как утренние облака над вершинами тех гор»
Вспомни же свою мастерскую, разве у вас было много средств? разве больше, чем у других?» — «Нет,
какие ж у нас были средства?» — «А ведь твои швеи имеют в десять раз больше удобств, в двадцать раз больше
радостей жизни, во сто раз меньше испытывают неприятного, чем другие, с такими же средствами,
какие были у вас.