О, этот голос! Эти противные ужимки
живого скелета, эти тощие, влажные руки, как я ненавидела их!
День был холодный, и оборванцы не пошли на базар. Пили дома, пили до дикости. Дым коромыслом стоял: гармоника, пляска, песни, драка… Внизу в кухне заядлые игроки дулись в «фальку и бардадыма», гремя медяками. Иваныч, совершенно больной, лежал на своем месте. Он и жалованье не ходил получать и не ел ничего дня четыре.
Живой скелет лежал.
На нарах, совершенно больной, ослабший, лежал Кавказский. Он жалованье не ходил получать и не ел ничего дня четыре. Похудел, осунулся — страшно смотреть на него было.
Живой скелет. Да не пил на этот раз и Луговский, все время сидевший подле больного.
Удар ногою с треском растворил // Стеклянной двери обе половины, // И ночника луч бледный озарил //
Живой скелет вошедшего мужчины. // Казалось, в страхе с ложа он вскочил, — // Растрепан, босиком, в одной рубашке, — // Вошел и строго обратился к Сашке: // «Eh bien, monsieur, que vois-je?» — «Ah, c'est vous!» // «Pourquoi ce bruit? Que faites-vous donc?» — «Je f<..>!» // И, молвив так (пускай простит мне муза), // Одним тузом он выгнал вон француза.
Уцепясь за него крючьями своих пальцев, вплелся туда ж, как нарочно для контраста,
живой скелет, обтянутый кожею, опушенный на голове и подбородке тощими отрывками седых волос, окутанный в шубу.
Неточные совпадения
Калинович не утерпел и вошел, но невольно попятился назад. Небольшая комната была завалена книгами, тетрадями и корректурами; воздух был удушлив и пропитан лекарствами. Зыков, в поношенном халате, лежал на истертом и полинялом диване. Вместо полного сил и здоровья юноши, каким когда-то знал его Калинович в университете, он увидел перед собою скорее
скелет, чем
живого человека.
С треугольной шляпой подмышкой, придерживая дрожащей рукой непослушную шпагу, вошел он, едва переводя дух от робости, в кабинет больного старика, некогда умного,
живого и бодрого, но теперь почти недвижимого, иссохшего, как
скелет, лежащего уже на смертной постели.
По анатомическому исследованию форм государственного
скелета — все, кажется, в порядке, общая система составлена стройно и строго; но в
живой народной жизни оказываются такие раны, такие болезни, такой хаос, который ясно показывает, что и в самой сущности организма есть где-то повреждение, препятствующее правильности физиологических отправлений, что и в самой системе недостает каких-то оснований.
Первое воззрение заключает в себе более отвлеченности и формальности; оно опирается на то, что должно было бы развиться и существовать; оно берет систему, но не хочет знать ее применений, разбирает анатомический
скелет государственного устройства, не думая о физиологических отправлениях
живого народного организма.
Кто из
живого, всеобъемлющего учения Гегеля стремился сделать схоластический, безжизненный, страшный
скелет?