Неточные совпадения
— Милый мой! я готова, поговорим! — послышалось из соседней комнаты. Голос молодой
женщины был глух, но тверд.
— «Содержание повести — любовь, главное лицо —
женщина, — это хорошо, хотя бы сама повесть и
была плоха», — говорит читательница.
Но
женщина, которая столько жила, как я, — и как жила, мсье Сторешни́к! я теперь святая, схимница перед тем, что
была, — такая
женщина не может сохранить бюста!
— Гнусные люди! гадкие люди! я
была два года уличною
женщиной в Париже, я полгода жила в доме, где собирались воры, я и там не встречала троих таких низких людей вместе!
— Милое дитя мое, — сказала Жюли, вошедши в комнату Верочки: — ваша мать очень дурная
женщина. Но чтобы мне знать, как говорить с вами, прошу вас, расскажите, как и зачем вы
были вчера в театре? Я уже знаю все это от мужа, но из вашего рассказа я узнаю ваш характер. Не опасайтесь меня. — Выслушавши Верочку, она сказала: — Да, с вами можно говорить, вы имеете характер, — и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом о предложении кататься.
— Что ж, он хотел обмануть вашу мать, или они оба
были в заговоре против вас? — Верочка горячо стала говорить, что ее мать уж не такая же дурная
женщина, чтобы
быть в заговоре. — Я сейчас это увижу, — сказала Жюли. — Вы оставайтесь здесь, — вы там лишняя. — Жюли вернулась в залу.
Как
женщина прямая, я изложу вам основания такого моего мнения с полною ясностью, хотя некоторые из них и щекотливы для вашего слуха, — впрочем, малейшего вашего слова
будет достаточно, чтобы я остановилась.
Вы человек слабого характера и рискуете попасться в руки дурной
женщины, которая
будет мучить вас и играть вами.
Жюли стала объяснять выгоды: вы избавитесь от преследований матери, вам грозит опасность
быть проданной, он не зол, а только недалек, недалекий и незлой муж лучше всякого другого для умной
женщины с характером, вы
будете госпожею в доме.
Она в ярких красках описывала положение актрис, танцовщиц, которые не подчиняются мужчинам в любви, а господствуют над ними: «это самое лучшее положение в свете для
женщины, кроме того положения, когда к такой же независимости и власти еще присоединяется со стороны общества формальное признание законности такого положения, то
есть, когда муж относится к жене как поклонник актрисы к актрисе».
Не тем я развращена, за что называют
женщину погибшей, не тем, что
было со мною, что я терпела, от чего страдала, не тем я развращена, что тело мое
было предано поруганью, а тем, что я привыкла к праздности, к роскоши, не в силах жить сама собою, нуждаюсь в других, угождаю, делаю то, чего не хочу — вот это разврат!
— Федя не совсем верно понял мою тайну: я не пренебрегаю
женщинами, но я избегаю их, — и знаете, почему? у меня
есть невеста, очень ревнивая, которая, чтоб заставить меня избегать их, рассказала мне их тайну.
— Она заметила, что я не люблю
быть в дурном расположении духа, и шепнула мне такую их тайну, что я не могу видеть
женщину без того, чтобы не прийти в дурное расположение, — и потому я избегаю
женщин.
— Вот оно: «ах, как бы мне хотелось
быть мужчиною!» Я не встречал
женщины, у которой бы нельзя
было найти эту задушевную тайну. А большею частью нечего и доискиваться ее — она прямо высказывается, даже без всякого вызова, как только
женщина чем-нибудь расстроена, — тотчас же слышишь что-нибудь такое: «Бедные мы существа,
женщины!» или: «мужчина совсем не то, что
женщина», или даже и так, прямыми словами: «Ах, зачем я не мужчина!».
— Все равно, как не осталось бы на свете ни одного бедного, если б исполнилось задушевное желание каждого бедного. Видите, как же не жалки
женщины! Столько же жалки, как и бедные. Кому приятно видеть бедных? Вот точно так же неприятно мне видеть
женщин с той поры, как я узнал их тайну. А она
была мне открыта моею ревнивою невестою в самый день обручения. До той поры я очень любил бывать в обществе
женщин; после того, — как рукою сняло. Невеста вылечила.
Но я не согласен с желанием
женщин, чтобы
женщин не
было на свете, потому что этому желанию нельзя исполниться: с тем, чему
быть нельзя, я не соглашаюсь.
Но у меня
есть другое — желание: мне хотелось бы, чтобы
женщины подружились с моею невестою, — она и о них заботится, как заботится о многом, обо всем.
При знакомстве с нею и
женщинам было бы не хуже, чем мужчинам.
— Кажется, никого особенно. Из них никого сильно. Но нет, недавно мне встретилась одна очень странная
женщина. Она очень дурно говорила мне о себе, запретила мне продолжать знакомство с нею, — мы виделись по совершенно особенному случаю — сказала, что когда мне
будет крайность, но такая, что оставалось бы только умереть, чтобы тогда я обратилась к ней, но иначе — никак. Ее я очень полюбила.
Как бы я-то воспитанная
женщина была, разве бы то
было, что теперь?
«Как отлично устроится, если это
будет так, — думал Лопухов по дороге к ней: — через два, много через два с половиною года, я
буду иметь кафедру. Тогда можно
будет жить. А пока она проживет спокойно у Б., — если только Б. действительно хорошая
женщина, — да в этом нельзя и сомневаться».
Говорят, как сто можно
быть неучтивым с посторонней
женщиною или девушкой, как можно делать ей выговоры?
Это, мой милый, должно бы
быть очень обидно для
женщин; это значит, что их не считают такими же людьми, думают, что мужчина не может унизить своего достоинства перед
женщиною, что она настолько ниже его, что, сколько он ни унижайся перед нею, он все не ровный ей, а гораздо выше ее.
Ваш взгляд на людей уже совершенно сформировался, когда вы встретили первую
женщину, которая не
была глупа и не
была плутовка; вам простительно
было смутиться, остановиться в раздумье, не знать, как думать о ней, как обращаться с нею.
Женщина очень грубая и очень дурная, она мучила дочь, готова
была и убить, и погубить ее для своей выгоды, и проклинала ее, потерпев через нее расстройство своего плана обогатиться — это так; но следует ли из этого, что она не имела к дочери никакой любви?
Вам угодно, Вера Павловна, чтоб я
была доброю и честною
женщиною?
Вера Павловна не сказала своим трем первым швеям ровно ничего, кроме того, что даст им плату несколько, немного побольше той, какую швеи получают в магазинах; дело не представляло ничего особенного; швеи видели, что Вера Павловна
женщина не пустая, не легкомысленная, потому без всяких недоумений приняли ее предложение работать у ней: не над чем
было недоумевать, что небогатая дама хочет завести швейную.
Эти три девушки нашли еще трех или четырех, выбрали их с тою осмотрительностью, о которой просила Вера Павловна; в этих условиях выбора тоже не
было ничего возбуждающего подозрение, то
есть ничего особенного: молодая и скромная
женщина желает, чтобы работницы в мастерской
были девушки прямодушного, доброго характера, рассудительные, уживчивые, что же тут особенного?
Таким образом, проработали месяц, получая в свое время условленную плату, Вера Павловна постоянно
была в мастерской, и уже они успели узнать ее очень близко как
женщину расчетливую, осмотрительную, рассудительную, при всей ее доброте, так что она заслужила полное доверие. Особенного тут ничего не
было и не предвиделось, а только то, что хозяйка — хорошая хозяйка, у которой дело пойдет: умеет вести.
— Вот мы теперь хорошо знаем друг друга, — начала она, — я могу про вас сказать, что вы и хорошие работницы, и хорошие девушки. А вы про меня не скажете, чтобы я
была какая-нибудь дура. Значит, можно мне теперь поговорить с вами откровенно, какие у меня мысли. Если вам представится что-нибудь странно в них, так вы теперь уже подумаете об этом хорошенько, а не скажете с первого же раза, что у меня мысли пустые, потому что знаете меня как
женщину не какую-нибудь пустую. Вот какие мои мысли.
Они пользовались только услугами агентства; точно так же и те швеи, которые
были не девушки, а замужние
женщины.
Компания имела человек пятьдесят или больше народа: более двадцати швей, — только шесть не участвовали в прогулке, — три пожилые
женщины, с десяток детей, матери, сестры и братья швей, три молодые человека, женихи: один
был подмастерье часовщика, другой — мелкий торговец, и оба эти мало уступали манерами третьему, учителю уездного училища, человек пять других молодых людей, разношерстных званий, между ними даже двое офицеров, человек восемь университетских и медицинских студентов.
Он вознегодовал на какого-то модерантиста, чуть ли не на меня даже, хоть меня тут и не
было, и зная, что предмету его гнева уж немало лет, он воскликнул: «да что вы о нем говорите? я приведу вам слова, сказанные мне на днях одним порядочным человеком, очень умной
женщиной: только до 25 лет человек может сохранять честный образ мыслей».
Идет ему навстречу некто осанистый, моцион делает, да как осанистый, прямо на него, не сторонится; а у Лопухова
было в то время правило: кроме
женщин, ни перед кем первый не сторонюсь; задели друг друга плечами; некто, сделав полуоборот, сказал: «что ты за свинья, скотина», готовясь продолжать назидание, а Лопухов сделал полный оборот к некоему, взял некоего в охапку и положил в канаву, очень осторожно, и стоит над ним, и говорит: ты не шевелись, а то дальше протащу, где грязь глубже.
На первый раз она
была изумлена такой исповедью; но, подумав над нею несколько дней, она рассудила: «а моя жизнь? — грязь, в которой я выросла, ведь тоже
была дурна; однако же не пристала ко мне, и остаются же чисты от нее тысячи
женщин, выросших в семействах не лучше моего.
У Кирсанова
были знакомства между начинающими артистами; через них Крюкова определилась в горничные к одной из актрис русского театра, отличной
женщине.
Но — читатель уже знает вперед смысл этого «но», как и всегда
будет вперед знать, о чем
будет рассказываться после страниц, им прочтенных, — но, разумеется, чувство Кирсанова к Крюковой при их второй встрече
было вовсе не то, как у Крюковой к нему: любовь к ней давным — давно прошла в Кирсанове; он только остался расположен к ней, как к
женщине, которую когда-то любил.
Как добр он
был, когда говорил о нас, бедных
женщинах.
— Моя милая, ангел мой, всему своя пора. И то, как мы прежде жили с тобою — любовь; и то, как теперь живем, — любовь; одним нужна одна, другим — другая любовь: тебе прежде
было довольно одной, теперь нужна другая. Да, ты теперь стала
женщиной, мой друг, и что прежде
было не нужно тебе, стало нужно теперь.
— Изволь, мой милый. Мне снялось, что я скучаю оттого, что не поехала в оперу, что я думаю о ней, о Бозио; ко мне пришла какая-то
женщина, которую я сначала приняла за Бозио и которая все пряталась от меня; она заставила меня читать мой дневник; там
было написано все только о том, как мы с тобою любим друг друга, а когда она дотрогивалась рукою до страниц, на них показывались новые слова, говорившие, что я не люблю тебя.
Кроме мужчин,
есть на свете
женщины, которые тоже люди; кроме пощечины,
есть другие вздоры, по — нашему с тобою и по правде вздоры, но которые тоже отнимают спокойствие жизни у людей.
Между ними
были люди мягкие и люди суровые, люди мрачные и люди веселые, люди хлопотливые и люди флегматические, люди слезливые (один с суровым лицом, насмешливый до наглости; другой с деревянным лицом, молчаливый и равнодушный ко всему; оба они при мне рыдали несколько раз, как истерические
женщины, и не от своих дел, а среди разговоров о разной разности; наедине, я уверен, плакали часто), и люди, ни от чего не перестававшие
быть спокойными.
Ему
было жалко
женщину, сильно пострадавшую через него.
Он
был пробужден от раздумья отчаянным криком
женщины; взглянул: лошадь понесла даму, катавшуюся в шарабане, дама сама правила и не справилась, вожжи волочились по земле — лошадь
была уже в двух шагах от Рахметова; он бросился на середину дороги, но лошадь уж пронеслась мимо, он не успел поймать повода, успел только схватиться за заднюю ось шарабана — и остановил, но упал.
Дама
была вдова лет 19,
женщина не бедная и вообще совершенно независимого положения, умная, порядочная
женщина.
— Так, Саша; смотри же, что я думала, а теперь это обнаруживается для меня еще резче. Я думала: если женский организм крепче выдерживает разрушительные материальные впечатления, то слишком вероятно, что
женщина должна
была бы легче, тверже выносить и нравственные потрясения. А на деле мы видим не то.
Но, серьезно, знаешь ли, что мне кажется теперь, мой милый: если моя любовь к Дмитрию не
была любовью
женщины, уж развившейся, то и он не любил меня в том смысле, как мы с тобою понимаем это.
Его чувство ко мне
было соединение очень сильной привязанности ко мне, как другу, с минутными порывами страсти ко мне, как
женщине, дружбу он имел лично ко мне, собственно ко мне; а эти порывы искали только
женщины: ко мне, лично ко мне, они имели мало отношения.
Нет, пока
женщины не
будут стараться о том, чтобы разойтись на много дорог,
женщины не
будут иметь самостоятельности.
Это
было бы очень важно, если бы явились, наконец,
женщины — медики. Они
были бы очень полезны для всех
женщин.
Женщине гораздо легче говорить с
женщиною, чем с мужчиною. Сколько предотвращалось бы тогда страданий, смертей, сколько несчастий! Надобно попытаться».