Просыпаясь, она нежится в своей теплой постельке, ей лень вставать, она и думает и не думает, и полудремлет и не дремлет; думает, — это, значит, думает о чем-нибудь таком, что относится именно к этому дню, к этим дням, что-нибудь по хозяйству, по мастерской, по знакомствам, по планам, как расположить этот день, это, конечно, не дремота; но, кроме того,
есть еще два предмета, года через три после свадьбы явился и третий, который тут в руках у ней, Митя: он «Митя», конечно, в честь друга Дмитрия; а два другие предмета, один — сладкая мысль о занятии, которое дает ей полную самостоятельность в жизни, другая мысль — Саша; этой мысли даже и нельзя назвать особою мыслью, она прибавляется ко всему, о чем думается, потому что он участвует во всей ее жизни; а когда эта мысль, эта не особая мысль, а всегдашняя мысль, остается одна в ее думе, — она очень, очень много времени бывает одна в ее думе, — тогда как это назвать? дума ли это или дремота, спится ли ей или Не спится? глаза полузакрыты, на щеках легкий румянец будто румянец сна… да, это дремота.
Неточные совпадения
Этот удовлетворительный для всех результат особенно прочен
был именно потому, что восторжествовали консерваторы: в самом деле, если бы только пошалил выстрелом на мосту, то ведь, в сущности,
было бы
еще сомнительно, дурак ли, или только озорник.
—
Еще бы!
Еще бы невеста не
была наряднее всех на свадьбе!
— Милый мой, мы должны расстаться. Я решилась. Это тяжело. Но
еще тяжелее
было бы нам видеть друг друга. Я его убийца. Я убила его для тебя.
Я рассказываю тебе
еще первую свою повесть, ты
еще не приобрела себе суждения, одарен ли автор художественным талантом (ведь у тебя так много писателей, которым ты присвоила художественный талант), моя подпись
еще не заманила бы тебя, и я должен
был забросить тебе удочку с приманкой эффектности.
Если бы вы
были публика, мне уже не нужно
было бы писать; если бы вас
еще не
было, мне
еще не
было бы можно писать.
Но вы
еще не публика, а уже вы
есть между публикою, — потому мне
еще нужно и уже можно писать.
Теперь этот дом отмечен каким ему следует нумером, а в 1852 году, когда
еще не
было таких нумеров, на нем
была надпись: «дом действительного статского советника Ивана Захаровича Сторешникова».
Так говорила надпись; но Иван Захарыч Сторешников умер
еще в 1837 году, и с той поры хозяин дома
был сын его, Михаил Иванович, — так говорили документы.
— Знаю: коли не о свадьбе, так известно о чем. Да не на таковских напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да
еще рад
будет. Ну, да нечего с тобой много говорить, и так лишнее наговорила: девушкам не следует этого знать, это материно дело. А девушка должна слушаться, она
еще ничего не понимает. Так
будешь с ним говорить, как я тебе велю?
Ты не помнишь, как мы с твоим отцом жили, когда он
еще не
был управляющим!
— Я говорю с вами, как с человеком, в котором нет ни искры чести. Но, может
быть, вы
еще не до конца испорчены. Если так, я прошу вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны, дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам не понимая, что делает.
— Да
еще успеете, Михаил Иваныч. — Но Михаил Иваныч
был уже за дверями.
— Все равно, что вздумается. Мать дает деньги в залог, сними брошку. Или вот,
еще лучше: она дает уроки на фортепьяно. Скажем, что у тебя
есть племянница.
Между тем надобно увидеться
еще с вами,
быть может, и не раз, — то
есть, если вы доверяете мне, Да?
— Да, вот
еще счастливая мысль: дайте мне бумаги, я напишу этому негодяю письмо, чтобы взять его в руки. — Жюли написала: «Мсье Сторешников, вы теперь, вероятно, в большом затруднении; если хотите избавиться от него,
будьте у меня в 7 часов. М. Ле-Теллье». — Теперь прощайте!
Он согласен, и на его лице восторг от легкости условий, но Жюли не смягчается ничем, и все тянет, и все объясняет… «первое — нужно для нее, второе — также для нее, но
еще более для вас: я отложу ужин на неделю, потом
еще на неделю, и дело забудется; но вы поймете, что другие забудут его только в том случае, когда вы не
будете напоминать о нем каким бы то ни
было словом о молодой особе, о которой» и т. д.
И все объясняется, все доказывается, даже то, что письмо
будет получено Жаном
еще во — время.
Она в ярких красках описывала положение актрис, танцовщиц, которые не подчиняются мужчинам в любви, а господствуют над ними: «это самое лучшее положение в свете для женщины, кроме того положения, когда к такой же независимости и власти
еще присоединяется со стороны общества формальное признание законности такого положения, то
есть, когда муж относится к жене как поклонник актрисы к актрисе».
Я не
была в обществе, не испытывала, что значит блистать, и у меня
еще нет влечения к этому, — зачем же я стану жертвовать чем-нибудь для блестящего положения только потому, что, по мнению других, оно приятно?
Была и
еще одна причина в том же роде: мать Сторешникова, конечно, станет противиться женитьбе — мать в этом случае представительница света, — а Сторешников до сих пор трусил матери и, конечно, тяготился своею зависимостью от нее. Для людей бесхарактерных очень завлекательна мысль: «я не боюсь; у меня
есть характер».
— Но если так, я прошу у вас одной пощады: вы теперь
еще слишком живо чувствуете, как я оскорбил вас… не давайте мне теперь ответа, оставьте мне время заслужить ваше прощение! Я кажусь вам низок, подл, но посмотрите,
быть может, я исправлюсь, я употреблю все силы на то, чтоб исправиться! Помогите мне, не отталкивайте меня теперь, дайте мне время, я
буду во всем слушаться вас! Вы увидите, как я покорен;
быть может, вы увидите во мне и что-нибудь хорошее, дайте мне время.
Теперь Верка
еще не хочет, а попривыкнет, шутя и захочет, — ну, и припугнуть можно
будет… только во — время! а теперь надо только ждать, когда придет это время.
Но теперь чаще и чаще стали другие случаи: порядочные люди стали встречаться между собою. Да и как же не случаться этому все чаще и чаще, когда число порядочных людей растет с каждым новым годом? А со временем это
будет самым обыкновенным случаем, а
еще со временем и не
будет бывать других случаев, потому что все люди
будут порядочные люди. Тогда
будет очень хорошо.
Для содержания сына в Петербурге ресурсы отца
были неудовлетворительны; впрочем, в первые два года Лопухов получал из дому рублей по 35 в год, да
еще почти столько же доставал перепискою бумаг по вольному найму в одном из кварталов Выборгской части, — только вот в это-то время он и нуждался.
С какою степенью строгости исполняют они эту высокую решимость, зависит, конечно, оттого, как устраивается их домашняя жизнь: если не нужно для близких им, они так и не начинают заниматься практикою, то
есть оставляют себя почти в нищете; но если заставляет семейная необходимость, то обзаводятся практикою настолько, насколько нужно для семейства, то
есть в очень небольшом размере, и лечат лишь людей, которые действительно больны и которых действительно можно лечить при нынешнем
еще жалком положении науки, тo
есть больных, вовсе невыгодных.
Лопухов
был расположен теперь в ее пользу, но ему все
еще было непонятно многое.
— Мы все говорили обо мне, — начал Лопухов: — а ведь это очень нелюбезно с моей стороны, что я все говорил о себе. Теперь я хочу
быть любезным, — говорить о вас! Вера Павловна. Знаете, я
был о вас
еще гораздо худшего мнения, чем вы обо мне. А теперь… ну, да это после. Но все-таки, я не умею отвечать себе на одно. Отвечайте вы мне. Скоро
будет ваша свадьба?
Верочка долго не выходила, — вышла; она и учитель обменялись поклонами, будто ничего между ними не
было, а Марья Алексевна все
еще продолжала беседовать о Феде.
— Так и следует, Дмитрий Сергеич, покуда
еще не получила наследства, а то ведь от женихов отбою не
будет.
Со стороны частного смысла их для нее самой, то
есть сбережения платы за уроки, Марья Алексевна достигла большего успеха, чем сама рассчитывала; когда через два урока она повела дело о том, что они люди небогатые, Дмитрий Сергеич стал торговаться, сильно торговался, долго не уступал, долго держался на трехрублевом (тогда
еще были трехрублевые, т. е., если помните, монета в 75 к...
А Наполеон I как
был хитр, — гораздо хитрее их обоих, да
еще при этакой-то хитрости имел, говорят, гениальный ум, — а как мастерски провел себя за нос на Эльбу, да
еще мало показалось, захотел подальше, и удалось, удалось так, что дотащил себя за нос до Св.
Другим результатом-то, что от удешевления учителя (то
есть, уже не учителя, а Дмитрия Сергеича) Марья Алексевна
еще больше утвердилась в хорошем мнении о нем, как о человеке основательном, дошла даже до убеждения, что разговоры с ним
будут полезны для Верочки, склонят Верочку на венчанье с Михаилом Иванычем — этот вывод
был уже очень блистателен, и Марья Алексевна своим умом не дошла бы до него, но встретилось ей такое ясное доказательство, что нельзя
было не заметить этой пользы для Верочки от влияния Дмитрия Сергеича.
Третий результат слов Марьи Алексевны
был, разумеется, тот, что Верочка и Дмитрий Сергеич стали, с ее разрешения и поощрения, проводить вместе довольно много времени. Кончив урок часов в восемь, Лопухов оставался у Розальских
еще часа два — три: игрывал в карты с матерью семейства, отцом семейства и женихом; говорил с ними; играл на фортепьяно, а Верочка
пела, или Верочка играла, а он слушал; иногда и разговаривал с Верочкою, и Марья Алексевна не мешала, не косилась, хотя, конечно, не оставляла без надзора.
Но у Дмитрия Сергеича пока
еще нет ничего; стало
быть, с ним можно водить дружбу только за его достоинства, то
есть за ум, то
есть за основательность, расчетливость, умение вести свои дела.
— Друг мой, да это
было бы
еще неосторожнее, чем мне приехать к вам. Нет, уже лучше я приеду.
Если меня
еще не
будет, значит, меня задержали…
— Позвольте же сказать
еще только одно; это так неважно для вас, что, может
быть, и не
было бы надобности говорить. Но все-таки лучше предупредить. Теперь она бежит от жениха, которого ей навязывает мать.
— Да, это дело очень серьезное, мсье Лопухов. Уехать из дома против воли родных, — это, конечно, уже значит вызывать сильную ссору. Но это, как я вам говорила,
было бы
еще ничего. Если бы она бежала только от грубости и тиранства их, с ними
было бы можно уладить так или иначе, — в крайнем случае, несколько лишних денег, и они удовлетворены. Это ничего. Но… такая мать навязывает ей жениха; значит, жених богатый, очень выгодный.
— Пойдемте домой, мой друг, я вас провожу. Поговорим. Я через несколько минут скажу, в чем неудача. А теперь дайте подумать. Я все
еще не собрался с мыслями. Надобно придумать что-нибудь новое. Не
будем унывать, придумаем. — Он уже прибодрился на последних словах, но очень плохо.
— Просто, не вино даже, можно сказать, а сироп. — Он вынул красненькую бумажку. — Кажется,
будет довольно? — он повел глазами по записке — на всякий случай, дам
еще 5 рублей.
— Задаточка не получил, Марья Алексевна, а если деньги завелись, то кутнуть можно. Что задаточек? Тут не в задаточке дело. Что задаточками-то пробавляться? Дело надо начистоту вести, а то
еще подозренье
будет. Да и неблагородно, Марья Алексевна.
Словом сказать, приятная беседа по душе с Марьею Алексевною так оживила Дмитрия Сергеича, что куда девалась его грусть! он
был такой веселый, каким его Марья Алексевна
еще никогда не видывала.
— А вот как, Верочка. Теперь уж конец апреля. В начале июля кончатся мои работы по Академии, — их надо кончить, чтобы можно
было нам жить. Тогда ты и уйдешь из подвала. Только месяца три потерпи
еще, даже меньше. Ты уйдешь. Я получу должность врача. Жалованье небольшое; но так и
быть,
буду иметь несколько практики, — насколько
будет необходимо, — и
будем жить.
Ну, мой миленький, а
еще как
будем жить?
— Смешные, так смешные, мой миленький, — что нам за дело? Мы станем жить по — своему, как нам лучше. Как же мы
будем жить
еще, мой миленький?
— Так я, мой милый, уж и не
буду заботиться о женственности; извольте, Дмитрий Сергеич, я
буду говорить вам совершенно мужские мысли о том, как мы
будем жить. Мы
будем друзьями. Только я хочу
быть первым твоим другом. Ах, я
еще тебе не говорила, как я ненавижу этого твоего милого Кирсанова!
Сапоги
есть, локти не продраны, щи
есть, в комнате тепло — какого рожна горячего мне
еще нужно?
— Да мне
еще надобно
будет кончить работу над…..
— Ах, мой миленький,
еще 64 дня осталось! Ах, какая тоска здесь! Эти два дня шли дольше тех трех дней. Ах, какая тоска! Гадость какая здесь, если бы ты знал, мой миленький. До свиданья, мой милый, голубчик мой, — до вторника; а эти три дня
будут дольше всех пяти дней. До свиданья, мой милый. («Гм, гм! Да! Гм! — Глаза не хороши. Она плакать не любит. Это нехорошо. Гм! Да!»)