— Больше тебе ничего не запрещено твоей религией? —
вмешалась в разговор хорошенькая миниатюрная девочка, удивительно похожая на белокурых ангелов, изображаемых на картинках, — а то я очень люблю пирожные…
Но была ли это вполне тогдашняя беседа, или он присовокупил к ней в записке своей и из прежних бесед с учителем своим, этого уже я не могу решить, к тому же вся речь старца в записке этой ведется как бы беспрерывно, словно как бы он излагал жизнь свою в виде повести, обращаясь к друзьям своим, тогда как, без сомнения, по последовавшим рассказам, на деле происходило несколько иначе, ибо велась беседа в тот вечер общая, и хотя гости хозяина своего мало перебивали, но все же говорили и от себя,
вмешиваясь в разговор, может быть, даже и от себя поведали и рассказали что-либо, к тому же и беспрерывности такой в повествовании сем быть не могло, ибо старец иногда задыхался, терял голос и даже ложился отдохнуть на постель свою, хотя и не засыпал, а гости не покидали мест своих.
Неточные совпадения
В продолжение вечера я несколько раз нарочно старался
вмешаться в их
разговор, но она довольно сухо встречала мои замечания, и я с притворной досадой наконец удалился. Княжна торжествовала; Грушницкий тоже. Торжествуйте, друзья мои, торопитесь… вам недолго торжествовать!.. Как быть? у меня есть предчувствие… Знакомясь с женщиной, я всегда безошибочно отгадывал, будет она меня любить или нет…
Не мешает заметить, что
в разговор обеих дам
вмешивалось очень много иностранных слов и целиком иногда длинные французские фразы.
Муразов поклонился и прямо от князя отправился к Чичикову. Он нашел Чичикова уже
в духе, весьма покойно занимавшегося довольно порядочным обедом, который был ему принесен
в фаянсовых судках из какой-то весьма порядочной кухни. По первым фразам
разговора старик заметил тотчас, что Чичиков уже успел переговорить кое с кем из чиновников-казусников. Он даже понял, что сюда
вмешалось невидимое участие знатока-юрисконсульта.
Ужиная, он изредка оборачивается и
вмешивается в какой-нибудь
разговор:
Меня обносили за столом, холодно и надменно встречали, наконец не замечали вовсе; мне не давали даже
вмешиваться в общий
разговор, и я сам, бывало, нарочно поддакивал из-за угла какому-нибудь глупейшему говоруну, который во время оно,
в Москве, с восхищением облобызал бы прах ног моих, край моей шинели…