Неточные совпадения
— В первом-то часу ночи? Поедем — ка лучше спать. До свиданья, Жан. До свиданья, Сторешников. Разумеется, вы не
будете ждать Жюли и меня на ваш завтрашний ужин: вы видите, как она раздражена. Да и мне, сказать по правде, эта история не нравится. Конечно, вам нет дела до моего
мнения. До свиданья.
Он справился о здоровье Веры Павловны — «я здорова»; он сказал, что очень рад, и навел речь на то, что здоровьем надобно пользоваться, — «конечно, надобно», а по
мнению Марьи Алексевны, «и молодостью также»; он совершенно с этим согласен, и думает, что хорошо
было бы воспользоваться нынешним вечером для поездки за город: день морозный, дорога чудесная.
Верочка села к фортепьяно и запела «Тройку» — тогда эта песня
была только что положена на музыку, — по
мнению, питаемому Марьей Алексевною за дверью, эта песня очень хороша: девушка засмотрелась на офицера, — Верка-то, когда захочет, ведь умная, шельма! — Скоро Верочка остановилась: и это все так...
— Мсье Сторешни́к, — начала она холодным, медленным тоном: — вам известно мое
мнение о деле, по которому мы видимся теперь и которое, стало
быть, мне не нужно вновь характеризовать.
Как женщина прямая, я изложу вам основания такого моего
мнения с полною ясностью, хотя некоторые из них и щекотливы для вашего слуха, — впрочем, малейшего вашего слова
будет достаточно, чтобы я остановилась.
Я не
была в обществе, не испытывала, что значит блистать, и у меня еще нет влечения к этому, — зачем же я стану жертвовать чем-нибудь для блестящего положения только потому, что, по
мнению других, оно приятно?
— Я и не употребляла б их, если бы полагала, что она
будет вашею женою. Но я и начала с тою целью, чтобы объяснить вам, что этого не
будет и почему не
будет. Дайте же мне докончить. Тогда вы можете свободно порицать меня за те выражения, которые тогда останутся неуместны по вашему
мнению, но теперь дайте мне докончить. Я хочу сказать, что ваша любовница, это существо без имени, без воспитания, без поведения, без чувства, — даже она пристыдила вас, даже она поняла все неприличие вашего намерения…
Но Федя скоро кончил чай и отправился учиться. Таким образом важнейший результат вечера
был только тот, что Марья Алексевна составила себе выгодное
мнение об учителе, видя, что ее сахарница, вероятно, не
будет терпеть большого ущерба от перенесения уроков с утра на вечер.
— Мы все говорили обо мне, — начал Лопухов: — а ведь это очень нелюбезно с моей стороны, что я все говорил о себе. Теперь я хочу
быть любезным, — говорить о вас! Вера Павловна. Знаете, я
был о вас еще гораздо худшего
мнения, чем вы обо мне. А теперь… ну, да это после. Но все-таки, я не умею отвечать себе на одно. Отвечайте вы мне. Скоро
будет ваша свадьба?
По-видимому, частный смысл ее слов, — надежда сбить плату, — противоречил ее же
мнению о Дмитрии Сергеиче (не о Лопухове, а о Дмитрии Сергеиче), как об алчном пройдохе: с какой стати корыстолюбец
будет поступаться в деньгах для нашей бедности? а если Дмитрий Сергеич поступился, то, по — настоящему, следовало бы ей разочароваться в нем, увидеть в нем человека легкомысленного и, следовательно, вредного.
Другим результатом-то, что от удешевления учителя (то
есть, уже не учителя, а Дмитрия Сергеича) Марья Алексевна еще больше утвердилась в хорошем
мнении о нем, как о человеке основательном, дошла даже до убеждения, что разговоры с ним
будут полезны для Верочки, склонят Верочку на венчанье с Михаилом Иванычем — этот вывод
был уже очень блистателен, и Марья Алексевна своим умом не дошла бы до него, но встретилось ей такое ясное доказательство, что нельзя
было не заметить этой пользы для Верочки от влияния Дмитрия Сергеича.
Но он действительно держал себя так, как, по
мнению Марьи Алексевны, мог держать себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно
быть по его обстоятельствам, что не
быть ему плутом, — не говоря уж о том, что это невозможно, —
было бы нелепо, просто сказать глупо с его стороны.
Бедная квартира поведет к предложению невыгодных условий гувернантке; без почтенности и видимой хорошей семейной жизни рекомендующего лица не
будут иметь выгодного
мнения о рекомендуемой девушке.
Вы, профессор N (она назвала фамилию знакомого, через которого получен
был адрес) и ваш товарищ, говоривший с ним о вашем деле, знаете друг друга за людей достаточно чистых, чтобы вам можно
было говорить между собою о дружбе одного из вас с молодою девушкою, не компрометируя эту девушку во
мнении других двух.
Почему, например, когда они, возвращаясь от Мерцаловых, условливались на другой день ехать в оперу на «Пуритан» и когда Вера Павловна сказала мужу: «Миленький мой, ты не любишь этой оперы, ты
будешь скучать, я поеду с Александром Матвеичем: ведь ему всякая опера наслажденье; кажется, если бы я или ты написали оперу, он и ту стал бы слушать», почему Кирсанов не поддержал
мнения Веры Павловны, не сказал, что «в самом деле, Дмитрий, я не возьму тебе билета», почему это?
То, что «миленький» все-таки едет, это, конечно, не возбуждает вопроса: ведь он повсюду провожает жену с той поры, как она раз его попросила: «отдавай мне больше времени», с той поры никогда не забыл этого, стало
быть, ничего, что он едет, это значит все только одно и то же, что он добрый и что его надобно любить, все так, но ведь Кирсанов не знает этой причины, почему ж он не поддержал
мнения Веры Павловны?
Но в важные дела вступался, когда это
было нужно по его
мнению, хотя бы никто этого не желал: «я должен», говорил он.
И действительно, он не навязывал: никак нельзя
было спастись от того, чтоб он, когда находил это нужным, не высказал вам своего
мнения настолько, чтобы вы могли понять, о чем и в каком смысле он хочет говорить; но он делал это в двух — трех словах и потом спрашивал: «Теперь вы знаете, каково
было бы содержание разговора; находите ли вы полезным иметь такой разговор?» Если вы сказали «нет», он кланялся и отходил.
Понаслаждался, послушал, как дамы убиваются, выразил три раза
мнение, что «это безумие»-то
есть, не то, что дамы убиваются, а убить себя отчего бы то ни
было, кроме слишком мучительной и неизлечимой физической болезни или для предупреждения какой-нибудь мучительной неизбежной смерти, например, колесования; выразил это
мнение каждый раз в немногих, но сильных словах, по своему обыкновению, налил шестой стакан, вылил в него остальные сливки, взял остальное печенье, — дамы уже давно отпили чай, — поклонился и ушел с этими материалами для финала своего материального наслаждения опять в кабинет, уже вполне посибаритствовать несколько, улегшись на диване, на каком спит каждый, но который для него нечто уже вроде капуанской роскоши.
— Я не вполне разделяю ваше
мнение и почему — мы объяснимся. Это уже не
будет исполнением его поручения, а выражением только моего
мнения, которое высказал я и ему в последнее наше свидание. Его поручение состояло только в том, чтобы я показал вам эту записку и потом сжег ее. Вы довольно видели ее?
— Ах! — вскрикнула Вера Павловна: — я не то сказала, зачем? — Да, вы сказали только, что согласны слушать меня. Но уже все равно. Надобно же
было когда-нибудь сжечь. — Говоря эти слова, Рахметов сел. — И притом осталась копия с записки. Теперь, Вера Павловна, я вам выражу свое
мнение о деле. Я начну с вас. Вы уезжаете. Почему?
Разве нужно
было выводить особого человека затем, чтоб он высказал свое
мнение о других лицах?
Она сейчас же увидела бы это, как только прошла бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов, в окончательном результате я ничего не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который
будет ругать меня, ведь она и сама скоро дошла бы до такого же
мнения; напротив, я выигрываю в ее уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и подумает: «какой он благородный человек, знал, что в те первые дни волнения признательность моя к нему подавляла бы меня своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы в уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь хотя я и сердилась на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что, в сущности, Рахметов говорит правду; сама я додумалась бы до этого через неделю, но тогда это
было бы для меня уж не важно, я и без того
была бы спокойна; а через то, что эти мысли
были высказаны мне в первый же день, я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась бы целую неделю.
— Как вы думаете, что я скажу вам теперь? Вы говорите, он любит вас; я слышал, что он человек неглупый. Почему же вы думаете, что напрасно открывать ему ваше чувство, что он не согласится? Если бы препятствие
было только в бедности любимого вами человека, это не удержало бы вас от попытки убедить вашего батюшку на согласие, — так я думаю. Значит, вы полагаете, что ваш батюшка слишком дурного
мнения о нем, — другой причины вашего молчания перед батюшкою не может
быть. Так?
Катерина Васильевна любила отца, привыкла уважать его
мнение: он никогда не стеснял ее; она знала, что он говорит единственно по любви к ней; а главное, у ней
был такой характер больше думать о желании тех, кто любит ее, чем о своих прихотях, она
была из тех, которые любят говорить своим близким: «как вы думаете, так я и сделаю».
Почему же Катерина Васильевна ничего не говорила отцу? — она
была уверена, что это
было бы напрасно: отец тогда сказал ей так твердо, а он не говорит даром. Он не любит высказывать о людях
мнения, которое не твердо в нем; и никогда не согласится на брак ее с человеком, которого считает дурным.
— Я не знаю, угодно ли
будет вам выслушать мое
мнение, и не знаю,
будет ли оно сочтено вами за беспристрастное.
—
Быть невеселым, это как кому угодно, — сказал Бьюмонт: — но скучать, по моему
мнению, неизвинительно, Скука в моде у наших братьев, англичан; но мы, американцы, не знаем ее.
Впрочем, если хотите, и я скажу вам свое серьезное
мнение — только не о женском вопросе, я не хочу
быть судьею в своем деле, а собственно о вас, m-r Бьюмонт.