Цитаты со словом «лет»
Поутру 11 июля 1856
года прислуга одной из больших петербургских гостиниц у станции московской железной дороги была в недоумении, отчасти даже в тревоге.
Теперь этот дом отмечен каким ему следует нумером, а в 1852
году, когда еще не было таких нумеров, на нем была надпись: «дом действительного статского советника Ивана Захаровича Сторешникова».
Так говорила надпись; но Иван Захарыч Сторешников умер еще в 1837
году, и с той поры хозяин дома был сын его, Михаил Иванович, — так говорили документы.
Дом и тогда был, как теперь, большой, с двумя воротами и четырьмя подъездами по улице, с тремя дворами в глубину. На самой парадной из лестниц на улицу, в бель — этаже, жила в 1852
году, как и теперь живет, хозяйка с сыном. Анна Петровна и теперь осталась, как тогда была, дама видная. Михаил Иванович теперь видный офицер и тогда был видный и красивый офицер.
Кто теперь живет на самой грязной из бесчисленных черных лестниц первого двора, в 4-м этаже, в квартире направо, я не знаю; а в 1852
году жил тут управляющий домом, Павел Константиныч Розальский, плотный, тоже видный мужчина, с женою Марьею Алексевною, худощавою, крепкою, высокого роста дамою, с дочерью, взрослою девицею — она-то и есть Вера Павловна — и 9–летним сыном Федею.
По должности он не имел доходов; по дому — имел, но умеренные: другой получал бы гораздо больше, а Павел Константиныч, как сам говорил, знал совесть; зато хозяйка была очень довольна им, и в четырнадцать
лет управления он скопил тысяч до десяти капитала.
Основание капиталу было положено
лет 15 тому назад продажею енотовой шубы, платьишка и мебелишки, доставшихся Марье Алексевне после брата — чиновника.
Это видела Верочка, когда ей было восемь
лет, а когда ей было девять лет, Матрена ей растолковала, какой это был случай.
Когда Верочке было десять
лет, девочка, шедшая с матерью на Толкучий рынок, получила при повороте из Гороховой в Садовую неожиданный подзатыльник, с замечанием: «глазеешь на церковь, дура, а лба-то что не перекрестишь? Чать, видишь, все добрые люди крестятся!»
Когда Верочке было двенадцать
лет, она стала ходить в пансион, а к ней стал ходить фортепьянный учитель, — пьяный, но очень добрый немец и очень хороший учитель, но, по своему пьянству, очень дешевый.
Когда ей был четырнадцатый
год, она обшивала всю семью, впрочем, ведь и семья-то была невелика.
Когда Верочке подошел шестнадцатый
год, мать стала кричать на нее так: «отмывай рожу-то, что она у тебя, как у цыганки!
Когда Верочке исполнилось шестнадцать
лет, она перестала учиться у фортепьянного учителя и в пансионе, а сама стала давать уроки в том же пансионе; потом мать нашла ей и другие уроки.
А слаба я стала, Верочка! от трех пуншей ослабела, а какие еще мои
лета!
— Гнусные люди! гадкие люди! я была два
года уличною женщиной в Париже, я полгода жила в доме, где собирались воры, я и там не встречала троих таких низких людей вместе!
— Экая бешеная француженка, — сказал статский, потягиваясь и зевая, когда офицер и Жюли ушли. — Очень пикантная женщина, но это уж чересчур. Очень приятно видеть, когда хорошенькая женщина будирует, но с нею я не ужился бы четыре часа, не то что четыре
года. Конечно, Сторешников, наш ужин не расстраивается от ее каприза. Я привезу Поля с Матильдою вместо них. А теперь пора по домам. Мне еще нужно заехать к Берте и потом к маленькой Лотхен, которая очень мила.
— Друг мой, милое мое дитя! о, не дай тебе бог никогда узнать, что чувствую я теперь, когда после многих
лет в первый раз прикасаются к моим губам чистые губы. Умри, но не давай поцелуя без любви!
— Возьмите ее себе. Можете израсходовать до 100 рублей на отделку. Прибавляю вам и жалованья 240 р. в
год.
Но теперь чаще и чаще стали другие случаи: порядочные люди стали встречаться между собою. Да и как же не случаться этому все чаще и чаще, когда число порядочных людей растет с каждым новым
годом? А со временем это будет самым обыкновенным случаем, а еще со временем и не будет бывать других случаев, потому что все люди будут порядочные люди. Тогда будет очень хорошо.
Да и находился-то он в нем недолго, —
года три, даже меньше.
Содержать сына в гимназии он кое-как мог; впрочем, с 15
лет сын сам облегчал это кое-какими уроками.
Для содержания сына в Петербурге ресурсы отца были неудовлетворительны; впрочем, в первые два
года Лопухов получал из дому рублей по 35 в год, да еще почти столько же доставал перепискою бумаг по вольному найму в одном из кварталов Выборгской части, — только вот в это-то время он и нуждался.
Когда он был в третьем курсе, дела его стали поправляться: помощник квартального надзирателя предложил ему уроки, потом стали находиться другие уроки, и вот уже два
года перестал нуждаться и больше года жил на одной квартире, но не в одной, а в двух разных комнатах, — значит, не бедно, — с другим таким же счастливцем Кирсановым.
Это черта любопытная; в последние
лет десять стала являться между некоторыми лучшими из медицинских студентов решимость не заниматься, по окончании курса, практикою, которая одна дает медику средства для достаточной жизни, и при первой возможности бросить медицину для какой-нибудь из ее вспомогательных наук — для физиологии, химии, чего-нибудь подобного.
А ведь каждый из этих людей знает, что, занявшись практикою, он имел бы в 30
лет громкую репутацию, в 35 лет — обеспечение на всю жизнь, в 45 — богатство.
Они должны были в том
году кончить курс и объявили, что будут держать (или, как говорится в Академии: сдавать) экзамен прямо на степень доктора медицины; теперь они оба работали для докторских диссертаций и уничтожали громадное количество лягушек; оба они выбрали своею специальностью нервную систему и, собственно говоря, работали вместе; но для диссертационной формы работа была разделена: один вписывал в материалы для своей диссертации факты, замечаемые обоими по одному вопросу, другой по другому.
Но это было давно,
года три назад, а теперь, года два уж, он бросил всякие шалости.
Она настаивала, чтобы вечера вовсе не было, но вечер устроился, маленький, без выставки, стало быть, неотяготительный для нее, и она, — чего никак не ожидала, — забыла свое горе: в эти
годы горевать так не хочется, бегать, хохотать и веселиться так хочется, что малейшая возможность забыть заставляет забыть на время горе.
«Как отлично устроится, если это будет так, — думал Лопухов по дороге к ней: — через два, много через два с половиною
года, я буду иметь кафедру. Тогда можно будет жить. А пока она проживет спокойно у Б., — если только Б. действительно хорошая женщина, — да в этом нельзя и сомневаться».
— Нет, довольно, мсье Лопухов, или я расчувствуюсь, а в мои
лета, — ведь мне под 40, — было бы смешно показать, что я до сих пор не могу равнодушно слушать о семейном тиранстве, от которого сама терпела в молодости.
Мне хоть
лет немного, а я тоже старый воробей, тертый калач, так ли, Марья Алексевна?
— Дай бог, дай бог! Благодарю тебя, Верочка, утешаешь ты меня, Верочка, на старости
лет! — говорит Марья Алексевна и утирает слезы. Английская ель и мараскин привели ее в чувствительное настроение духа.
Думал, что если она успеет уйти из семейства, то отложить дело
года на два; в это время успел бы стать профессором, денежные дела были бы удовлетворительны.
Я в выигрыше, — еще неизвестно, пошла ли бы она за меня через два
года; а теперь идет…»
В Медицинской академии есть много людей всяких сортов, есть, между прочим, и семинаристы: они имеют знакомства в Духовной академии, — через них были в ней знакомства и у Лопухова. Один из знакомых ему студентов Духовной академии, — не близкий, но хороший знакомый, — кончил курс
год тому назад и был священником в каком-то здании с бесконечными коридорами на Васильевском острове. Вот к нему-то и отправился Лопухов, и по экстренности случая и позднему времени, даже на извозчике.
— Как же с этим быть? Ведь хотелось бы… то, что вы теперь делаете, сделал и я
год назад, да стал неволен в себе, как и вы будете. А совестно: надо бы помочь вам. Да, когда есть жена, оно и страшновато идти без оглядки.
— Здравствуй, Алеша. Мои все тебе кланяются, здравствуйте, Лопухов: давно мы с вами не виделись. Что вы тут говорите про жену? Все у вас жены виноваты, — сказала возвратившаяся от родных дама
лет 17, хорошенькая и бойкая блондинка.
Тогда, —
лет 10 тому назад, — были в Петербурге времена, еще дешевые по петербургскому масштабу.
Марья Алексевна и ругала его вдогонку и кричала других извозчиков, и бросалась в разные стороны на несколько шагов, и махала руками, и окончательно установилась опять под колоннадой, и топала, и бесилась; а вокруг нее уже стояло человек пять парней, продающих разную разность у колонн Гостиного двора; парни любовались на нее, обменивались между собою замечаниями более или менее неуважительного свойства, обращались к ней с похвалами остроумного и советами благонамеренного свойства: «Ай да барыня, в кою пору успела нализаться, хват, барыня!» — «барыня, а барыня, купи пяток лимонов-то у меня, ими хорошо закусывать, для тебя дешево отдам!» — «барыня, а барыня, не слушай его, лимон не поможет, а ты поди опохмелись!» — «барыня, а барыня, здорова ты ругаться; давай об заклад ругаться, кто кого переругает!» — Марья Алексевна, сама не помня, что делает, хватила по уху ближайшего из собеседников — парня
лет 17, не без грации высовывавшего ей язык: шапка слетела, а волосы тут, как раз под рукой; Марья Алексевна вцепилась в них.
Через него они и записочками передавались; у его сослуживца на квартире, у столоначальника Филантьева, — женатого человека, ваше превосходительство, потому что хоть я и маленький человек, но девическая честь дочери, ваше превосходительство, мне дорога; имели при мне свиданья, и хоть наши деньги не такие, чтобы мальчишке в таких
летах учителей брать, но якобы предлог дал, ваше превосходительство, и т. д.
Вы вывели вашего мужа из ничтожества, приобрели себе обеспечение на старость
лет, — это вещи хорошие, и для вас были вещами очень трудными.
Понадобилось бы еще с полгода, пожалуй, с
год, чтобы доплестись до этого: не было нужды торопиться, время терпит.
— С удовольствием, сестра моя, — говорит Алексей Петрович, — но вам сколько
лет, милая сестра моя, осьмнадцать?
— Но еще нет; потому положим осьмнадцать, и будем все исповедываться до осьмнадцати
лет, потому что нужно равенство условий.
На кровати женщина, — да, это Марья Алексевна, только добрая! зато какая она бледная, дряхлая в свои 45
лет, какая изнуренная!
У кровати девушка
лет 16, да это я сама, Верочка; только какая же я образованная.
Конечно, понемногу. Вот короткая история мастерской за целые три
года, в которые эта мастерская составляла главную сторону истории самой Веры Павловны.
Через полтора
года в ней было до двадцати девушек, потом и больше.
Около
года Вера Павловна большую часть дня проводила в мастерской и работала действительно не меньше всякой другой по количеству времени.
Цитаты из русской классики со словом «лет»
Предложения со словом «лёт»
- – Я помню такую попытку. Пять лет назад несколько безумцев захватили в заложники двоих охранников. Они думали, что двери перед ними откроются.
- – Ну тогда, двадцать пять лет назад. Мы же снимали там комнату. Теперь их начали сносить.
- Другие уверяют, что он совершенно истаскан, имел уже несколько лет много жён.
- (все предложения)
Афоризмы русских писателей со словом «лёт»
- Человек стареет не столько от старости своих лет, сколько от сознания того, что он стар, что время его ушло, что осталось только доживать свой век…
- Услышь же, древний град наш стольный,
В годину смут и перемен,
Измены вольной и невольной
И полных скорбию измен
Услышь средь осуждений строгих
От русских от людей привет,
Крепись среди страданий многих
И здравствуй ты на много лет.
- Наше священное ремесло
Существует тысячи лет…
С ним и без света миру светло.
Но еще ни один не сказал поэт,
Что мудрости нет, и старости нет,
А может, и смерти нет.
- (все афоризмы русских писателей)
Дополнительно