Неточные совпадения
Молодой
человек быстрыми, но легкими, осторожными шагами вошел
в комнату.
Молодой
человек долго стоял, потирая лоб, потом стал крутить усы, потом посмотрел на рукав своего пальто; наконец, он собрался с мыслями. Он сделал шаг вперед к молодой женщине, которая сидела по-прежнему неподвижно, едва дыша, будто
в летаргии. Он взял ее руку...
Автору не до прикрас, добрая публика, потому что он все думает о том, какой сумбур у тебя
в голове, сколько лишних, лишних страданий делает каждому
человеку дикая путаница твоих понятий.
Но есть
в тебе, публика, некоторая доля
людей, — теперь уже довольно значительная доля, — которых я уважаю.
Когда Верочке было десять лет, девочка, шедшая с матерью на Толкучий рынок, получила при повороте из Гороховой
в Садовую неожиданный подзатыльник, с замечанием: «глазеешь на церковь, дура, а лба-то что не перекрестишь? Чать, видишь, все добрые
люди крестятся!»
— Гнусные
люди! гадкие
люди! я была два года уличною женщиной
в Париже, я полгода жила
в доме, где собирались воры, я и там не встречала троих таких низких
людей вместе!
Дай мне силу сделаться опять уличной женщиной
в Париже, я не прошу у тебя ничего другого, я недостойна ничего другого, но освободи меня от этих
людей, от этих гнусных
людей!
— Я говорю с вами, как с
человеком,
в котором нет ни искры чести. Но, может быть, вы еще не до конца испорчены. Если так, я прошу вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны, дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам не понимая, что делает.
— Милое дитя мое, вы удивляетесь и смущаетесь, видя
человека, при котором были вчера так оскорбляемы, который, вероятно, и сам участвовал
в оскорблениях. Мой муж легкомыслен, но он все-таки лучше других повес. Вы его извините для меня, я приехала к вам с добрыми намерениями. Уроки моей племяннице — только предлог; но надобно поддержать его. Вы сыграете что-нибудь, — покороче, — мы пойдем
в вашу комнату и переговорим. Слушайте меня, дитя мое.
— Да, ваша мать не была его сообщницею и теперь очень раздражена против него. Но я хорошо знаю таких
людей, как ваша мать. У них никакие чувства не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха, и чем это может кончиться, бог знает; во всяком случае, вам будет очень тяжело. На первое время она оставит вас
в покое; но я вам говорю, что это будет не надолго. Что вам теперь делать? Есть у вас родные
в Петербурге?
Вы
человек слабого характера и рискуете попасться
в руки дурной женщины, которая будет мучить вас и играть вами.
С ним произошел случай, очень обыкновенный
в жизни не только
людей несамостоятельных
в его роде, а даже и
людей с независимым характером.
Даже
в истории народов: этими случаями наполнены томы Юма и Гиббона, Ранке и Тьерри;
люди толкаются, толкаются
в одну сторону только потому, что не слышат слова: «а попробуйте — ко, братцы, толкнуться
в другую», — услышат и начнут поворачиваться направо кругом, и пошли толкаться
в другую сторону.
Сторешников слышал и видел, что богатые молодые
люди приобретают себе хорошеньких небогатых девушек
в любовницы, — ну, он и добивался сделать Верочку своею любовницею: другого слова не приходило ему
в голову; услышал он другое слово: «можно жениться», — ну, и стал думать на тему «жена», как прежде думал на тему «любовница».
Была и еще одна причина
в том же роде: мать Сторешникова, конечно, станет противиться женитьбе — мать
в этом случае представительница света, — а Сторешников до сих пор трусил матери и, конечно, тяготился своею зависимостью от нее. Для
людей бесхарактерных очень завлекательна мысль: «я не боюсь; у меня есть характер».
Пошли обедать. Обедали молча. После обеда Верочка ушла
в свою комнату. Павел Константиныч прилег, по обыкновению, соснуть. Но это не удалось ему: только что стал он дремать, вошла Матрена и сказала, что хозяйский
человек пришел; хозяйка просит Павла Константиныча сейчас же пожаловать к ней. Матрена вся дрожала, как осиновый лист; ей-то какое дело дрожать?
— Мне давно было известно, что Мишель волочится за вашей дочерью. Я не мешала этому, потому что молодому
человеку нельзя же жить без развлечений. Я снисходительна к шалостям молодых
людей. Но я не потерплю унижения своей фамилии. Как ваша дочь осмелилась забрать себе
в голову такие виды?
— Осел, и дверь-то не запер, —
в каком виде чужие
люди застают! стыдился бы, свинья ты этакая! — только и нашлась сказать Марья Алексевна.
Известно, как
в прежние времена оканчивались подобные положения: отличная девушка
в гадком семействе; насильно навязываемый жених пошлый
человек, который ей не нравится, который сам по себе был дрянноватым
человеком, и становился бы чем дальше, тем дряннее, но, насильно держась подле нее, подчиняется ей и понемногу становится похож на
человека таксебе, не хорошего, но и не дурного.
Так бывало прежде с отличными девушками, так бывало прежде и с отличными юношами, которые все обращались
в хороших
людей, живущих на земле тоже только затем, чтобы коптить небо.
Так бывало прежде, потому что порядочных
людей было слишком мало: такие, видно, были урожаи на них
в прежние времена, что рос «колос от колоса, не слыхать и голоса».
Впрочем, мы знаем пока только, что это было натурально со стороны Верочки: она не стояла на той степени развития, чтобы стараться «побеждать дикарей» и «сделать этого медведя ручным», — да и не до того ей было: она рада была, что ее оставляют
в покое; она была разбитый, измученный
человек, которому как-то посчастливилось прилечь так, что сломанная рука затихла, и боль
в боку не слышна, и который боится пошевельнуться, чтоб не возобновилась прежняя ломота во всех суставах.
Куда уж ей пускаться
в новые знакомства, да еще с молодыми
людьми?
По денежным своим делам Лопухов принадлежал к тому очень малому меньшинству медицинских вольнослушающих, то есть не живущих на казенном содержании, студентов, которое не голодает и не холодает. Как и чем живет огромное большинство их — это богу, конечно, известно, а
людям непостижимо. Но наш рассказ не хочет заниматься
людьми, нуждающимися
в съестном продовольствии; потому он упомянет лишь
в двух — трех словах о времени, когда Лопухов находился
в таком неприличном состоянии.
А ведь каждый из этих
людей знает, что, занявшись практикою, он имел бы
в 30 лет громкую репутацию,
в 35 лет — обеспечение на всю жизнь,
в 45 — богатство.
С какою степенью строгости исполняют они эту высокую решимость, зависит, конечно, оттого, как устраивается их домашняя жизнь: если не нужно для близких им, они так и не начинают заниматься практикою, то есть оставляют себя почти
в нищете; но если заставляет семейная необходимость, то обзаводятся практикою настолько, насколько нужно для семейства, то есть
в очень небольшом размере, и лечат лишь
людей, которые действительно больны и которых действительно можно лечить при нынешнем еще жалком положении науки, тo есть больных, вовсе невыгодных.
Теперь давно уж не было
человека, который вел бы более строгую жизнь, — и не
в отношении к одному вину.
— Не правда ли, хорошо? — сказал Михаил Иваныч учителю уже простым голосом и без снимания мерки; ведь не нужно быть
в дурных отношениях с такими
людьми, которые допрашивают ординарцев, — почему ж не заговорить без претензий с учителем, чтобы он не сердился?
Марья Алексевна хотела сделать большой вечер
в день рождения Верочки, а Верочка упрашивала, чтобы не звали никаких гостей; одной хотелось устроить выставку жениха, другой выставка была тяжела. Поладили на том, чтоб сделать самый маленький вечер, пригласить лишь несколько
человек близких знакомых. Позвали сослуживцев (конечно, постарше чинами и повыше должностями) Павла Константиныча, двух приятельниц Марьи Алексевны, трех девушек, которые были короче других с Верочкой.
Осматривая собравшихся гостей, Лопухов увидел, что
в кавалерах нет недостатка: при каждой из девиц находился молодой
человек, кандидат
в женихи или и вовсе жених. Стало быть, Лопухова пригласили не
в качестве кавалера; зачем же? Подумавши, он вспомнил, что приглашению предшествовало испытание его игры на фортепьяно. Стало быть, он позван для сокращения расходов, чтобы не брать тапера. «Хорошо, — подумал он: — извините, Марья Алексевна», и подошел к Павлу Константинычу.
Лопухов наблюдал Верочку и окончательно убедился
в ошибочности своего прежнего понятия о ней, как о бездушной девушке, холодно выходящей по расчету за
человека, которого презирает: он видел перед собою обыкновенную молоденькую девушку, которая от души танцует, хохочет; да, к стыду Верочки, надобно сказать, что она была обыкновенная девушка, любившая танцовать.
Значат, если при простом чувстве, слабом, слишком слабом перед страстью, любовь ставит вас
в такое отношение к
человеку, что вы говорите: «лучше умереть, чем быть причиною мученья для него»; если простое чувство так говорит, что же скажет страсть, которая
в тысячу раз сильнее?
Она скажет: «скорее умру, чем — не то что потребую, не то что попрошу, — а скорее, чем допущу, чтобы этот
человек сделал для меня что-нибудь, кроме того, что ему самому приятно; умру скорее, чем допущу, чтобы он для меня стал к чему-нибудь принуждать себя,
в чем-нибудь стеснять себя».
Если бы они это говорили, я бы знала, что умные и добрые
люди так думают; а то ведь мне все казалось, что это только я так думаю, потому что я глупенькая девочка, что кроме меня, глупенькой, никто так не думает, никто этого
в самом деле не ждет.
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны
в жизни, и написаны другие книги, другими
людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет
в них ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся
в воздухе, как аромат
в полях, когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже от твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить и почему надобно жить обманом и обиранием; она хотела говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки, которая таскает за собою своего любовника, будто горничную, делает из него все, что хочет, и все-таки, лишь опомнится, находит, что она не имеет своей воли, должна угождать, принуждать себя, что это очень тяжело, — уж ей ли, кажется, не жить с ее Сергеем, и добрым, и деликатным, и мягким, — а она говорит все-таки: «и даже мне, такой дурной, такие отношения дурны».
А вот что странно, Верочка, что есть такие же
люди, у которых нет этого желания, у которых совсем другие желания, и им, пожалуй, покажется странно, с какими мыслями ты, мой друг, засыпаешь
в первый вечер твоей любви, что от мысли о себе, о своем милом, о своей любви, ты перешла к мыслям, что всем
людям надобно быть счастливыми, и что надобно помогать этому скорее прийти.
Потом вдруг круто поворотила разговор на самого учителя и стала расспрашивать, кто он, что он, какие у него родственники, имеют ли состояние, как он живет, как думает жить; учитель отвечал коротко и неопределенно, что родственники есть, живут
в провинции,
люди небогатые, он сам живет уроками, останется медиком
в Петербурге; словом сказать, из всего этого не выходило ничего.
Учитель и прежде понравился Марье Алексевне тем, что не пьет чаю; по всему было видно, что он
человек солидный, основательный; говорил он мало — тем лучше, не вертопрах; но что говорил, то говорил хорошо — особенно о деньгах; но с вечера третьего дня она увидела, что учитель даже очень хорошая находка, по совершенному препятствию к волокитству за девушками
в семействах, где дает уроки: такое полное препятствие редко бывает у таких молодых
людей.
В самом деле, какой солидный
человек!
И с документов прямо так и начал, да и говорит-то как! «без этого, говорит, нельзя, кто
в своем уме» — редкой основательности молодой
человек!
— Это было для Верочки и для Дмитрия Сергеича, — он теперь уж и
в мыслях Марьи Алексевны был не «учитель», а «Дмитрий Сергеич»; — а для самой Марьи Алексевны слова ее имели третий, самый натуральный и настоящий смысл: «надо его приласкать; знакомство может впоследствии пригодиться, когда будет богат, шельма»; это был общий смысл слов Марьи Алексевны для Марьи Алексевны, а кроме общего, был
в них для нее и частный смысл: «приласкавши, стану ему говорить, что мы
люди небогатые, что нам тяжело платить по целковому за урок».
Со стороны частного смысла их для нее самой, то есть сбережения платы за уроки, Марья Алексевна достигла большего успеха, чем сама рассчитывала; когда через два урока она повела дело о том, что они
люди небогатые, Дмитрий Сергеич стал торговаться, сильно торговался, долго не уступал, долго держался на трехрублевом (тогда еще были трехрублевые, т. е., если помните, монета
в 75 к...
По-видимому, частный смысл ее слов, — надежда сбить плату, — противоречил ее же мнению о Дмитрии Сергеиче (не о Лопухове, а о Дмитрии Сергеиче), как об алчном пройдохе: с какой стати корыстолюбец будет поступаться
в деньгах для нашей бедности? а если Дмитрий Сергеич поступился, то, по — настоящему, следовало бы ей разочароваться
в нем, увидеть
в нем
человека легкомысленного и, следовательно, вредного.
Но уж так устроен
человек, что трудно ему судить о своих делах по общему правилу: охотник он делать исключения
в свою пользу.
От него есть избавленье только
в двух крайних сортах нравственного достоинства: или
в том, когда
человек уже трансцендентальный негодяй, восьмое чудо света плутовской виртуозности, вроде Aли-паши Янинского, Джеззар — паши Сирийского, Мегемет — Али Египетского, которые проводили европейских дипломатов и (Джеззар) самого Наполеона Великого так легко, как детей, когда мошенничество наросло на
человеке такою абсолютно прочною бронею, сквозь которую нельзя пробраться ни до какой человеческой слабости: ни до амбиции, ни до честолюбия, ни до властолюбия, ни до самолюбия, ни до чего; но таких героев мошенничества чрезвычайно мало, почти что не попадается
в европейских землях, где виртуозность негодяйства уже портится многими человеческими слабостями.
Потому, если вам укажут хитреца и скажут: «вот этого
человека никто не проведет» — смело ставьте 10 р. против 1 р., что вы, хоть вы
человек и не хитрый, проведете этого хитреца, если только захотите, а еще смелее ставьте 100 р. против 1 р., что он сам себя на чем-нибудь водит за нос, ибо это обыкновеннейшая, всеобщая черта
в характере у хитрецов, на чем-нибудь водить себя за нос.
Мало
людей, которым бронею против обольщения служит законченная доскональность
в обманывании других.
Но зато многочисленны
люди, которым надежно
в этом отношении служит простая честность сердца.
Неглупые честные
люди в одиночку не обольщаются.
Другим результатом-то, что от удешевления учителя (то есть, уже не учителя, а Дмитрия Сергеича) Марья Алексевна еще больше утвердилась
в хорошем мнении о нем, как о
человеке основательном, дошла даже до убеждения, что разговоры с ним будут полезны для Верочки, склонят Верочку на венчанье с Михаилом Иванычем — этот вывод был уже очень блистателен, и Марья Алексевна своим умом не дошла бы до него, но встретилось ей такое ясное доказательство, что нельзя было не заметить этой пользы для Верочки от влияния Дмитрия Сергеича.