Неточные совпадения
— Люде надо ехать учиться, крошка, — уговаривала его мама, стараясь утешить. — Люда приедет на лето,
да и мы съездим к ней, может быть, если удастся хорошо продать пшеницу.
—
Да, — ответила та, — попросите княгиню принять нас. — И она назвала свою фамилию.
— Неправда, неправда, ты — хохлушка, — не унималась шалунья. — Видишь, у тебя и глаза хохлацкие и волосы…
Да ты постой… ты — не цыганка ли? Ха-ха-ха!.. Правда, она — цыганка, mesdames?
—
Да ведь Крошка совсем не маленькая — ей уже одиннадцать лет, — ответила княжна и прибавила: — Крошка — это ее прозвище, а настоящая фамилия ее — Маркова. Она любимица нашей начальницы, и все «синявки» к ней подлизываются.
—
Да, m-lle, Федорова больна и переведена в лазарет.
— Ах
да, я слышала, что твой папа был убит на войне с турками.
Все это было так ново для маленькой княжны, знавшей только свои горные теснины Кавказа
да зеленые долины Грузии.
Да, это — я, тут же со мной бледная княжна Джаваха…
— Ирочка… ах!
да, ведь ты ничего не знаешь; я тебе расскажу после. Это — моя тайна.
Для «душки», чтобы быть достойной ходить с ней, нужно сделать что-нибудь особенное, совершить, например, какой-нибудь подвиг: или сбегать ночью на церковную паперть, или съесть большой кусок мела, —
да мало ли чем можно проявить свою стойкость и смелость.
—
Да, — чуть слышно, взволнованным голосом ответила княжна.
При всем моем желании услышать, что говорила Нина, я не могла, только видела, как глаза ее поблескивали
да бледные щечки вспыхивали румянцем.
«Если б сюда
да мою маму, мою голубушку», — подумала я, и сердце мое замерло.
Мне было невыразимо жутко. Я натягивала одеяло на голову, чтоб ничего не слышать и не видеть, читала до трех раз «
Да воскреснет Бог», но все-таки не выдержала и улеглась спать на одну постель с Ниной, где тотчас же, несмотря ни на какие страхи, уснула как убитая.
— Видишь ли, хвастаются, что они ничего не боятся,
да ведь ложь, трусишки они все. Вот та же Петровская боится выйти в коридор ночью… А Додо утверждает, что видела ночью лунатика.
— Ну
да, ты ничему не веришь, ты и в черную монахиню не веришь, и в играющие на рояле в семнадцатом номере зеленые руки не веришь, — рассердилась Додо.
— Ты, душка, сумасшедшая! Тебя, такую больнушку, и вдруг пустить на паперть!
Да и потом ты у нас ведь из лучших, из «сливок», «парфеток», а не «мовешка» — тебе плохо будет, если тебя поймают.
—
Да мы знали, что вы не выдадите, фрейлейн, оттого и решились в ваше дежурство, — попробовала я оправдываться.
— Ну вот и отлично, — обрадовалась Крошка, — охота была портить глаза. Глаза-то одни, а подруг много!
Да вот, чего откладывать в долгий ящик, хочешь быть со мной подругой?
— Я, право, не знаю… — растерялась я. —
Да ты ведь с Маней Ивановой, кажется, дружна?
Я не знала, что ответить. Крошка была враг Нины, я это отлично знала, но ведь Нина первая изменила своему слову и прогнала меня от себя. А Крошка успокоила, обласкала
да еще предлагает свою дружбу!.. Что ж тут думать, о чем?
Возвращаться назад было незачем
да и неловко перед моими новыми подругами… С прежней дружбой все счеты были кончены…
— Лидочка — прелесть, — говорила она мне, пережевывая кусок чего-нибудь и вся сияя удовольствием, — они ее не понимают и дуются;
да ты вот подружишь с нами подольше и тогда сама узнаешь.
Да, впрочем, таких случаев, к нашей чести будь сказано, почти не случалось.
Почему он назывался колбасным, я до сих пор себе не уяснила,
да и вряд ли кто из институток мог бы это сделать.
—
Да, я, — на этот раз уже ясно и твердо отчеканила я.
— Ты должна была сказать m-lle Арно или дежурной пепиньерке, ворону бы убрали на задний двор, а не распоряжаться самой,
да еще прятаться за спиной класса… Скверно, достойно уличного мальчишки, а не благовоспитанной барышни! Ты будешь наказана. Сними свой передник и отправляйся стоять в столовой во время завтрака, — уже совсем строго закончила инспектриса.
Но меня не поняли,
да и не могли понять эти беспечные, веселые девочки.
— Смотрите-ка, mesdames наказана,
да еще и смотрит победоносно, точно подвиг совершила, — заметил кто-то с ближайшего стола пятиклассниц.
—
Да… нет…
да… право, не знаю! — путалась я.
—
Да, теперь мы будем подругами на всю жизнь! — торжественно произнесла я.
— Взяла чинить карандаш,
да и обрезала палец перочинным ножом, ну и попала на перевязку, — гордо зазвенел ее гортанный голосок.
—
Да,
да, она! Я слышала, как Maman упрекала фрейлейн за снисходительность к нам, я даже помню ее слова: «Вы распустили класс, они стали кадетами…» У-у! противная, — подхватила Краснушка.
— Да-да, вы плакали… Дуся наша, кто вас обидел? Скажите! — приставали мы…
— Да-да, знаю… я тронута, спасибо вам, ich danke sehr fur ihre Liebe (благодарю вас за вашу любовь), но вы не меня одну должны любить, у вас есть еще другая дама — mademoiselle Арно…
— Нет-нет, мы вас не пустим, мы знаем, что на вас наябедничали, и Maman, верно, что-нибудь вам неприятное сказала, а вы и уходите! Да-да, наверное!
— Ай
да молодец, Нина! Ужели так и скажешь? — восторгались наши.
— Да-да, идем, идем, — подхватили мы и толпою бросились через коридор на лестницу, пользуясь минутным отсутствием Арно.
— А нам не дадут… — отрезала Кира. — Нет, то есть дадут, — поспешила она поправиться, — только по яблоку и апельсину
да по тюречку конфект…
—
Да, домой тянет, — созналась я.
— А я уж в трубу кричала,
да не помогает, папа опоздал, верно, на поезд, — печально покачала головкой Миля Корбина, отец которой зиму и лето жил в Ораниенбауме.
Кира Дергунова, ужасная лентяйка и в поведении не уступающая Бельской, была самой отъявленной «мовешкой». На лице ее напечатаны были все ее проказы, но, в сущности, это была предобрая девочка, готовая поделиться последним.
Да и шалости ее не носили того злого характера, как шалости Бельской. На Рождество она осталась в наказание, но нисколько не унывала, так как дома ее держали гораздо строже, чем в институте, в чем она сама откровенно сознавалась.
Варя Чекунина, серьезная, не по летам развитая брюнетка, с умными, всегда грустными глазами, была лишена способностей и потому, несмотря на чрезмерные старания, она не выходила из двух последних десятков по успехам. Класс ее любил за молчаливую кротость и милый, чрезвычайно симпатичный голосок. Варя мило пела, за что в классе ее прозвали Соловушкой. Не взяли ее родные потому, что жили где-то в далеком финляндском городишке,
да и средства их были очень скромные. Варя это знала и тихо грустила.
— Мы устроим прогулки, я познакомлю тебя с нашими горами, аулами, научу ездить верхом, — восторженно говорила милая княжна, — потом непременно взберемся на самую высокую вершину и там дадим торжественный обет вечной дружбы…
Да, Люда?
— От институтских обедов не растолстеешь,
да и заучивают их там, этих институток, — сердито молвил тот.
—
Да, хорошо! — подтвердила я, и мы обнялись крепко-крепко…
— Как! — крикнула она. — Ты еще смеешь торговаться! Я не вижу раскаяния в твоих словах… Напроказничала, хуже того — исподтишка, как самая последняя, отъявленная шалунья, наделала неприятностей,
да еще смеет рассуждать! Изволь назвать сейчас же виновного или виновную, или ты будешь строго наказана.
—
Да ведь они тоже на сливках.
«
Да, не сделали, а разве не отнимали у меня Нину и разве не мучили ее своею холодностью?..» — готово было сорваться с моего языка, но я вовремя опомнилась и молча приложилась губами к бледной щеке молодой девушки.