Неточные совпадения
Он долго не мог отыскать свою шляпу; хоть раз пять брал ее в руки, но не видел, что берет ее. Он был как пьяный; наконец понял, что это под рукою у него именно шляпа, которую он ищет, вышел в переднюю, надел пальто;
вот он
уже подходит к воротам: «кто это бежит за мною? верно, Маша… верно с нею дурно!» Он обернулся — Вера Павловна бросилась ему на шею, обняла, крепко поцеловала.
— Жюли, будь хладнокровнее. Это невозможно. Не он, так другой, все равно. Да
вот, посмотри, Жан
уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом стену не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь, как спокойно я живу, приняв этот наш русский принцип.
—
Вот неожиданность! студент — и
уж обручен! Она хороша собою, вы влюблены в нее?
Что это? учитель
уж и позабыл было про свою фантастическую невесту, хотел было сказать «не имею на примете», но вспомнил: «ах, да ведь она подслушивала!» Ему стало смешно, — ведь какую глупость тогда придумал! Как это я сочинил такую аллегорию, да и вовсе не нужно было! Ну
вот, подите же, говорят, пропаганда вредна — вон, как на нее подействовала пропаганда, когда у ней сердце чисто и не расположено к вредному; ну, подслушала и поняла, так мне какое дело?
— Нельзя, наблюдаю, Михаил Иваныч; такая
уж обязанность матери, чтобы дочь в чистоте сохранить, и могу вам поручиться насчет Верочки. Только
вот что я думаю, Михаил Иваныч: король-то французский какой был веры?
Это бывают разбиты старики, старухи, а молодые девушки не бывают». — «бывают, часто бывают, — говорит чей-то незнакомый голос, — а ты теперь будешь здорова,
вот только я коснусь твоей руки, — видишь, ты
уж и здорова, вставай же».
А
вот идет по полю девушка, — как странно! — и лицо, и походка, все меняется, беспрестанно меняется в ней;
вот она англичанка, француженка,
вот она
уж немка, полячка,
вот стала и русская, опять англичанка, опять немка, опять русская, — как же это у ней все одно лицо?
«Нет, есть средство, —
вот оно: окно. Когда будет
уже слишком тяжело, брошусь из него.
— А
вот как, Верочка. Теперь
уж конец апреля. В начале июля кончатся мои работы по Академии, — их надо кончить, чтобы можно было нам жить. Тогда ты и уйдешь из подвала. Только месяца три потерпи еще, даже меньше. Ты уйдешь. Я получу должность врача. Жалованье небольшое; но так и быть, буду иметь несколько практики, — насколько будет необходимо, — и будем жить.
Отправляются. Идут. Дошли до Гостиного двора, идут по той линии, которая вдоль Садовой,
уж недалеко до угла Невского, —
вот и лавка Рузанова.
— Знаешь ли что, Александр?
уж верно подарить тебе ту половину нашей работы, которая была моей долей. Бери мои бумаги, препараты, я бросаю. Выхожу из Академии,
вот и просьба. Женюсь.
В среду в 11 часов, пришедши на бульвар, Лопухов довольно долго ждал Верочку и начинал
уже тревожиться; но
вот и она, так спешит.
— Нашел чему приравнять! Между братом да сестрой никакой церемонности нет, а у них как? Он встанет, пальто наденет и сидит, ждет, покуда самовар принесешь. Сделает чай, кликнет ее, она тоже
уж одета выходит. Какие тут брат с сестрой? А ты так скажи:
вот бывает тоже, что небогатые люди, по бедности, живут два семейства в одной квартире, —
вот этому можно приравнять.
—
Вот мы теперь хорошо знаем друг друга, — начала она, — я могу про вас сказать, что вы и хорошие работницы, и хорошие девушки. А вы про меня не скажете, чтобы я была какая-нибудь дура. Значит, можно мне теперь поговорить с вами откровенно, какие у меня мысли. Если вам представится что-нибудь странно в них, так вы теперь
уже подумаете об этом хорошенько, а не скажете с первого же раза, что у меня мысли пустые, потому что знаете меня как женщину не какую-нибудь пустую.
Вот какие мои мысли.
У Кирсанова было иначе: он немецкому языку учился по разным книгам с лексиконом, как Лопухов французскому, а по — французски выучился другим манером, по одной книге, без лексикона: евангелие — книга очень знакомая;
вот он достал Новый Завет в женевском переводе, да и прочел его восемь раз; на девятый
уже все понимал, — значит, готово.
Вдруг дама вздумала, что каталог не нужен, вошла в библиотеку и говорит: «не трудитесь больше, я передумала; а
вот вам за ваши труды», и подала Кирсанову 10 р. — «Я ваше ***, даму назвал по титулу, сделал
уже больше половины работы: из 17 шкапов переписал 10».
Вот я тебе покажу людей!» Во мгновение ока дама взвизгнула и упала в обморок, а Nicolas постиг, что не может пошевельнуть руками, которые притиснуты к его бокам, как железным поясом, и что притиснуты они правою рукою Кирсанова, и постиг, что левая рука Кирсанова, дернувши его за вихор,
уже держит его за горло и что Кирсанов говорит: «посмотри, как легко мне тебя задушить» — и давнул горло; и Nicolas постиг, что задушить точно легко, и рука
уже отпустила горло, можно дышать, только все держится за горло.
Вот Кирсанов был
уже второй раз у Лопуховых, через неделю по окончании леченья Дмитрия Сергеича,
вот он посидит часов до 9–ти: довольно, благовидность соблюдена; в следующий раз он будет у них через две недели: удаление почти исполнилось.
— А какое влияние имеет на человека заботливость других, — сказал Лопухов: — ведь он и сам отчасти подвергается обольщению, что ему нужна, бог знает, какая осторожность, когда видит, что из — за него тревожатся. Ведь
вот я мог бы выходить из дому
уже дня три, а все продолжал сидеть. Ныне поутру хотел выйти, и еще отложил на день для большей безопасности.
Вот он и говорит: «А знаете, что я по вашему сложению вижу: что вам вредно пить; у вас от этого чуть ли грудь-то
уж не расстроена.
Вот я так и жила. Прошло месяца три, и много
уже отдохнула я в это время, потому что жизнь моя
уже была спокойная, и хоть я совестилась по причине денег, но дурной девушкою себя
уж не считала.
Это все равно, как если, когда замечтаешься, сидя одна, просто думаешь: «Ах, как я его люблю», так ведь тут
уж ни тревоги, ни боли никакой нет в этой приятности, а так ровно, тихо чувствуешь, так
вот то же самое, только в тысячу раз сильнее, когда этот любимый человек на тебя любуется; и как это спокойно чувствуешь, а не то, что сердце стучит, нет, это
уж тревога была бы, этого не чувствуешь, а только оно как-то ровнее, и с приятностью, и так мягко бьется, и грудь шире становится, дышится легче,
вот это так, это самое верное: дышать очень легко.
Даже и эти глаза не могли увидеть ничего, но гостья шептала: нельзя ли увидеть тут
вот это, хотя тут этого и вовсе нет, как я сама вижу, а все-таки попробуем посмотреть; и глаза всматривались, и хоть ничего не видели, но и того, что всматривались глаза,
уже было довольно, чтобы глаза заметили: тут что-то не так.
Он не пошел за ней, а прямо в кабинет; холодно, медленно осмотрел стол, место подле стола; да,
уж он несколько дней ждал чего-нибудь подобного, разговора или письма, ну,
вот оно, письмо, без адреса, но ее печать; ну, конечно, ведь она или искала его, чтоб уничтожить, или только что бросила, нет, искала: бумаги в беспорядке, но где ж ей било найти его, когда она, еще бросая его, была в такой судорожной тревоге, что оно, порывисто брошенное, как уголь, жегший руку, проскользнуло через весь стол и упало на окно за столом.
Следовательно, я
уже был для него человек драгоценный: эти молодые люди были расположены ко мне, находя во мне расположение к себе;
вот он и слышал по этому случаю мою фамилию.
Скажи же, о проницательный читатель, зачем выведен Рахметов, который
вот теперь ушел и больше не явится в моем рассказе? Ты
уж знаешь от меня, что это фигура, не участвующая в действии…
Она сейчас же увидела бы это, как только прошла бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов, в окончательном результате я ничего не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать меня, ведь она и сама скоро дошла бы до такого же мнения; напротив, я выигрываю в ее уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил;
вот она и подумает: «какой он благородный человек, знал, что в те первые дни волнения признательность моя к нему подавляла бы меня своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы в уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь хотя я и сердилась на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что, в сущности, Рахметов говорит правду; сама я додумалась бы до этого через неделю, но тогда это было бы для меня
уж не важно, я и без того была бы спокойна; а через то, что эти мысли были высказаны мне в первый же день, я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась бы целую неделю.
Препотешное существо, даже до нелепости.
Вот, хоть бы эти письма. Я к этим штукам отчасти
уж попривык, водя дружбу с такими госпожами и господами; ну, а на свежего, неиспорченного человека, как должны они действовать, например, на проницательного читателя?
Она сама не знает, так она потрясена была быстрым оборотом дела: еще не прошло суток, да, только через два часа будут сутки после того, как он нашел ее письмо у себя в комнате, и
вот он
уж удалился, — как это скоро, как это внезапно!
И думается это полчаса, а через полчаса эти четыре маленькие слова, эти пять маленьких слов
уже начинают переделывать по своей воле даже прежние слова, самые главные прежние слова: и из двух самых главных слов «я поеду» вырастают три слова:
уж вовсе не такие, хоть и те же самые: «поеду ли я?» —
вот как растут и превращаются слова!
Но
вот опять Маша: «я ему, Вера Павловна,
уж отдала целковый, тут надписано: если до 9–ти часов принесет, так целковый, позже — так полтинник.
И сколько его слез упало на мои руки, которые были тогда так бледны, —
вот этою теперь
уж, конечно, нет; в самом деле, руки у меня хороши, он говорит правду».
Долго ждет она вечером:
вот и десять часов, его все нет,
вот и одиннадцать, — теперь
уж нечего и ждать.
Вот какие были два первые свиданья. Но этот второй обед идет
уже как следует; они теперь
уже с толком рассказывают друг другу свои истории, а вчера бог знает, что они говорили; они и смеются, и задумываются, и жалеют друг друга; каждому из них кажется, что другой страдал еще больше… Через полторы недели нанята маленькая дача на Каменном острове, и они поселяются на ней.
Вот она
уже видит, из какой черты ее характера выходит недовольство, — да, она очень горда.
Но в одном ли прошедшем она недовольна собою? — сначала, да, но
вот она
уж замечает, что недовольство собою относится в ней и к настоящему.
И
вот по этому заведению
уже установлено правило, что поутру Вера Павловна ждет мужа без доклада, разрешается ли ему войти; без Саши тут нельзя обойтись ей, это всякий рассудит, когда сказать, как она встает.
Но я, кроме того, замечаю еще
вот что: женщина в пять минут услышит от проницательного читателя больше сальностей, очень благоприличных, чем найдет во всем Боккаччио, и
уж, конечно, не услышит от него ни одной светлой, свежей, чистой мысли, которых у Боккаччио так много): ты правду говорил, мой милый, что у него громадный талант.
И
вот должна явиться перед ним женщина, которую все считают виновной в страшных преступлениях: она должна умереть, губительница Афин, каждый из судей
уже решил это в душе; является перед ними Аспазия, эта обвиненная, и они все падают перед нею на землю и говорят: «Ты не можешь быть судима, ты слишком прекрасна!» Это ли не царство красоты?
— Это
уж вовсе, вовсе не обо мне, — говорит светлая красавица. — Он любил ее, пока не касался к ней. Когда она становилась его женою, она становилась его подданною; она должна была трепетать его; он запирал ее; он переставал любить ее. Он охотился, он уезжал на войну, он пировал с своими товарищами, он насиловал своих вассалок, — жена была брошена, заперта, презрена. Ту женщину, которой касался мужчина, этот мужчина
уж не любил тогда. Нет, тогда меня не было. Ту царицу звали «Непорочностью».
Вот она.
—
Вот мы
уж набрали, — продолжал Кирсанов: — что наши рабочие получают 166 р. 67 к., когда при другом порядке они имеют только 100 р. Но они получают еще больше: работая в свою пользу, они трудятся усерднее, потому успешнее, быстрее; положим, когда, при обыкновенном плохом усердии, они успели бы сделать 5 вещей, в нашем примере 5 платьев, они теперь успевают сделать 6, — эта пропорция слишком мала, но положим ее; значит, в то время когда другое предприятие зарабатывает 5 руб., наше зарабатывает 6 руб.
Вот какое чудо я увидела, друг мой Полина, и
вот как просто оно объясняется. И я теперь так привыкла к нему, что мне
уж кажется странно: как же я тогда удивлялась ему, как же не ожидала, что найду все именно таким, каким нашла. Напиши, имеешь ли ты возможность заняться тем, к чему я теперь готовлюсь: устройством швейной или другой мастерской по этому порядку. Это так приятно, Полина.
И
вот Катерина Васильевна мечтала, мечтала, читая скромные, безнадежные письма Соловцова, и через полгода этого чтения была
уж на шаг от чахотки.
Направление было приправляемо такими доводами: «Легко заставить вас сделать то, чего вы не хотите? а
вот я заставил же; значит, понимаю, как надобно браться за дело; так
уж поверьте, как я говорю, так и надо делать.