Неточные совпадения
Калинович вздохнул свободнее, но заснуть все-таки не мог. Все время лежавший с закрытыми глазами почтмейстер сначала принялся болезненно
стонать, потом бредить, произнося: «Пришел… пришел… пришел!..» и, наконец, вдруг вскрикнув: «Пришел!» — проснулся, вероятно, и, проговоря: «О господи помилуй!»,
затих на время. Исправник и судья тоже стали похрапывать негромко, но зато постоянно и как бы соревнуя друг другу.
То звенит, а то
стонать начнет: о-ох-хо-о… о-хо-о! — и
затихнет, а потом опять, потом опять, да чаще, да жалостнее.
Петр пошел к выходу. Ивану Ильичу страшно стало оставаться одному. «Чем бы задержать его? Да, лекарство». — Петр, подай мне лекарство. — «Отчего же, может быть, еще поможет и лекарство». Он взял ложку, выпил. «Нет, не поможет. Всё это вздор, обман», решил он, как только почувствовал знакомый приторный и безнадежный вкус. «Нет, уж не могу верить. Но боль-то, боль-то зачем, хоть на минуту
затихла бы». И он
застонал. Петр вернулся. — Нет, иди. Принеси чаю.
И показалось ему в тот час все как-то странно… «Слышу, — говорит, — что это звон
затихает в поле, а самому кажется, будто кто невидимка бежит по шляху и
стонет… Вижу, что лес за речкой стоит весь в росе и светится роса от месяца, а сам думаю: как же это его в летнюю ночь задернуло морозным инеем? А как вспомнил еще, что в омуте дядько утоп, — а я немало-таки радовался тому случаю, — так и совсем оробел. Не знаю — на мельницу идти, не знаю — тут уж стоять…»
Послышались тяжкие
стоны, затем хохот, затем в разных местах адский шум, восклик, зов на помощь и снова
стон ужасный, отчаянный; и все снова
затихло, точно ничего не случилось, меж тем как произошло нечто замечательное: Михаила Андреевича Бодростина не стало в числе живых, и разрешить, кто положил его на месте, было не легче, чем разрешить спор о Кавеле и Кавеле.