Неточные совпадения
Но остался в результате истории элемент, с которым
были согласны и побежденные, именно, что если и не пошалил, а застрелился, то все-таки дурак.
Он повиновался молча. Вошел в свою комнату, сел опять за свой письменный стол, у которого сидел
такой спокойный,
такой довольный за четверть часа перед тем, взял опять перо… «В такие-то минуты и надобно уметь владеть собою; у меня
есть воля, — и все пройдет… пройдет»… А перо, без его ведома, писало среди какой-то статьи: «перенесет ли? — ужасно, — счастье погибло»…
Я рассказываю тебе еще первую свою повесть, ты еще не приобрела себе суждения, одарен ли автор художественным талантом (ведь у тебя
так много писателей, которым ты присвоила художественный талант), моя подпись еще не заманила бы тебя, и я должен
был забросить тебе удочку с приманкой эффектности.
В нем все-таки больше художественности, чем в них: можешь
быть спокойна на этот счет.
Так говорила надпись; но Иван Захарыч Сторешников умер еще в 1837 году, и с той поры хозяин дома
был сын его, Михаил Иванович, —
так говорили документы.
Однажды, — Вера Павловна
была еще тогда маленькая; при взрослой дочери Марья Алексевна не стала бы делать этого, а тогда почему
было не сделать? ребенок ведь не понимает! и точно, сама Верочка не поняла бы, да, спасибо, кухарка растолковала очень вразумительно; да и кухарка не стала бы толковать, потому что дитяти этого знать не следует, но
так уже случилось, что душа не стерпела после одной из сильных потасовок от Марьи Алексевны за гульбу с любовником (впрочем, глаз у Матрены
был всегда подбитый, не от Марьи Алексевны, а от любовника, — а это и хорошо, потому что кухарка с подбитым глазом дешевле!).
Неделю гостила смирно, только все ездил к ней какой-то статский, тоже красивый, и дарил Верочке конфеты, и надарил ей хороших кукол, и подарил две книжки, обе с картинками; в одной книжке
были хорошие картинки — звери, города; а другую книжку Марья Алексевна отняла у Верочки, как уехал гость,
так что только раз она и видела эти картинки, при нем: он сам показывал.
Так с неделю гостила знакомая, и все
было тихо в доме: Марья Алексевна всю неделю не подходила к шкапчику (где стоял графин с водкой), ключ от которого никому не давала, и не била Матрену, и не била Верочку, и не ругалась громко.
Впрочем,
такой случай только один и
был; а другие бывали разные, но не
так много.
— Счастлив твой бог! — однако не утерпела Марья Алексевна, рванула дочь за волосы, — только раз, и то слегка. — Ну, пальцем не трону, только завтра чтоб
была весела! Ночь спи, дура! Не вздумай плакать. Смотри, если увижу завтра, что бледна или глаза заплаканы! Спущала до сих пор… не спущу. Не пожалею смазливой-то рожи, уж заодно пропадать
будет,
так хоть дам себя знать.
— Знаю: коли не о свадьбе,
так известно о чем. Да не на таковских напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад
будет. Ну, да нечего с тобой много говорить, и
так лишнее наговорила: девушкам не следует этого знать, это материно дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего не понимает.
Так будешь с ним говорить, как я тебе велю?
А они у меня ее отняли, в воспитательный дом отдали, — и узнать-то
было нельзя, где она —
так и не видала ее и не знаю, жива ли она… чать, уж где
быть в живых!
Ну, в теперешнюю пору мне бы мало горя, а тогда не
так легко
было, — меня пуще злость взяла!
— Мсье Сторешни́к! — Сторешников возликовал: француженка обращалась к нему в третий раз во время ужина: — мсье Сторешни́к! вы позвольте мне
так называть вас, это приятнее звучит и легче выговаривается, — я не думала, что я
буду одна дама в вашем обществе; я надеялась увидеть здесь Адель, — это
было бы приятно, я ее
так редко ежу.
Я ношу накладной бюст, как ношу платье, юбку, рубашку не потому, чтоб это мне нравилось, — по — моему,
было бы лучше без этих ипокритств, — а потому, что это
так принято в обществе.
Но женщина, которая столько жила, как я, — и как жила, мсье Сторешни́к! я теперь святая, схимница перед тем, что
была, —
такая женщина не может сохранить бюста!
— Как не помнить
такого ужина, мсье!
Будет исполнено.
— Гнусные люди! гадкие люди! я
была два года уличною женщиной в Париже, я полгода жила в доме, где собирались воры, я и там не встречала троих
таких низких людей вместе!
— Жюли,
будь хладнокровнее. Это невозможно. Не он,
так другой, все равно. Да вот, посмотри, Жан уже думает отбить ее у него, а
таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом стену не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь, как спокойно я живу, приняв этот наш русский принцип.
— Ну, Вера, хорошо. Глаза не заплаканы. Видно, поняла, что мать говорит правду, а то все на дыбы подымалась, — Верочка сделала нетерпеливое движение, — ну, хорошо, не стану говорить, не расстраивайся. А я вчера
так и заснула у тебя в комнате, может, наговорила чего лишнего. Я вчера не в своем виде
была. Ты не верь тому, что я с пьяных-то глаз наговорила, — слышишь? не верь.
В
таком случае Марья Алексевна совершенно согласна; но теперь она пойдет готовить кофе и закуску, а Верочка
споет что-нибудь.
Верочка села к фортепьяно и запела «Тройку» — тогда эта песня
была только что положена на музыку, — по мнению, питаемому Марьей Алексевною за дверью, эта песня очень хороша: девушка засмотрелась на офицера, — Верка-то, когда захочет, ведь умная, шельма! — Скоро Верочка остановилась: и это все
так...
Марья Алексевна
так и велела: немножко пропой, а потом заговори. — Вот, Верочка и говорит, только, к досаде Марьи Алексевны, по — французски, — «экая дура я какая, забыла сказать, чтобы по — русски»; — но Вера говорит тихо… улыбнулась, — ну, значит, ничего, хорошо. Только что ж он-то выпучил глаза? впрочем, дурак,
так дурак и
есть, он только и умеет хлопать глазами. А нам таких-то и надо. Вот, подала ему руку — умна стала Верка, хвалю.
Я не
буду говорить вам, что это бесчестно: если бы вы
были способны понять это, вы не сделали бы
так.
— Я говорю с вами, как с человеком, в котором нет ни искры чести. Но, может
быть, вы еще не до конца испорчены. Если
так, я прошу вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны, дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам не понимая, что делает.
Он опять похлопал глазами. Она уже обернулась к нотам и продолжала «Тройку». Жаль, что не
было знатоков: любопытно
было послушать: верно, не часто им случалось слушать пение с
таким чувством; даже уж слишком много
было чувства, не артистично.
— Маменька, прежде я только не любила вас; а со вчерашнего вечера мне стало вас и жалко. У вас
было много горя, и оттого вы стали
такая. Я прежде не говорила с вами, а теперь хочу говорить, только когда вы не
будете сердиться. Поговорим тогда хорошенько, как прежде не говорили.
Так и сидела усталая Марья Алексевна, раздумывая между свирепством и хитростью, когда раздался звонок. Это
были Жюли с Сержем.
Впрочем, уж
такая была его судьба, что пришлось бы ему ехать, хотя бы матерью Верочки
был кардинал Меццофанти; и он не роптал на судьбу, а ездил повсюду, при Жюли, вроде наперсницы корнелевской героини.
— Да, могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить на фортепьянах, и я за счастье почту, что она вхожа
будет в
такой дом; только учительница-то моя не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении,
так и впилась глазами в гостей: — не знаю, в силах ли
будет выйти и показать вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка, друг мой, можешь ты выйти, или нет?
— Милое дитя мое, вы удивляетесь и смущаетесь, видя человека, при котором
были вчера
так оскорбляемы, который, вероятно, и сам участвовал в оскорблениях. Мой муж легкомыслен, но он все-таки лучше других повес. Вы его извините для меня, я приехала к вам с добрыми намерениями. Уроки моей племяннице — только предлог; но надобно поддержать его. Вы сыграете что-нибудь, — покороче, — мы пойдем в вашу комнату и переговорим. Слушайте меня, дитя мое.
— Что ж, он хотел обмануть вашу мать, или они оба
были в заговоре против вас? — Верочка горячо стала говорить, что ее мать уж не
такая же дурная женщина, чтобы
быть в заговоре. — Я сейчас это увижу, — сказала Жюли. — Вы оставайтесь здесь, — вы там лишняя. — Жюли вернулась в залу.
В глазах Марьи Алексевны, вместо выпытывающего взгляда, блеснул смысл: «
так и
есть».
— Да, ваша мать не
была его сообщницею и теперь очень раздражена против него. Но я хорошо знаю
таких людей, как ваша мать. У них никакие чувства не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха, и чем это может кончиться, бог знает; во всяком случае, вам
будет очень тяжело. На первое время она оставит вас в покое; но я вам говорю, что это
будет не надолго. Что вам теперь делать?
Есть у вас родные в Петербурге?
План Сторешникова
был не
так человекоубийствен, как предположила Марья Алексевна: она, по своей манере, дала делу слишком грубую форму, но сущность дела отгадала, Сторешников думал попозже вечером завезти своих дам в ресторан, где собирался ужин; разумеется, они все замерзли и проголодались, надобно погреться и
выпить чаю; он всыплет опиуму в чашку или рюмку Марье Алексевне...
Как женщина прямая, я изложу вам основания
такого моего мнения с полною ясностью, хотя некоторые из них и щекотливы для вашего слуха, — впрочем, малейшего вашего слова
будет достаточно, чтобы я остановилась.
Марья Алексевна, конечно, уже не претендовала на отказ Верочки от катанья, когда увидела, что Мишка — дурак вовсе не
такой дурак, а чуть
было даже не поддел ее. Верочка
была оставлена в покое и на другое утро без всякой помехи отправилась в Гостиный двор.
Она в ярких красках описывала положение актрис, танцовщиц, которые не подчиняются мужчинам в любви, а господствуют над ними: «это самое лучшее положение в свете для женщины, кроме того положения, когда к
такой же независимости и власти еще присоединяется со стороны общества формальное признание законности
такого положения, то
есть, когда муж относится к жене как поклонник актрисы к актрисе».
Так теперь я не знаю, что я
буду чувствовать, если я полюблю мужчину, я знаю только то, что не хочу никому поддаваться, хочу
быть свободна, не хочу никому
быть обязана ничем, чтобы никто не смел сказать мне: ты обязана делать для меня что-нибудь!
Я хочу делать только то, чего
буду хотеть, и пусть другие делают
так же; я не хочу ни от кого требовать ничего, я хочу не стеснять ничьей свободы и сама хочу
быть свободна.
Я и сама бы
так чувствовала, если б не
была развращена.
Самолюбие
было раздражено вместе с сладострастием. Но оно
было затронуто и с другой стороны: «она едва ли пойдет за вас» — как? не пойдет за него, при
таком мундире и доме? нет, врешь, француженка, пойдет! вот пойдет же, пойдет!
— Ну, молодец девка моя Вера, — говорила мужу Марья Алексевна, удивленная
таким быстрым оборотом дела: — гляди — ко, как она забрала молодца-то в руки! А я думала, думала, не знала, как и ум приложить! думала, много хлопот мне
будет опять его заманить, думала, испорчено все дело, а она, моя голубушка, не портила, а к доброму концу вела, — знала, как надо поступать. Ну, хитра, нечего сказать.
Он редко играл роль в домашней жизни. Но Марья Алексевна
была строгая хранительница добрых преданий, и в
таком парадном случае, как объявление дочери о предложении, она назначила мужу ту почетную роль, какая по праву принадлежит главе семейства и владыке. Павел Константиныч и Марья Алексевна уселись на диване, как на торжественнейшем месте, и послали Матрену просить барышню пожаловать к ним.
— Вера, — начал Павел Константиныч, — Михаил Иваныч делает нам честь, просит твоей руки. Мы отвечали, как любящие тебя родители, что принуждать тебя не
будем, но что с одной стороны рады. Ты как добрая послушная дочь, какою мы тебя всегда видели, положишься на нашу опытность, что мы не смели от бога молить
такого жениха. Согласна, Вера?
— Маменька, вы что-то хотите сделать надо мною, вынуть ключ из двери моей комнаты, или что-нибудь
такое. Не делайте ничего: хуже
будет.
Но сын зашел уже
так далеко, что нельзя
было вернуться, и он по необходимости должен
был держаться.
— Maman, будемте рассуждать хладнокровно. Раньше или позже жениться надобно, а женатому человеку нужно больше расходов, чем холостому. Я бы мог, пожалуй, жениться на
такой, что все доходы с дома понадобились бы на мое хозяйство. А она
будет почтительною дочерью, и мы могли бы жить с вами, как до сих пор.
— Мне давно
было известно, что Мишель волочится за вашей дочерью. Я не мешала этому, потому что молодому человеку нельзя же жить без развлечений. Я снисходительна к шалостям молодых людей. Но я не потерплю унижения своей фамилии. Как ваша дочь осмелилась забрать себе в голову
такие виды?
— Вам должна
быть известна моя воля… Я не могу согласиться на
такой странный, можно сказать, неприличный брак.