При воспоминании о милом Бестуди я невольно перенеслась мыслью далеко, далеко, за тысячи верст. В моем воображении встала чудная картина летней Дагестанской ночи… О, как сладко пахнет кругом персиками и розами! Месяц бросает светлые пятна на кровли аулов… На одной из них — закутанная в чадру фигура… Узнаю ее, маленькую, хрупкую… Это Гуль-Гуль!
Подруга моя, Гуль-Гуль!
Неточные совпадения
— Разве горный орел устрашится крика серой кукушки? — тихо рассмеялась Гуль-Гуль. — Чего бояться храбрым джигитам? Одной безумной бояться, что ли? Нет, не было еще такой опасности, перед которой не устоял бы Керим! — с гордостью заключила
моя подруга, и лицо ее засияло необычайной нежностью и лаской.
— Вы презираете меня, Израэл? О, да, конечно, презираете в глубине души. Но я вас люблю, Израэл!
Моя душечка!
Моя Тамара! Я хочу подружиться с вами. Хочу быть вашей
подругой. Вы мне не откажите в этом, милая, добрая, красавица
моя?
— Нина Израэл, — сказала она, положив мне на плечо свою красивую, нежную руку, — вам делает честь подобное заступничество за
подругу… Бескорыстная дружба — одно из лучших проявлений в нашей жизни. Нина Израэл, ради вас я прощаю вашу
подругу Рамзай! И, в свою очередь, извиняюсь перед господином Ренталем за то, что в
моем институте учится такая дерзкая, невоспитанная барышня, как она.
Моя восторженная
подруга Мила Перская «обожала» Люду и меня, — преданно, самоотверженно и немного смешно. Это не мешало ей, однако, «обожать» потихоньку и молодого, очень красивого и очень застенчивого учителя танцев господина Иванова.
Не по-институтски — считали
мои новые
подруги.
В ту же минуту из зала, с эстрады, устроенной для военного оркестра, понеслись нежные, чарующие звуки модного вальса… Они наполнили все
мое существо,
мое сердце,
мою душу. Не помню, как я очутилась в зале, как заняла указанное место среди
подруг, не слышала и не видела, что делалось вокруг… Из забытья меня вернул знакомый голос Перской...
— Дорогая моя! Я вижу, вы устали. Но ничего. Обопритесь на меня. Мы идем всё вверх! Всё выше и выше! Не это ли символ всех человеческих стремлений?
Подруга моя, сестра моя, обопрись на мою руку!
Настя. «Ненаглядная, говорит, моя любовь! Родители, говорит, согласия своего не дают, чтобы я венчался с тобой… и грозят меня навеки проклясть за любовь к тебе. Ну и должен, говорит, я от этого лишить себя жизни…» А леворверт у него — агромадный и заряжен десятью пулями… «Прощай, говорит, любезная
подруга моего сердца! — решился я бесповоротно… жить без тебя — никак не могу». И отвечала я ему: «Незабвенный друг мой… Рауль…»
Теперь иду — погибель иль венец // Мою главу в России ожидает, // Найду ли смерть, как воин в битве честной, // Иль как злодей на плахе площадной, // Не будешь ты
подругою моею, // Моей судьбы не разделишь со мною;
Неточные совпадения
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, —
моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, — и он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всех, кто меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она всё равно что
моя жена, всё равно. Так вот, ты знаешь, с кем имеешь дело. И если думаешь, что ты унизишься, так вот Бог, а вот порог.
Когда бы жизнь домашним кругом // Я ограничить захотел; // Когда б мне быть отцом, супругом // Приятный жребий повелел; // Когда б семейственной картиной // Пленился я хоть миг единой, — // То, верно б, кроме вас одной, // Невесты не искал иной. // Скажу без блесток мадригальных: // Нашед
мой прежний идеал, // Я, верно б, вас одну избрал // В
подруги дней
моих печальных, // Всего прекрасного в залог, // И был бы счастлив… сколько мог!
Но я плоды
моих мечтаний // И гармонических затей // Читаю только старой няне, //
Подруге юности
моей, // Да после скучного обеда // Ко мне забредшего соседа, // Поймав нежданно за полу, // Душу трагедией в углу, // Или (но это кроме шуток), // Тоской и рифмами томим, // Бродя над озером
моим, // Пугаю стадо диких уток: // Вняв пенью сладкозвучных строф, // Они слетают с берегов.
У ночи много звезд прелестных, // Красавиц много на Москве. // Но ярче всех
подруг небесных // Луна в воздушной синеве. // Но та, которую не смею // Тревожить лирою
моею, // Как величавая луна, // Средь жен и дев блестит одна. // С какою гордостью небесной // Земли касается она! // Как негой грудь ее полна! // Как томен взор ее чудесный!.. // Но полно, полно; перестань: // Ты заплатил безумству дань.
И я, в закон себе вменяя // Страстей единый произвол, // С толпою чувства разделяя, // Я музу резвую привел // На шум пиров и буйных споров, // Грозы полуночных дозоров; // И к ним в безумные пиры // Она несла свои дары // И как вакханочка резвилась, // За чашей пела для гостей, // И молодежь минувших дней // За нею буйно волочилась, // А я гордился меж друзей //
Подругой ветреной
моей.