— Люда, mon adoree! [Mon adoree — обожаемая.] — послышался тотчас же низкий
бархатный голос, и высокая, полная дама с красивым строгим лицом раскрыла объятия.
Она не плохо, певуче, но как-то чрезмерно сладостно читала стихи Фета, Фофанова, мечтательно пела цыганские романсы, но романсы у нее звучали обездушенно, слова стихов безжизненно, нечетко, смятые ее
бархатным голосом. Клим был уверен, что она не понимает значения слов, медленно выпеваемых ею.
Бывал и обер-полицмейстер А. А. Козлов, не пропускавший ни одного значительного пожара. По установленному издавна порядку о каждом пожаре посетители Английского клуба извещались: входил специальный слуга в залы, звонил звонком и тихим,
бархатным голосом извещал:
Точно шаловливые, смеющиеся дети, побежали толпой резвые флейты и кларнеты, с победным торжеством вскрикнули и запели высокие медные трубы, глухие удары барабана торопили их блестящий бег, и не поспевавшие за ним тяжелые тромбоны ласково ворчали густыми, спокойными,
бархатными голосами.
Неточные совпадения
— Ой, Климуша, с каким я марксистом познакомила-ась! Это, я тебе скажу… ух!
Голос —
бархатный. И, понимаешь, точно корабль плавает… эдакий — на всех парусах! И — до того все в нем определенно… Ты смеешься? Глупо. Я тебе скажу: такие, как он, делают историю. Он… на Желябова похож, да!
В его крепко слаженных фразах совершенно отсутствовали любимые русскими лишние слова, не было ничего цветистого, никакого щегольства, и было что-то как бы старческое, что не шло к его звонкому
голосу и твердому взгляду
бархатных глаз.
— Сядемте вот здесь, в уголок, — усталым
голосом проговорила Половодова, опускаясь на
бархатный диванчик.
— Не укушу, Агриппина Филипьевна, матушка, — хриплым
голосом заговорил седой, толстый, как бочка, старик, хлопая Агриппину Филипьевну все с той же фамильярностью по плечу. Одет он был в
бархатную поддевку и ситцевую рубашку-косоворотку; суконные шаровары были заправлены в сапоги с голенищами бутылкой. — Ох, уморился, отцы! — проговорил он, взмахивая короткой толстой рукой с отекшими красными пальцами, смотревшими врозь.
Никто ее не понял, кроме Рязанова, который, не глядя на нее, медленно произнес своим
бархатным актерским
голосом классическую, всем известную латинскую фразу: