Неточные совпадения
Он долго не мог отыскать свою шляпу; хоть раз пять брал ее
в руки, но не видел, что берет ее. Он был как пьяный; наконец понял, что это под рукою у него именно шляпа, которую он ищет, вышел
в переднюю, надел пальто; вот он уже подходит к воротам: «кто это бежит за мною? верно, Маша… верно с нею дурно!» Он обернулся — Вера Павловна бросилась ему на шею, обняла, крепко
поцеловала.
Утром Марья Алексевна подошла к шкапчику и дольше обыкновенного стояла у него, и все говорила: «слава богу, счастливо было, слава богу!», даже подозвала к шкапчику Матрену и сказала: «на здоровье, Матренушка, ведь и ты много потрудилась», и после не то чтобы драться да ругаться, как бывало
в другие времена после шкапчика, а легла спать,
поцеловавши Верочку.
— Нет, маменька. Я уж давно сказала вам, что не буду
целовать вашей руки. А теперь отпустите меня. Я,
в самом деле, чувствую себя дурно.
Едва Верочка разделась и убрала платье, — впрочем, на это ушло много времени, потому что она все задумывалась: сняла браслет и долго сидела с ним
в руке, вынула серьгу — и опять забылась, и много времени прошло, пока она вспомнила, что ведь она страшно устала, что ведь она даже не могла стоять перед зеркалом, а опустилась
в изнеможении на стул, как добрела до своей комнаты, что надобно же поскорее раздеться и лечь, — едва Верочка легла
в постель,
в комнату вошла Марья Алексевна с подносом, на котором была большая отцовская чашка и лежала
целая груда сухарей.
— Ваша дочь нравится моей жене, теперь надобно только условиться
в цене и, вероятно, мы не разойдемся из — за этого. Но позвольте мне докончить наш разговор о нашем общем знакомом. Вы его очень хвалите. А известно ли вам, что он говорит о своих отношениях к вашему семейству, — например, с какою
целью он приглашал нас вчера
в вашу ложу?
Жюли протянула руку, но Верочка бросилась к ней на шею, и
целовала, и плакала, и опять
целовала, А Жюли и подавно не выдержала, — ведь она не была так воздержана на слезы, как Верочка, да и очень ей трогательна была радость и гордость, что она делает благородное дело; она пришла
в экстаз, говорила, говорила, все со слезами и
поцелуями, и заключила восклицанием...
— Друг мой, милое мое дитя! о, не дай тебе бог никогда узнать, что чувствую я теперь, когда после многих лет
в первый раз прикасаются к моим губам чистые губы. Умри, но не давай
поцелуя без любви!
Марья Алексевна вошла
в комнату и
в порыве чувства хотела благословить милых детей без формальности, то есть без Павла Константиныча, потом позвать его и благословить парадно. Сторешников разбил половину ее радости, объяснив ей с
поцелуями, что Вера Павловна, хотя и не согласилась, но и не отказала, а отложила ответ. Плохо, но все-таки хорошо сравнительно с тем, что было.
Понятно,
в кавалерах недостаток, по обычаю всех таких вечеров; но ничего, он посмотрит поближе на эту девушку, —
в ней или с ней есть что-то интересное. — «Очень благодарен, буду». — Но учитель ошибся: Марья Алексевна имела
цель гораздо более важную для нее, чем для танцующих девиц.
— Дмитрий, ты стал плохим товарищем мне
в работе. Пропадаешь каждый день на
целое утро, и на половину дней пропадаешь по вечерам. Нахватался уроков, что ли? Так время ли теперь набирать их? Я хочу бросить и те, которые у меня есть. У меня есть рублей 40 — достанет на три месяца до окончания курса. А у тебя было больше денег
в запасе, кажется, рублей до сотни?
— Ах, еще спрашивает, кто сказал. Да не ты ли сам толковал все об этом? А
в твоих книгах?
в них
целая половина об этом написана.
— Да, мой друг, это правда: не следует так спрашивать. Это дурно. Я стану спрашивать только тогда, когда
в самом деле не знаю, что ты хочешь сказать. А ты хотела сказать, что ни у кого не следует
целовать руки.
— Скоро? Нет, мой милый. Ах какие долгие стали дни!
В другое время, кажется, успел бы
целый месяц пройти, пока шли эти три дня. До свиданья, мой миленький, нам ведь не надобно долго говорить, — ведь мы хитрые, — да? — До свиданья. Ах, еще 66 дней мне осталось сидеть
в подвале!
Начались расспросы о том, как она вышла замуж. Жюли была
в восторге, обнимала ее,
целовала, плакала. Когда пароксизм прошел, Вера Павловна стала говорить о
цели своего визита.
Петровна на четыре
целые дня приобрела большую важность
в своей мелочной лавочке. Эта лавочка
целые три дня отвлекала часть публики из той, которая наискось. Петровна для интересов просвещения даже несколько пренебрегла
в эти дни своим штопаньем, утоляя жажду жаждущих знания.
— Нет, мой миленький, не разбудил, я сама бы проснулась. А какой я сон видела, миленький, я тебе расскажу за чаем. Ступай, я оденусь. А как вы смели войти
в мою комнату без дозволения, Дмитрий Сергеич? Вы забываетесь. Испугался за меня, мой миленький? подойди, я тебя
поцелую за это.
Поцеловала; ступай же. ступай, мне надо одеваться.
Конечно, понемногу. Вот короткая история мастерской за
целые три года,
в которые эта мастерская составляла главную сторону истории самой Веры Павловны.
Когда она увидела возможность быть
в мастерской уже не
целый день, плата ей была уменьшаема, как уменьшалось время ее занятий.
Это и была последняя перемена
в распределении прибыли, сделанная уже
в половине третьего года, когда мастерская поняла, что получение прибыли — не вознаграждение за искусство той или другой личности, а результат общего характера мастерской, — результат ее устройства, ее
цели, а
цель эта — всевозможная одинаковость пользы от работы для всех, участвующих
в работе, каковы бы ни были личные особенности; что от этого характера мастерской зависит все участие работающих
в прибыли; а характер мастерской, ее дух, порядок составляется единодушием всех, а для единодушия одинаково важна всякая участница: молчаливое согласие самой застенчивой или наименее даровитой не менее полезно для сохранения развития порядка, полезного для всех, для успеха всего дела, чем деятельная хлопотливость самой бойкой или даровитой.
К Вере Павловне они питают беспредельное благоговение, она даже дает им
целовать свою руку, не чувствуя себе унижения, и держит себя с ними, как будто пятнадцатью годами старше их, то есть держит себя так, когда не дурачится, но, по правде сказать, большею частью дурачится, бегает, шалит с ними, и они
в восторге, и тут бывает довольно много галопированья и вальсированья, довольно много простой беготни, много игры на фортепьяно, много болтовни и хохотни, и чуть ли не больше всего пения; но беготня, хохотня и все нисколько не мешает этой молодежи совершенно, безусловно и безгранично благоговеть перед Верою Павловною, уважать ее так, как дай бог уважать старшую сестру, как не всегда уважается мать, даже хорошая.
Взяли с собою четыре больших самовара,
целые груды всяких булочных изделий, громадные запасы холодной телятины и тому подобного: народ молодой, движенья будет много, да еще на воздухе, — на аппетит можно рассчитывать; было и с полдюжины бутылок вина: на 50 человек,
в том числе более 10 молодых людей, кажется, не много.
— Сашенька, друг мой, как я рада, что встретила тебя! — девушка все
целовала его, и смеялась, и плакала. Опомнившись от радости, она сказала: — нет, Вера Павловна, о делах уж не буду говорить теперь. Не могу расстаться с ним. Пойдем, Сашенька,
в мою комнату.
Уж на что, когда он меня
в первый раз
поцеловал: у меня даже голова закружилась, я так и опустилась к нему на руки, кажется, сладкое должно быть чувство, но не то, все не то.
И действительно, она порадовалась; он не отходил от нее ни на минуту, кроме тех часов, которые должен был проводить
в гошпитале и Академии; так прожила она около месяца, и все время были они вместе, и сколько было рассказов, рассказов обо всем, что было с каждым во время разлуки, и еще больше было воспоминаний о прежней жизни вместе, и сколько было удовольствий: они гуляли вместе, он нанял коляску, и они каждый день
целый вечер ездили по окрестностям Петербурга и восхищались ими; человеку так мила природа, что даже этою жалкою, презренною, хоть и стоившею миллионы и десятки миллионов, природою петербургских окрестностей радуются люди; они читали, они играли
в дурачки, они играли
в лото, она даже стала учиться играть
в шахматы, как будто имела время выучиться.
Ведь и итальянская опера — вещь невозможная для пяти человек, а для
целого Петербурга — очень возможная, как всем видно и слышно; ведь и «Полное собрание сочинений Н.
В. Гоголя.
И действительно, он исполнил его удачно: не выдал своего намерения ни одним недомолвленным или перемолвленным словом, ни одним взглядом; по-прежнему он был свободен и шутлив с Верою Павловною, по-прежнему было видно, что ему приятно
в ее обществе; только стали встречаться разные помехи ему бывать у Лопуховых так часто, как прежде, оставаться у них
целый вечер, как прежде, да как-то выходило, что чаще прежнего Лопухов хватал его за руку, а то и за лацкан сюртука со словами: «нет, дружище, ты от этого спора не уйдешь так вот сейчас» — так что все большую и большую долю времени, проводимого у Лопуховых, Кирсанову приводилось просиживать у дивана приятеля.
Труден был маневр, на
целые недели надобно было растянуть этот поворот налево кругом и повертываться так медленно, так ровно, как часовая стрелка: смотрите на нее, как хотите, внимательно, не увидите, что она поворачивается, а она себе исподтишка делает свое дело, идет
в сторону от прежнего своего положения.
Проходит месяц. Вера Павловна нежится после обеда на своем широком, маленьком, мягком диванчике
в комнате своей и мужа, то есть
в кабинете мужа. Он присел на диванчик, а она обняла его, прилегла головой к его груди, но она задумывается; он
целует ее, но не проходит задумчивость ее, и на глазах чуть ли не готовы навернуться слезы.
Он
целый вечер не сводил с нее глаз, и ей ни разу не подумалось
в этот вечер, что он делает над собой усилие, чтобы быть нежным, и этот вечер был одним из самых радостных
в ее жизни, по крайней мере, до сих пор; через несколько лет после того, как я рассказываю вам о ней, у ней будет много таких
целых дней, месяцев, годов: это будет, когда подрастут ее дети, и она будет видеть их людьми, достойными счастья и счастливыми.
Но вместо того, чтобы подойти и взглянуть, он подвинул свои кресла к ее диванчику и уселся
в них, взял ее руку и
поцеловал.
«Лучшее развлечение от мыслей — работа, — думала Вера Павловна, и думала совершенно справедливо: — буду проводить
целый день
в мастерской, пока вылечусь. Это мне поможет».
Она стала проводить
целый день
в мастерской.
В первый день, действительно, довольно развлеклась от мыслей; во второй только устала, но уж мало отвлеклась от них,
в третий и вовсе не отвлеклась. Так прошло с неделю.
— Безостановочно продолжает муж после вопроса «слушаешь ли», — да, очень приятные для меня перемены, — и он довольно подробно рассказывает; да ведь она три четверти этого знает, нет, и все знает, но все равно: пусть он рассказывает, какой он добрый! и он все рассказывает: что уроки ему давно надоели, и почему
в каком семействе или с какими учениками надоели, и как занятие
в заводской конторе ему не надоело, потому что оно важно, дает влияние на народ
целого завода, и как он кое-что успевает там делать: развел охотников учить грамоте, выучил их, как учить грамоте, вытянул из фирмы плату этим учителям, доказавши, что работники от этого будут меньше портить машины и работу, потому что от этого пойдет уменьшение прогулов и пьяных глаз, плату самую пустую, конечно, и как он оттягивает рабочих от пьянства, и для этого часто бывает
в их харчевнях, — и мало ли что такое.
Как она его обнимает на галлерее железной дороги, с какими слезами
целует, отпуская
в вагон.
Рахметов, попросив соседскую служанку сходить
в булочную, поставил самовар, подал, стали пить чай; Рахметов с полчаса посидел с дамами, выпил пять стаканов чаю, с ними опростал половину огромного сливочника и съел страшную массу печенья, кроме двух простых булок, служивших фундаментом: «имею право на это наслажденье, потому что жертвую
целою половиною суток».
Вы видели, как я выдержал записку
целых девять часов
в кармане, хоть мне и жалко было смотреть на вас.
Она сейчас же увидела бы это, как только прошла бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов,
в окончательном результате я ничего не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать меня, ведь она и сама скоро дошла бы до такого же мнения; напротив, я выигрываю
в ее уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и подумает: «какой он благородный человек, знал, что
в те первые дни волнения признательность моя к нему подавляла бы меня своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы
в уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь хотя я и сердилась на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что,
в сущности, Рахметов говорит правду; сама я додумалась бы до этого через неделю, но тогда это было бы для меня уж не важно, я и без того была бы спокойна; а через то, что эти мысли были высказаны мне
в первый же день, я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась бы
целую неделю.
Видишь ли, государь мой, проницательный читатель, какие хитрецы благородные-то люди, и как играет
в них эгоизм-то: не так, как
в тебе, государь мой, потому что удовольствие-то находят они не
в том,
в чем ты, государь мой; они, видишь ли, высшее свое наслаждение находят
в том, чтобы люди, которых они уважают, думали о них, как о благородных людях, и для этого, государь мой, они хлопочут и придумывают всякие штуки не менее усердно, чем ты для своих
целей, только цели-то у вас различные, потому и штуки придумываются неодинаковые тобою и ими: ты придумываешь дрянные, вредные для других, а они придумывают честные, полезные для других.
Положим, что другие порядочные люди переживали не точно такие события, как рассказываемое мною; ведь
в этом нет решительно никакой ни крайности, ни прелести, чтобы все жены и мужья расходились, ведь вовсе не каждая порядочная женщина чувствует страстную любовь к приятелю мужа, не каждый порядочный человек борется со страстью к замужней женщине, да еще
целые три года, и тоже не всякий бывает принужден застрелиться на мосту или (по словам проницательного читателя) так неизвестно куда пропасть из гостиницы.
Сколько времени где я проживу, когда буду где, — этого нельзя определить, уж и по одному тому, что
в числе других дел мне надобно получить деньги с наших торговых корреспондентов; а ты знаешь, милый друг мой» — да, это было
в письме: «милый мой друг», несколько раз было, чтоб я видела, что он все по-прежнему расположен ко мне, что
в нем нет никакого неудовольствия на меня, вспоминает Вера Павловна: я тогда
целовала эти слова «милый мой друг», — да, было так: — «милый мой друг, ты знаешь, что когда надобно получить деньги, часто приходится ждать несколько дней там, где рассчитывал пробыть лишь несколько часов.
Да, на несколько секунд у обоих закружилась голова, потемнело
в глазах от этого
поцелуя…
— «Но как ты похудела
в эти две недели, Верочка, как бледны твои руки!» Он
целует ее руки.
65 лет надобно делить на 20 лет, сколько это будет? — да,
в частном немного больше 2 с половиною — так, 2
целых и шесть десятых.
Но, — продолжал он, уже смеясь и все
целуя жену: — почему ж ты видишь
в этом надобность теперь? собираешься влюбиться
в кого, Верочка, — да?
Но как хорошо каждый день поутру брать ванну; сначала вода самая теплая, потом теплый кран завертывается, открывается кран, по которому стекает вода, а кран с холодной водой остается открыт и вода
в ванне незаметно, незаметно свежеет, свежеет, как это хорошо! Полчаса, иногда больше, иногда
целый час не хочется расставаться с ванною…
А кто с дельною
целью занимается каким-нибудь делом, тот, какое бы ни было это дело и
в каком бы платье ни ходил этот человек,
в мужском или
в женском, этот человек просто человек, занимающийся своим делом, и больше ничего.
Но зато же ведь они и честны друг перед другом, они любят друг друга через десять лет после свадьбы сильнее и поэтичнее, чем
в день свадьбы, но зато же ведь
в эти десять лет ни он, ни она не дали друг другу притворного
поцелуя, не сказали ни одного притворного слова.
Одного жаль:
в нынешнее время на одного нынешнего человека все еще приходится
целый десяток, коли не больше, допотопных людей. Оно, впрочем, натурально — допотопному миру иметь допотопное население.
Милый друг! погаси
Поцелуи твои;
И без них при тебе
Огонь пылает
в крови.
Роскошный пир. Пенится
в стаканах вино; сияют глаза пирующих. Шум и шепот под шум, смех и, тайком, пожатие руки, и порою украдкой неслышный
поцелуй. — «Песню! Песню! Без песни не полно веселие!» И встает поэт. Чело и мысль его озарены вдохновением, ему говорит свои тайны природа, ему раскрывает свой смысл история, и жизнь тысячелетий проносится
в его песни рядом картин.