Неточные совпадения
— Оставьте ее, — раздался несколько властный голос
моей соседки, той самой бледной
девочки, которую классная дама назвала княжной Джавахой. — Хохлушка она или цыганка, не все ли равно?.. Ты — глупая хохотунья, Бельская, и больше ничего, — прибавила она сердито, обращаясь к толстенькой блондинке. — Марш по местам! Новенькой надо заниматься.
Когда
девочки разошлись по своим местам, я благодарно взглянула на
мою избавительницу.
— Merci, mon enfant (благодарю, дитя
мое), — еще ласковее произнес старик и кивнул
девочке.
Я попробовала последовать ее примеру и не могла. Мама, Вася, няня — все они,
мои дорогие, стояли как живые передо мной. Ясно слышались мне прощальные напутствия
моей мамули, звонкий, ребяческий голосок Васи, просивший: «Не уезжай, Люда», — и мне стало так тяжело и больно в этом чужом мне, мрачном дортуаре, между чужими для меня
девочками, что я зарылась в подушку головой и беззвучно зарыдала.
За последние шесть дней я не жила, а точно неслась куда-то, подгоняемая все новыми и новыми впечатлениями.
Моя дружба с Ниной делалась все теснее и неразрывнее с каждым днем. Странная и чудная
девочка была эта маленькая княжна! Она ни разу не приласкала меня, ни разу даже не назвала Людой, но в ее милых глазках, обращенных ко мне, я видела такую заботливую ласку, такую теплую привязанность, что
моя жизнь в чужих, мрачных институтских стенах становилась как бы сноснее.
Обе
девочки туго заплели волосы на ночь в мелкие косички и в чистых передниках, тщательно причесанные, выглядели очень празднично. Подле меня, широко раскинувшись на постели, безмятежно спала
моя Нина.
И ее мама, такая добрая и ласковая, вроде
моей, внимательно слушает свою
девочку, тщательно и любовно приглаживая рукой ее белокурые косички…
Маме я ничего не писала о случившемся, инстинктивно чувствуя, ведь это сильно огорчит ее, тем более что она, ничего не подозревая, писала мне длинные письма, уделяя в них по странице на долю «милой
девочки», как она называла
мою дорогую, взбалмошную, так незаслуженно огорчившую меня княжну…
—
Девочки вы
мои… добренькие… дорогие… Liebchen… Herzchen… — шептала она, целуя и прижимая нас к своей любящей груди. — Ну как вас оставить… милые! А вот зачем деньги тратите на подарки?.. Это напрасно… Не возьму подарка, — вдруг рассердилась она.
— Боже
мой, — шептали
мои губы, — помоги мне! Помоги, Боже, сделаться доброй, хорошей
девочкой, прилежно учиться, помогать маме… не сердиться по пустякам!
«Боже великий и милосердный! Прости меня, прости маленькую грешную
девочку», — выстукивало
мое сердце, и по лицу текли теплые, чистые детские слезы, мочившие
мою пелеринку и руки священника.
И вдруг
мой мозг прорезала острая как нож мысль: я забыла один грех! Да, положительно забыла. И быстро встав с колен, я подошла к прежнему месту на амвоне и попросила стоявших там
девочек пустить меня еще раз, не в очередь, за ширмы. Они дали свое согласие, и я более твердо и спокойно, нежели в первый раз, вошла туда.
Положим, если бы я провалилась, мне дали бы переэкзаменовку, но что должна была перечувствовать
моя душа, самолюбивая маленькая душа гордой
девочки?
Где она, милая, чернокудрая
девочка? Где он, маленький джигит с оживленным личиком? Где ты,
моя Нина,
мой прозрачный эльф с золотыми крылышками?..
Маруся Запольская, сердечная, добрая
девочка, чутко поняла все происходившее в
моей душе и всеми силами старалась меня рассеять.
Действительно, это был он,
мой пятилетний братишка, миниатюрный, как
девочка, с отросшими за зиму новыми кудрями, делавшими его похожим на херувима. В один миг я бросилась вперед, схватила его на руки, так, что щегольские желтые сапожки замелькали в воздухе да белая матроска далеко отлетела с головы…
— Мир праху твоему, незабвенная
девочка! Спасибо тебе за
мою Люду!
— Я пришел по поручению
моего племянника, генерала князя Джавахи, — начал он. — Князь Джаваха просил меня передать вам, милая
девочка, его глубокую и сердечную благодарность за вашу привязанность к его незабвенной Нине. Она часто и много писала отцу про вашу дружбу… Князь во время своего пребывания в Петербурге был так расстроен смертью дочери, что не мог лично поблагодарить вас и поручил это сделать мне… Спасибо вам, милая
девочка, сердечное спасибо…
«Вырастет, забудет, — подумал он, — а пока… не стоит отнимать у тебя такую игрушку. Много ведь придется в будущем увидеть тебе не алых, а грязных и хищных парусов; издали нарядных и белых, вблизи — рваных и наглых. Проезжий человек пошутил с
моей девочкой. Что ж?! Добрая шутка! Ничего — шутка! Смотри, как сморило тебя, — полдня в лесу, в чаще. А насчет алых парусов думай, как я: будут тебе алые паруса».
Неточные совпадения
— Потому что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (какая странная, ужасная судьба, что оба Алексеи, не правда ли?), Алексей не отказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил… Да что ж он не едет? Он добр, он сам не знает, как он добр. Ах! Боже
мой, какая тоска! Дайте мне поскорей воды! Ах, это ей,
девочке моей, будет вредно! Ну, хорошо, ну дайте ей кормилицу. Ну, я согласна, это даже лучше. Он приедет, ему больно будет видеть ее. Отдайте ее.
— Ну, душенька, как я счастлива! — на минутку присев в своей амазонке подле Долли, сказала Анна. — Расскажи же мне про своих. Стиву я видела мельком. Но он не может рассказать про детей. Что
моя любимица Таня? Большая
девочка, я думаю?
— Я?… Да, — сказала Анна. — Боже
мой, Таня! Ровесница Сереже
моему, — прибавила она, обращаясь ко вбежавшей
девочке. Она взяла ее на руки и поцеловала. — Прелестная
девочка, прелесть! Покажи же мне всех.
Но
мой Онегин вечер целой // Татьяной занят был одной, // Не этой
девочкой несмелой, // Влюбленной, бедной и простой, // Но равнодушною княгиней, // Но неприступною богиней // Роскошной, царственной Невы. // О люди! все похожи вы // На прародительницу Эву: // Что вам дано, то не влечет; // Вас непрестанно змий зовет // К себе, к таинственному древу; // Запретный плод вам подавай, // А без того вам рай не рай.
«Двадцать копеек
мои унес, — злобно проговорил Раскольников, оставшись один. — Ну пусть и с того тоже возьмет, да и отпустит с ним
девочку, тем и кончится… И чего я ввязался тут помогать? Ну мне ль помогать? Имею ль я право помогать? Да пусть их переглотают друг друга живьем, — мне-то чего? И как я смел отдать эти двадцать копеек. Разве они
мои?»