Неточные совпадения
Бросились на выстрел караульные служители, сбежались малочисленные прохожие, — никого и ничего не
было на
том месте, где раздался выстрел.
Поэтому возникли прогрессисты, отвергнувшие прежнее предположение: «А может
быть, и не
было никакого тела? может
быть, пьяный, или просто озорник, подурачился, — выстрелил, да и убежал, — а
то, пожалуй, тут же стоит в хлопочущей толпе да подсмеивается над тревогою, какую наделал».
Но остался в результате истории элемент, с которым
были согласны и побежденные, именно, что если и не пошалил, а застрелился,
то все-таки дурак.
Этот удовлетворительный для всех результат особенно прочен
был именно потому, что восторжествовали консерваторы: в самом деле, если бы только пошалил выстрелом на мосту,
то ведь, в сущности,
было бы еще сомнительно, дурак ли, или только озорник.
Опять явилось у некоторых сомнение: застрелился на мосту; на мосту не стреляются, — следовательно, не застрелился. — Но к вечеру прислуга гостиницы
была позвана в часть смотреть вытащенную из воды простреленную фуражку, — все признали, что фуражка
та самая, которая
была на проезжем. Итак, несомненно застрелился, и дух отрицания и прогресса побежден окончательно.
В
то же самое утро, часу в 12-м, молодая дама сидела в одной из трех комнат маленькой дачи на Каменном острову, шила и вполголоса
напевала французскую песенку, бойкую, смелую.
Он повиновался молча. Вошел в свою комнату, сел опять за свой письменный стол, у которого сидел такой спокойный, такой довольный за четверть часа перед
тем, взял опять перо… «В такие-то минуты и надобно уметь владеть собою; у меня
есть воля, — и все пройдет… пройдет»… А перо, без его ведома, писало среди какой-то статьи: «перенесет ли? — ужасно, — счастье погибло»…
На тебя нельзя положиться, что ты с первых страниц можешь различить,
будет ли содержание повести стоить
того, чтобы прочесть ее, у тебя плохое чутье, оно нуждается в пособии, а пособий этих два: или имя автора, или эффектность манеры.
Так говорила надпись; но Иван Захарыч Сторешников умер еще в 1837 году, и с
той поры хозяин дома
был сын его, Михаил Иванович, — так говорили документы.
Основание капиталу
было положено лет 15
тому назад продажею енотовой шубы, платьишка и мебелишки, доставшихся Марье Алексевне после брата — чиновника.
Утром Марья Алексевна подошла к шкапчику и дольше обыкновенного стояла у него, и все говорила: «слава богу, счастливо
было, слава богу!», даже подозвала к шкапчику Матрену и сказала: «на здоровье, Матренушка, ведь и ты много потрудилась», и после не
то чтобы драться да ругаться, как бывало в другие времена после шкапчика, а легла спать, поцеловавши Верочку.
Через полгода мать перестала называть Верочку цыганкою и чучелою, а стала наряжать лучше прежнего, а Матрена, — это
была уже третья Матрена, после
той: у
той был всегда подбит левый глаз, а у этой разбита левая скула, но не всегда, — сказала Верочке, что собирается сватать ее начальник Павла Константиныча, и какой-то важный начальник, с орденом на шее.
— Счастлив твой бог! — однако не утерпела Марья Алексевна, рванула дочь за волосы, — только раз, и
то слегка. — Ну, пальцем не трону, только завтра чтоб
была весела! Ночь спи, дура! Не вздумай плакать. Смотри, если увижу завтра, что бледна или глаза заплаканы! Спущала до сих пор… не спущу. Не пожалею смазливой-то рожи, уж заодно пропадать
будет, так хоть дам себя знать.
— То-то же, да
будь с ним поразговорчивее.
Чай, наполовину налитый густыми, вкусными сливками, разбудил аппетит. Верочка приподнялась на локоть и стала
пить. — «Как вкусен чай, когда он свежий, густой и когда в нем много сахару и сливок! Чрезвычайно вкусен! Вовсе не похож на
тот спитой, с одним кусочком сахару, который даже противен. Когда у меня
будут свои деньги, я всегда
буду пить такой чай, как этот».
Тогда
было не за что, — а за
то, Верочка, что не
была злая.
В
то время как она, расстроенная огорчением от дочери и в расстройстве налившая много рому в свой пунш, уже давно храпела, Михаил Иваныч Сторешников ужинал в каком-то моднейшем ресторане с другими кавалерами, приходившими в ложу. В компании
было еще четвертое лицо, — француженка, приехавшая с офицером. Ужин приближался к концу.
Я бы ничего не имела возразить, если бы вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой
были с ними обоими; но променять француженку на русскую… воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное лицо… виновата, не бесцветное, а, как вы говорите, кровь со сливками,
то есть кушанье, которое могут брать в рот только ваши эскимосы!
— Ты наговорила столько вздора, Жюли, что не ему, а тебе надобно посыпать пеплом голову, — сказал офицер: — ведь
та, которую ты назвала грузинкою, — это она и
есть русская-то.
— Жюли, это сказал не Карасен, — и лучше зови его: Карамзин, — Карамзин
был историк, да и
то не русский, а татарский, — вот тебе новое доказательство разнообразия наших типов. О ножках сказал Пушкин, — его стихи
были хороши для своего времени, но теперь потеряли большую часть своей цены. Кстати, эскимосы живут в Америке, а наши дикари, которые
пьют оленью кровь, называются самоеды.
Но женщина, которая столько жила, как я, — и как жила, мсье Сторешни́к! я теперь святая, схимница перед
тем, что
была, — такая женщина не может сохранить бюста!
— Simon,
будьте так добры: завтра ужин на шесть персон, точно такой, как
был, когда я венчался у вас с Бертою, — помните, пред рождеством? — и в
той же комнате.
— Ну, Вера, хорошо. Глаза не заплаканы. Видно, поняла, что мать говорит правду, а
то все на дыбы подымалась, — Верочка сделала нетерпеливое движение, — ну, хорошо, не стану говорить, не расстраивайся. А я вчера так и заснула у тебя в комнате, может, наговорила чего лишнего. Я вчера не в своем виде
была. Ты не верь
тому, что я с пьяных-то глаз наговорила, — слышишь? не верь.
Он справился о здоровье Веры Павловны — «я здорова»; он сказал, что очень рад, и навел речь на
то, что здоровьем надобно пользоваться, — «конечно, надобно», а по мнению Марьи Алексевны, «и молодостью также»; он совершенно с этим согласен, и думает, что хорошо
было бы воспользоваться нынешним вечером для поездки за город: день морозный, дорога чудесная.
Прийти ко мне — для вас значит потерять репутацию; довольно опасно для вас и
то, что я уже один раз
была в этой квартире, а приехать к вам во второй раз
было бы, наверное, губить вас.
Между
тем надобно увидеться еще с вами,
быть может, и не раз, —
то есть, если вы доверяете мне, Да?
Я видела
ту молодую особу, о которой
был вчера разговор, слышала о вашем нынешнем визите к ним, следовательно, знаю все, и очень рада, что это избавляет меня от тяжелой необходимости расспрашивать вас о чем — либо.
Он согласен, и на его лице восторг от легкости условий, но Жюли не смягчается ничем, и все тянет, и все объясняет… «первое — нужно для нее, второе — также для нее, но еще более для вас: я отложу ужин на неделю, потом еще на неделю, и дело забудется; но вы поймете, что другие забудут его только в
том случае, когда вы не
будете напоминать о нем каким бы
то ни
было словом о молодой особе, о которой» и т. д.
И все объясняется, все доказывается, даже
то, что письмо
будет получено Жаном еще во — время.
— Как бы
то ни
было, он сделает вам предложение, я советую вам принять его.
Она в ярких красках описывала положение актрис, танцовщиц, которые не подчиняются мужчинам в любви, а господствуют над ними: «это самое лучшее положение в свете для женщины, кроме
того положения, когда к такой же независимости и власти еще присоединяется со стороны общества формальное признание законности такого положения,
то есть, когда муж относится к жене как поклонник актрисы к актрисе».
Я хочу
быть независима и жить по — своему; что нужно мне самой, на
то я готова; чего мне не нужно,
того не хочу и не хочу.
— Я не знаю, — ведь я вчера поутру, когда вставала, не знала, что мне захочется полюбить вас; за несколько часов до
того, как полюбила вас, не знала, что полюблю, и не знала, как это я
буду чувствовать, когда полюблю вас.
Так теперь я не знаю, что я
буду чувствовать, если я полюблю мужчину, я знаю только
то, что не хочу никому поддаваться, хочу
быть свободна, не хочу никому
быть обязана ничем, чтобы никто не смел сказать мне: ты обязана делать для меня что-нибудь!
Я хочу делать только
то, чего
буду хотеть, и пусть другие делают так же; я не хочу ни от кого требовать ничего, я хочу не стеснять ничьей свободы и сама хочу
быть свободна.
Не
тем я развращена, за что называют женщину погибшей, не
тем, что
было со мною, что я терпела, от чего страдала, не
тем я развращена, что тело мое
было предано поруганью, а
тем, что я привыкла к праздности, к роскоши, не в силах жить сама собою, нуждаюсь в других, угождаю, делаю
то, чего не хочу — вот это разврат!
Но историки и психологи говорят, что в каждом частном факте общая причина «индивидуализируется» (по их выражению) местными, временными, племенными и личными элементами, и будто бы они-то, особенные-то элементы, и важны, —
то есть, что все ложки хотя и ложки, но каждый хлебает суп или щи
тою ложкою, которая у него, именно вот у него в руке, и что именно вот эту-то ложку надобно рассматривать.
Оказалось, что она не осуществит их в звания любовницы, — ну, пусть осуществляет в звании жены; это все равно, главное дело не звание, а позы,
то есть обладание.
Была и еще одна причина в
том же роде: мать Сторешникова, конечно, станет противиться женитьбе — мать в этом случае представительница света, — а Сторешников до сих пор трусил матери и, конечно, тяготился своею зависимостью от нее. Для людей бесхарактерных очень завлекательна мысль: «я не боюсь; у меня
есть характер».
Он редко играл роль в домашней жизни. Но Марья Алексевна
была строгая хранительница добрых преданий, и в таком парадном случае, как объявление дочери о предложении, она назначила мужу
ту почетную роль, какая по праву принадлежит главе семейства и владыке. Павел Константиныч и Марья Алексевна уселись на диване, как на торжественнейшем месте, и послали Матрену просить барышню пожаловать к ним.
Перед Марьею Алексевною, Жюли, Верочкою Михаил Иваныч пасовал, но ведь они
были женщины с умом и характером; а тут по части ума бой
был равный, и если по характеру
был небольшой перевес на стороне матери,
то у сына
была под ногами надежная почва; он до сих пор боялся матери по привычке, но они оба твердо помнили, что ведь по настоящему-то, хозяйка-то не хозяйка, а хозяинова мать, не больше, что хозяйкин сын не хозяйкин сын, а хозяин.
—
То есть, что это значит?
— Я и не употребляла б их, если бы полагала, что она
будет вашею женою. Но я и начала с
тою целью, чтобы объяснить вам, что этого не
будет и почему не
будет. Дайте же мне докончить. Тогда вы можете свободно порицать меня за
те выражения, которые тогда останутся неуместны по вашему мнению, но теперь дайте мне докончить. Я хочу сказать, что ваша любовница, это существо без имени, без воспитания, без поведения, без чувства, — даже она пристыдила вас, даже она поняла все неприличие вашего намерения…
Обстоятельства
были так трудны, что Марья Алексевна только махнула рукою.
То же самое случилось и с Наполеоном после Ватерлооской битвы, когда маршал Груши оказался глуп, как Павел Константиныч, а Лафайет стал буянить, как Верочка: Наполеон тоже бился, бился, совершал чудеса искусства, — и остался не при чем, и мог только махнуть рукой и сказать: отрекаюсь от всего, делай, кто хочет, что хочет и с собою, и со мною.
— Но если так, я прошу у вас одной пощады: вы теперь еще слишком живо чувствуете, как я оскорбил вас… не давайте мне теперь ответа, оставьте мне время заслужить ваше прощение! Я кажусь вам низок, подл, но посмотрите,
быть может, я исправлюсь, я употреблю все силы на
то, чтоб исправиться! Помогите мне, не отталкивайте меня теперь, дайте мне время, я
буду во всем слушаться вас! Вы увидите, как я покорен;
быть может, вы увидите во мне и что-нибудь хорошее, дайте мне время.
Марья Алексевна вошла в комнату и в порыве чувства хотела благословить милых детей без формальности,
то есть без Павла Константиныча, потом позвать его и благословить парадно. Сторешников разбил половину ее радости, объяснив ей с поцелуями, что Вера Павловна, хотя и не согласилась, но и не отказала, а отложила ответ. Плохо, но все-таки хорошо сравнительно с
тем, что
было.
А между
тем как же
быть, если он и ошибочен, если дочь действительно не хочет идти за Сторешникова?
По всей вероятности, негодная Верка не хочет выходить замуж, — это даже несомненно, — здравый смысл
был слишком силен в Марье Алексевне, чтобы обольститься хитрыми ее же собственными раздумьями о Верочке, как о тонкой интриганке; но эта девчонка устраивает все так, что если выйдет (а чорт ее знает, что у ней на уме, может
быть, и это!),
то действительно уже
будет полной госпожей и над мужем, и над его матерью, и над домом, — что ж остается?
Мать перестала осмеливаться входить в ее комнату, и когда Верочка сидела там,
то есть почти круглый день, ее не тревожили.
Известно, как в прежние времена оканчивались подобные положения: отличная девушка в гадком семействе; насильно навязываемый жених пошлый человек, который ей не нравится, который сам по себе
был дрянноватым человеком, и становился бы чем дальше,
тем дряннее, но, насильно держась подле нее, подчиняется ей и понемногу становится похож на человека таксебе, не хорошего, но и не дурного.