Неточные совпадения
Вера Павловна выросла
в многоэтажном
доме на Гороховой, между Садовой и Семеновским мостом.
Теперь этот
дом отмечен каким ему следует нумером, а
в 1852 году, когда еще не было таких нумеров, на нем была надпись: «
дом действительного статского советника Ивана Захаровича Сторешникова».
Так говорила надпись; но Иван Захарыч Сторешников умер еще
в 1837 году, и с той поры хозяин
дома был сын его, Михаил Иванович, — так говорили документы.
Дом и тогда был, как теперь, большой, с двумя воротами и четырьмя подъездами по улице, с тремя дворами
в глубину. На самой парадной из лестниц на улицу,
в бель — этаже, жила
в 1852 году, как и теперь живет, хозяйка с сыном. Анна Петровна и теперь осталась, как тогда была, дама видная. Михаил Иванович теперь видный офицер и тогда был видный и красивый офицер.
Кто теперь живет на самой грязной из бесчисленных черных лестниц первого двора,
в 4-м этаже,
в квартире направо, я не знаю; а
в 1852 году жил тут управляющий
домом, Павел Константиныч Розальский, плотный, тоже видный мужчина, с женою Марьею Алексевною, худощавою, крепкою, высокого роста дамою, с дочерью, взрослою девицею — она-то и есть Вера Павловна — и 9–летним сыном Федею.
Павел Константиныч, кроме того, что управлял
домом, служил помощником столоначальника
в каком-то департаменте.
По должности он не имел доходов; по
дому — имел, но умеренные: другой получал бы гораздо больше, а Павел Константиныч, как сам говорил, знал совесть; зато хозяйка была очень довольна им, и
в четырнадцать лет управления он скопил тысяч до десяти капитала.
А они у меня ее отняли,
в воспитательный
дом отдали, — и узнать-то было нельзя, где она — так и не видала ее и не знаю, жива ли она… чать, уж где быть
в живых!
— Да, могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить на фортепьянах, и я за счастье почту, что она вхожа будет
в такой
дом; только учительница-то моя не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами
в гостей: — не знаю,
в силах ли будет выйти и показать вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка, друг мой, можешь ты выйти, или нет?
Видя, что сын ушел, Анна Петровна прекратила обморок. Сын решительно отбивается от рук!
В ответ на «запрещаю!» он объясняет, что
дом принадлежит ему! — Анна Петровна подумала, подумала, излила свою скорбь старшей горничной, которая
в этом случае совершенно разделяла чувства хозяйки по презрению к дочери управляющего, посоветовалась с нею и послала за управляющим.
Сторешников возвратился домой с победою. Опять явился на сцену
дом, и опять Анне Петровне приходилось только падать
в обмороки.
По всей вероятности, негодная Верка не хочет выходить замуж, — это даже несомненно, — здравый смысл был слишком силен
в Марье Алексевне, чтобы обольститься хитрыми ее же собственными раздумьями о Верочке, как о тонкой интриганке; но эта девчонка устраивает все так, что если выйдет (а чорт ее знает, что у ней на уме, может быть, и это!), то действительно уже будет полной госпожей и над мужем, и над его матерью, и над
домом, — что ж остается?
Для содержания сына
в Петербурге ресурсы отца были неудовлетворительны; впрочем,
в первые два года Лопухов получал из
дому рублей по 35
в год, да еще почти столько же доставал перепискою бумаг по вольному найму
в одном из кварталов Выборгской части, — только вот
в это-то время он и нуждался.
А жених, сообразно своему мундиру и
дому, почел нужным не просто увидеть учителя, а, увидев, смерить его с головы до ног небрежным, медленным взглядом, принятым
в хорошем обществе. Но едва он начал снимать мерку, как почувствовал, что учитель — не то, чтобы снимает тоже с него самого мерку, а даже хуже: смотрит ему прямо
в глаза, да так прилежно, что, вместо продолжения мерки, жених сказал...
— Да, это дело очень серьезное, мсье Лопухов. Уехать из
дома против воли родных, — это, конечно, уже значит вызывать сильную ссору. Но это, как я вам говорила, было бы еще ничего. Если бы она бежала только от грубости и тиранства их, с ними было бы можно уладить так или иначе, —
в крайнем случае, несколько лишних денег, и они удовлетворены. Это ничего. Но… такая мать навязывает ей жениха; значит, жених богатый, очень выгодный.
— Позвольте мне быть невежею, Марья Алексевна: я так расстроен, что надобно мне отдохнуть
в приятном и уважаемом мною обществе; а такого общества я нигде не нахожу, кроме как
в вашем
доме. Позвольте мне напроситься обедать у вас нынче и позвольте сделать некоторые поручения вашей Матрене. Кажется, тут есть недалеко погреб Денкера, у него вино не бог знает какое, но хорошее.
— Прекрасно. Приходит ко мне знакомый и говорит, что
в два часа будет у меня другой знакомый; а я
в час ухожу по делам; я могу попросить тебя передать этому знакомому, который зайдет
в два часа, ответ, какой ему нужен, — могу я просить тебя об этом, если ты думаешь оставаться
дома?
—
В какое время для вас удобнее, Алексей Петрович? — Алексею Петровичу все равно, он завтра весь день
дома. — Я думаю, впрочем, что успею прислать Кирсанова предупредить вас.
— А вот на дороге все расскажу, поедем. Приехали, прошли по длинным коридорам к церкви, отыскали сторожа, послали к Мерцалову; Мерцалов жил
в том же
доме с бесконечными коридорами.
— Меня, я думаю,
дома ждут обедать, — сказала Верочка: — пора. Теперь, мой миленький, я и три и четыре дня проживу
в своем подвале без тоски, пожалуй, и больше проживу, — стану я теперь тосковать! ведь мне теперь нечего бояться — нет, ты меня не провожай: я поеду одна, чтобы не увидали как-нибудь.
Оказалось, что, действительно, все вещи и платья остались у нее, кроме пары простеньких золотых серег да старого кисейного платья, да старого пальто,
в которых Верочка пошла из
дому.
— Милая моя, ты не огорчись, я тебе не
в укор это скажу, а
в предостереженье: ты зачем
в пятницу из
дому уходила, за день перед тем, как я разнемоглась? — Верочка плачет.
Лопухов собирался завтра выйти
в первый раз из
дому, Вера Павловна была от этого
в особенно хорошем расположении духа, радовалась чуть ли не больше, да и наверное больше, чем сам бывший больной. Разговор коснулся болезни, смеялись над нею, восхваляли шутливым тоном супружескую самоотверженность Веры Павловны, чуть — чуть не расстроившей своего здоровья тревогою из — за того, чем не стоило тревожиться.
Вера Павловна нежится;
в своей комнате бывает она теперь только, когда мужа нет
дома или когда он работает, — да нет, и когда работает, она часто сидит у него
в кабинете; когда заметит, что мешает, что работа требует полного внимания, тогда зачем же мешать?
— Ты дурно поступаешь со мною, Дмитрий. Я не могу не исполнить твоей просьбы. Но,
в свою очередь, я налагаю на тебя одно условие. Я буду бывать у вас; но, если я отправлюсь из твоего
дома не один, ты обязан сопровождать меня повсюду, и чтоб я не имел надобности звать тебя, — слышишь? — сам ты, без моего зова. Без тебя я никуда ни шагу, ни
в оперу, ни к кому из знакомых, никуда.
Но у него беспрестанно бывали люди, то все одни и те же, то все новые; для этого у него было положено: быть всегда
дома от 2 до З часов;
в это время он говорил о делах и обедал.
Первое требование художественности состоит вот
в чем: надобно изображать предметы так, чтобы читатель представлял себе их
в истинном их виде. Например, если я хочу изобразить
дом, то надобно мне достичь того, чтобы он представлялся читателю именно
домом, а не лачужкою и не дворцом. Если я хочу изобразить обыкновенного человека, то надобно мне достичь того, чтобы он не представлялся читателю ни карликом и ни гигантом.
Надобно на той же картинке нарисовать хоть маленький уголок дворца; он по этому уголку увидит, что дворец — это, должно быть, штука совсем уж не того масштаба, как строение, изображенное на картинке, и что это строение, действительно, должно быть не больше, как простой, обыкновенный
дом,
в каких, или даже получше, всем следовало бы жить.
Но кто же живет
в этом
доме, который великолепнее дворцов?
Но они живут вместе; каждая выходит из
дому только, когда ей удобно; поэтому не бывает того, чтобы
в дурную погоду многие выходили из
дому.
Конечно,
в других таких случаях Кирсанов и не подумал бы прибегать к подобному риску. Гораздо проще: увезти девушку из
дому, и пусть она венчается, с кем хочет. Но тут дело запутывалось понятиями девушки и свойствами человека, которого она любила. При своих понятиях о неразрывности жены с мужем она стала бы держаться за дрянного человека, когда бы уж и увидела, что жизнь с ним — мучение. Соединить ее с ним — хуже, чем убить. Потому и оставалось одно средство — убить или дать возможность образумиться.
Вскоре по приезде я все через них же получил место
в конторе одного из немногих больших торговых
домов их партии
в Нью-Йорке».
впрочем, отчий-то
дом был не слишком мил и
в самом деле. Так я пою ему: я уйду с тобою. Как вы думаете, что он мне отвечает?