Неточные совпадения
Тот тщательно выслушал ей грудь,
сердце. Осмотрел горло, глаза, причем страшный предмет, испугавший на первых порах
девочку и оказавшийся докторской трубкой для выслушивания, теперь уже не страшил ее. Покончив с освидетельствованием новенькой, Николай Николаевич сказал...
— Она! Как есть она! — вихрем проносилось в голове
девочки. И радостная слезинка повисла на ее реснице. За ней другая, третья… Выступили и покатились крупные градины их по заалевшемуся от волнения личику. Слезы мешали смотреть… Застилали туманом от Дуни милое зрелище родной
сердцу картины… Вот она подняла руку, чтобы смахнуть досадливые слезинки… и вдруг что-то задела локтем неловкая ручонка… Это «что-то» зашаталось, зашумело и с сухим треском поваленного дерева тяжело грохнулось на пол.
По бледному испуганному лицу Дорушки Дуня поняла, что случилось что-то ужасное, непоправимое, и от сознания этого непоправимого
сердце точно остановилось в груди
девочки, замерло и лишь тихими неслышными туками напоминало о себе.
Что-то трогательное было во всей фигурке самоотверженной
девочки, и это «трогательное» толкнулось в
сердце черствой и обычно немилостивой надзирательницы.
Зато все младшее отделение, начиная от большой десятилетней Вассы Сидоровой и кончая малютками Олей Чурковой и Дуней Прохоровой, все они обожают Варварушку. Каждая из
девочек видит в ней что-то свое, родственное, простое, и, несмотря на то что нянька иногда и ругнет и даже пихнет под сердитую руку, она более близка их
сердцу, более доступна их пониманию, нежели сама воплощенная кротость тетя Леля.
Сердце замерло в груди
девочки… Похолодели конечности. Ужас сковал все существо.
— Буду! — робко и смущенно прозвучал в ответ тихий Дунин голосок. И как-то легче и радостнее становилось на
сердце одинокой
девочки.
Генеральша души не чает в своей «Наточке». Всем пылом своего стареющего
сердца привязалась она к
девочке.
Но
девочка испорченная, избалованная, с недобрым
сердцем, не поняла этого снисхождения.
А между тем такое ласковое участие с ее стороны много прочнее и скорее проложит ей путь к детским
сердцам, поможет запастись детским доверием в трудном деле воспитания сорока
девочек и даст ей самой больше спокойствия, пожалуй. Да-да, она была глубоко не права порою. Строгость никогда не вредна. Она необходима… Но ее суровость, ее грубость с детьми, разве они имели что-либо общее со строгостью?!
— Дурочка твоя Феня! — задумчиво произнесла Дуня и с явным обожаньем взглянула на подругу. — А для меня ты дороже стала еще больше после болезни. Тебя я люблю, а не красоту твою. И больная, худая, бледная ты мне во сто крат еще ближе, роднее. Жальче тогда мне тебя. Ну вот, словно вросла ты мне в
сердце. И спроси кто-нибудь меня, красивая ты либо дурная, ей-богу же, не сумею рассказать! — со своей застенчивой милой улыбкой заключила простодушно
девочка.
Прошла весна… Наступило пышное лето. Снова зазеленели ивы и березы в приютском саду… От Наташи с Кавказа приходили редкие письма… От них веяло тонким ароматом дорогих духов, от этих голубых и розовых листочков, и таким радостным молодым счастьем, что невольный отблеск его загорался и в
сердцах приютских
девочек.
— Боже мой! Да неужели?.. — с сильно бьющимся
сердцем взволнованно думала
девочка, боясь поверить своему счастью. — Так вот она какова, радость, о которой говорила Нан!
Эта плотная высокая девушка была так нелепа и смешна со своими огромными, в мозолях, руками, зализанной головой и чисто крестьянскими оборотами речи. И в то же время ее низкий, подкупающий мелодично-бархатный голос и эта откровенная, наивная простота трогали невольно и влекли к ней
сердца девочек.
Неточные совпадения
Je n’ai pas le coeur assez large, [У меня не настолько широкое
сердце,] чтобы полюбить целый приют с гаденькими
девочками.
Всё в этой
девочке было мило, но всё это почему-то не забирало за
сердце.
«Онегин, я тогда моложе, // Я лучше, кажется, была, // И я любила вас; и что же? // Что в
сердце вашем я нашла? // Какой ответ? одну суровость. // Не правда ль? Вам была не новость // Смиренной
девочки любовь? // И нынче — Боже! — стынет кровь, // Как только вспомню взгляд холодный // И эту проповедь… Но вас // Я не виню: в тот страшный час // Вы поступили благородно, // Вы были правы предо мной. // Я благодарна всей душой…
Ужель та самая Татьяна, // Которой он наедине, // В начале нашего романа, // В глухой, далекой стороне, // В благом пылу нравоученья // Читал когда-то наставленья, // Та, от которой он хранит // Письмо, где
сердце говорит, // Где всё наруже, всё на воле, // Та
девочка… иль это сон?.. // Та
девочка, которой он // Пренебрегал в смиренной доле, // Ужели с ним сейчас была // Так равнодушна, так смела?
Нет, Верочка, это не странно, что передумала и приняла к
сердцу все это ты, простенькая
девочка, не слышавшая и фамилий-то тех людей, которые стали этому учить и доказали, что этому так надо быть, что это непременно так будет, что «того не может не быть; не странно, что ты поняла и приняла к
сердцу эти мысли, которых не могли тебе ясно представить твои книги: твои книги писаны людьми, которые учились этим мыслям, когда они были еще мыслями; эти мысли казались удивительны, восхитительны, — и только.