Неточные совпадения
На тебя нельзя положиться, что ты с
первых страниц можешь различить,
будет ли содержание повести стоить того, чтобы прочесть ее, у тебя плохое чутье, оно нуждается в пособии, а пособий этих два: или имя автора, или эффектность манеры.
Я рассказываю тебе еще
первую свою повесть, ты еще не приобрела себе суждения, одарен ли автор художественным талантом (ведь у тебя так много писателей, которым ты присвоила художественный талант), моя подпись еще не заманила бы тебя, и я должен
был забросить тебе удочку с приманкой эффектности.
Дальше не
будет таинственности, ты всегда
будешь за двадцать страниц вперед видеть развязку каждого положения, а на
первый случай я скажу тебе и развязку всей повести: дело кончится весело, с бокалами, песнью: не
будет ни эффектности, никаких прикрас.
Кто теперь живет на самой грязной из бесчисленных черных лестниц
первого двора, в 4-м этаже, в квартире направо, я не знаю; а в 1852 году жил тут управляющий домом, Павел Константиныч Розальский, плотный, тоже видный мужчина, с женою Марьею Алексевною, худощавою, крепкою, высокого роста дамою, с дочерью, взрослою девицею — она-то и
есть Вера Павловна — и 9–летним сыном Федею.
Сторешников
был в восторге: как же? — он едва цеплялся за хвост Жана, Жан едва цеплялся за хвост Сержа, Жюли — одна из
первых француженок между француженками общества Сержа, — честь, великая честь!
— Нет, m-llе Жюли, вы обманулись, смею вас уверить, в вашем заключении; простите, что осмеливаюсь противоречить вам, но она — моя любовница. Это
была обыкновенная любовная ссора от ревности; она видела, что я
первый акт сидел в ложе m-lle Матильды, — только и всего!
— В первом-то часу ночи? Поедем — ка лучше спать. До свиданья, Жан. До свиданья, Сторешников. Разумеется, вы не
будете ждать Жюли и меня на ваш завтрашний ужин: вы видите, как она раздражена. Да и мне, сказать по правде, эта история не нравится. Конечно, вам нет дела до моего мнения. До свиданья.
Жюли недолго слушала эту бесконечную речь, смысл которой
был ясен для нее из тона голоса и жестов; с
первых слов Марьи Алексевны француженка встала и вернулась в комнату Верочки.
— Да, ваша мать не
была его сообщницею и теперь очень раздражена против него. Но я хорошо знаю таких людей, как ваша мать. У них никакие чувства не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха, и чем это может кончиться, бог знает; во всяком случае, вам
будет очень тяжело. На
первое время она оставит вас в покое; но я вам говорю, что это
будет не надолго. Что вам теперь делать?
Есть у вас родные в Петербурге?
Может
быть, Верочка в своем смятении ничего не поймет и согласится посидеть в незнакомой компании, а если и сейчас уйдет, — ничего, это извинят, потому что она только вступила на поприще авантюристки и, натурально, совестится на
первых порах.
Он согласен, и на его лице восторг от легкости условий, но Жюли не смягчается ничем, и все тянет, и все объясняет… «
первое — нужно для нее, второе — также для нее, но еще более для вас: я отложу ужин на неделю, потом еще на неделю, и дело забудется; но вы поймете, что другие забудут его только в том случае, когда вы не
будете напоминать о нем каким бы то ни
было словом о молодой особе, о которой» и т. д.
В
первую минуту Марья Алексевна подумала, что, если б она
была на месте Верочки, она поступила бы умнее, отправилась бы, но, подумав, поняла, что не отправляться — гораздо умнее.
Для содержания сына в Петербурге ресурсы отца
были неудовлетворительны; впрочем, в
первые два года Лопухов получал из дому рублей по 35 в год, да еще почти столько же доставал перепискою бумаг по вольному найму в одном из кварталов Выборгской части, — только вот в это-то время он и нуждался.
А вот что странно, Верочка, что
есть такие же люди, у которых нет этого желания, у которых совсем другие желания, и им, пожалуй, покажется странно, с какими мыслями ты, мой друг, засыпаешь в
первый вечер твоей любви, что от мысли о себе, о своем милом, о своей любви, ты перешла к мыслям, что всем людям надобно
быть счастливыми, и что надобно помогать этому скорее прийти.
Марья Алексевна шмыгала мимо дочери и учителя во время
первой их кадрили; но во время второй она не показывалась подле них, и вся
была погружена в хлопоты хозяйки по приготовлению закуски вроде ужина. Кончив эти заботы, она справилась об учителе — учителя уже не
было.
Первым результатом слов Марьи Алексевны
было удешевление уроков.
А этот главный предмет, занимавший так мало места в их не слишком частых длинных разговорах, и даже в коротких разговорах занимавший тоже лишь незаметное место, этот предмет
был не их чувство друг к другу, — нет, о чувстве они не говорили ни слова после
первых неопределенных слов в
первом их разговоре на праздничном вечере: им некогда
было об этом толковать; в две — три минуты, которые выбирались на обмен мыслями без боязни подслушивания, едва успевали они переговорить о другом предмете, который не оставлял им ни времени, ни охоты для объяснений в чувствах, — это
были хлопоты и раздумья о том, когда и как удастся Верочке избавиться от ее страшного положения.
Через несколько минут вошла Марья Алексевна. Дмитрий Сергеич поиграл с нею в преферанс вдвоем, сначала выигрывал, потом дал отыграться, даже проиграл 35 копеек, — это в
первый раз снабдил он ее торжеством и, уходя, оставил ее очень довольною, — не деньгами, а собственно торжеством:
есть чисто идеальные радости у самых погрязших в материализме сердец, чем и доказывается, что материалистическое объяснение жизни неудовлетворительно.
«Оно и по роже с
первого взгляда
было видно, что не
пьешь».
Во —
первых, у нас
будут две комнаты, твоя и моя, и третья, в которой мы
будем пить чай, обедать, принимать гостей, которые бывают у нас обоих, а не у тебя одного, не у меня одной.
— Да, милая Верочка, шутки шутками, а ведь в самом деле лучше всего жить, как ты говоришь. Только откуда ты набралась таких мыслей? Я-то их знаю, да я помню, откуда я их вычитал. А ведь до ваших рук эти книги не доходят. В тех, которые я тебе давал, таких частностей не
было. Слышать? — не от кого
было. Ведь едва ли не
первого меня ты встретила из порядочных людей.
— Иду. — Лопухов отправился в комнату Кирсанова, и на дороге успел думать: «а ведь как верно, что Я всегда на
первом плане — и начал с себя и кончил собою. И с чего начал: «жертва» — какое плутовство; будто я от ученой известности отказываюсь, и от кафедры — какой вздор! Не все ли равно,
буду так же работать, и так же получу кафедру, и так же послужу медицине. Приятно человеку, как теоретику, замечать, как играет эгоизм его мыслями на практике».
Ваш взгляд на людей уже совершенно сформировался, когда вы встретили
первую женщину, которая не
была глупа и не
была плутовка; вам простительно
было смутиться, остановиться в раздумье, не знать, как думать о ней, как обращаться с нею.
Ваш взгляд на людей уже совершенно сформировался, когда вы встретили
первого благородного человека, который не
был простодушным, жалким ребенком, знал жизнь не хуже вас, судил о ней не менее верно, чем вы, умел делать дело не менее основательно, чем вы: вам простительно
было ошибиться и принять его за такого же пройдоху, как вы.
Вера Павловна не сказала своим трем
первым швеям ровно ничего, кроме того, что даст им плату несколько, немного побольше той, какую швеи получают в магазинах; дело не представляло ничего особенного; швеи видели, что Вера Павловна женщина не пустая, не легкомысленная, потому без всяких недоумений приняли ее предложение работать у ней: не над чем
было недоумевать, что небогатая дама хочет завести швейную.
— Вот мы теперь хорошо знаем друг друга, — начала она, — я могу про вас сказать, что вы и хорошие работницы, и хорошие девушки. А вы про меня не скажете, чтобы я
была какая-нибудь дура. Значит, можно мне теперь поговорить с вами откровенно, какие у меня мысли. Если вам представится что-нибудь странно в них, так вы теперь уже подумаете об этом хорошенько, а не скажете с
первого же раза, что у меня мысли пустые, потому что знаете меня как женщину не какую-нибудь пустую. Вот какие мои мысли.
Одно из
первых последствий того, что окончательный голос по всему управлению дан
был самим швеям, состояло в решении, которого и следовало ожидать: в
первый же месяц управления девушки определили, что не годится самой Вере Павловне работать без вознаграждения.
Нечего и говорить, что девушки с
первых же дней пристрастились к чтению, некоторые
были охотницы до него и прежде.
Одно только сначала казалось мастерской неделикатно со стороны Веры Павловны:
первая невеста просила ее
быть посаженною матерью и не упросила; вторая тоже просила и не упросила.
В
первый раз подумали, что отказ
был от недовольства чем-нибудь, но нет...
Идет ему навстречу некто осанистый, моцион делает, да как осанистый, прямо на него, не сторонится; а у Лопухова
было в то время правило: кроме женщин, ни перед кем
первый не сторонюсь; задели друг друга плечами; некто, сделав полуоборот, сказал: «что ты за свинья, скотина», готовясь продолжать назидание, а Лопухов сделал полный оборот к некоему, взял некоего в охапку и положил в канаву, очень осторожно, и стоит над ним, и говорит: ты не шевелись, а то дальше протащу, где грязь глубже.
Лопухов собирался завтра выйти в
первый раз из дому, Вера Павловна
была от этого в особенно хорошем расположении духа, радовалась чуть ли не больше, да и наверное больше, чем сам бывший больной. Разговор коснулся болезни, смеялись над нею, восхваляли шутливым тоном супружескую самоотверженность Веры Павловны, чуть — чуть не расстроившей своего здоровья тревогою из — за того, чем не стоило тревожиться.
— Милый мой, ведь это ты для моего успокоения геройствовал. А убежим сейчас же, в самом деле, если тебе так хочется поскорее кончить карантин. Я скоро пойду на полчаса в мастерскую. Отправимтесь все вместе: это
будет с твоей стороны очень мило, что ты
первый визит после болезни сделаешь нашей компании. Она заметит это и
будет очень рада такой внимательности.
Девушки, действительно,
были очень довольны, что Лопухов сделал им
первый визит после болезни.
Кирсанов
был не меньше ее рад. Но Вера Павловна заметила и много печали в
первом же взгляде его, как он узнал ее. Да это
было и немудрено: у девушки
была чахотка в последней степени развития.
На
первый раз она
была изумлена такой исповедью; но, подумав над нею несколько дней, она рассудила: «а моя жизнь? — грязь, в которой я выросла, ведь тоже
была дурна; однако же не пристала ко мне, и остаются же чисты от нее тысячи женщин, выросших в семействах не лучше моего.
Уж на что, когда он меня в
первый раз поцеловал: у меня даже голова закружилась, я так и опустилась к нему на руки, кажется, сладкое должно
быть чувство, но не то, все не то.
Но она или не поняла в
первую минуту того смысла, который выходил из его слов, или поняла, но не до того ей
было, чтобы обращать внимание на этот смысл, и радость о возобновлении любви заглушила в ней скорбь о близком конце, — как бы то ни
было, но она только радовалась и говорила...
«Нынче мы с миленьким
были в
первый раз после моего замужества у моих родных.
Он может сам обманываться от невнимательности, может не обращать внимания н факт: так и Лопухов ошибся, когда Кирсанов отошел в
первый раз; тогда, говоря чистую правду, ему не
было выгоды, стало
быть, и охоты усердно доискиваться причины, по которой удалился Кирсанов; ему важно
было только рассмотреть, не он ли виноват в разрыве дружбы, ясно
было — нет, так не о чем больше и думать; ведь он не дядька Кирсанову, не педагог, обязанный направлять на путь истинный стопы человека, который сам понимает вещи не хуже его.
Первый случай — если поступки эти занимательны для нас с теоретической стороны, как психологические явления, объясняющие натуру человека, то
есть, если мы имеем в них умственный интерес; другой случай — если, судьба человека зависит от нас, тут мы
были бы виноваты перед собою, при невнимательности к его поступкам, то
есть, если мы имеем в них интерес совести.
Прежде положим, что существуют три человека, — предположение, не заключающее в себе ничего невозможного, — предположим, что у одного из них
есть тайна, которую он желал бы скрыть и от второго, и в особенности от третьего; предположим, что второй угадывает эту тайну
первого, и говорит ему: делай то, о чем я прошу тебя, или я открою твою тайну третьему.
Отступался от дела, чтобы не
быть дураком и подлецом, и возликовал от этого, будто совершил геройский подвиг великодушного благородства; не поддаешься с
первого слова зову, чтобы опять не хлопотать над собою и чтобы не лишиться этого сладкого ликования своим благородством, а эгоизм повертывает твои жесты так, что ты корчишь человека, упорствующего в благородном подвижничестве».
Он боялся, что когда придет к Лопуховым после ученого разговора с своим другом, то несколько опростоволосится: или покраснеет от волнения, когда в
первый раз взглянет на Веру Павловну, или слишком заметно
будет избегать смотреть на нее, или что-нибудь такое; нет, он остался и имел полное право остаться доволен собою за минуту встречи с ней: приятная дружеская улыбка человека, который рад, что возвращается к старым приятелям, от которых должен
был оторваться на несколько времени, спокойный взгляд, бойкий и беззаботный разговор человека, не имеющего на душе никаких мыслей, кроме тех, которые беспечно говорит он, — если бы вы
были самая злая сплетница и смотрели на него с величайшим желанием найти что-нибудь не так, вы все-таки не увидели бы в нем ничего другого, кроме как человека, который очень рад, что может, от нечего делать, приятно убить вечер в обществе хороших знакомых.
А если
первая минута
была так хорошо выдержана, то что значило выдерживать себя хорошо в остальной вечер? А если
первый вечер он умел выдержать, то трудно ли
было выдерживать себя во все следующие вечера? Ни одного слова, которое не
было бы совершенно свободно и беззаботно, ни одного взгляда, который не
был бы хорош и прост, прям и дружествен, и только.
Часа через три после того, как ушел Кирсанов, Вера Павловна опомнилась, и одною из
первых ее мыслей
было: нельзя же так оставить мастерскую.
Но здесь оно должно
быть в образцовой форме: во —
первых, гениальнейший и нормальнейший ум из всех известных нам умов; во — вторых, и примешавшееся к нему безумие — признанное, бесспорное безумие.
Он на другой день уж с 8 часов утра ходил по Невскому, от Адмиралтейской до Полицейского моста, выжидая, какой немецкий или французский книжный магазин
первый откроется, взял, что нужно, и читал больше трех суток сряду, — с 11 часов утра четверга до 9 часов вечера воскресенья, 82 часа;
первые две ночи не спал так, на третью
выпил восемь стаканов крепчайшего кофе, до четвертой ночи не хватило силы ни с каким кофе, он повалился и проспал на полу часов 15.
А я, когда в
первый раз увидел его у Кирсанова, еще не слышал о нем: это
было вскоре по его возвращении из странствия.
Под утешительностью результата я не разумел получения вами этой записки по двум причинам, из которых
первая, самое получение записки еще не
было бы достаточным успокоением, чтобы заслуживать имя утешения, не правда ли? для утешения требуется нечто больше.